Мы знаем его в первую очередь как специалиста по тоталитарным сектам и борца с оккультистами. А ведь когда-то он работал санитаром и был под прицелом у КГБ. Православное крещение принял в Америке, а жизнь в Германии и работу на радио «Свобода» променял на возвращение в нищую Россию 1990-х. Конечно, в разговоре с известным сектоведом Александром ДВОРКИНЫМ мы коснулись темы современного оккультизма, поговорили о том, почему даже очень маленькая ранняя христианская Церковь не была сектой, а кроме того, он рассказал «НС» о своей хипповской молодости и приходе к вере.
Александн Дворкин
Александн Дворкин
— В 1977 году вы совсем молодым человеком покинули СССР. Вас вынудили это сделать или это был отъезд по собственному желанию?
— И то и другое. Но уезжать было страшно. С одной стороны, мой отъезд был сродни умиранию — я пересекал линию, из-за которой не было возврата и прощался со всеми, кого знал, как казалось, навсегда. С другой стороны, я стремился на Запад, мне казалось, что там я смогу найти идеальную жизнь. В 18 лет я стал хиппи по идеологическим соображениям — чтобы «жить не по лжи». Хипповая жизнь увиделась неожиданным выходом, островком свободы в сером советском мире. Но в Советском Союзе, сделав один шаг «в сторону», переиграть ситуацию было уже невозможно. Помню, в Америке меня первое время шокировала фраза «Когда я был студентом, я был хиппи» — потому что у нас если ты хиппи, то ты однозначно не студент. Какое-то время я благодаря усилиям мамы еще держался в Ленинском педагогическом институте на филфаке. Потом меня наконец выгнали, я вздохнул с облегчением, тут же сам исключился из комсомола — и это уже было начало конца, потому что такого советская власть не прощала.
После ухода из комсомола практически все «нормальные» работы были для меня закрыты, я стал санитаром в травматической реанимации. Сначала было тяжело и страшно, но потом я привык, зато получал удовлетворение от того, что это действительно нужная работа.
Меня много раз задерживала милиция, требовали, чтобы я подписывал какие-то доносы — нужно было перечислять людей, которые при мне говорили антисоветские вещи и т. п. Я отказывался, меня били и отпускали до следующего раза. Но на самом деле помимо какого-то идеологического противостояния вся моя жизнь тогда была в высшей степени греховной, без веры в Бога (я вырос в атеистической семье), в ней отсутствовала какая-то моральная основа. И когда мои родители, совершенно справедливо считавшие, что я погибаю, говорили мне, что нельзя делать то или другое, я искренне недоумевал — почему? Ведь если Бога нет, то совершенно очевидно, что все позволено, не так ли?
Правда, со временем у меня появилось ощущение, что чем-то не тем обернулась вся наша хипповская свобода, особенно когда начались наркотики, и когда вчерашние друзья начали друг другу эти наркотики продавать. Все это было очень тяжело, страшно и противно. И тут выяснилось, что для меня все же было не «все позволено». Почему? В моей тогдашней системе координат ответа на этот вопрос не было.
В какой-то момент мы написали воззвание к советскому правительству, где говорилось примерно следующее: мы не хотим лгать, кривить душой и играть в ваши игры, мы политикой не занимаемся, живем своей жизнью, вам не мешаем, а вы не мешайте нам, — и запустили его в самиздат. После этого мы вынуждены были скрываться на конспиративной квартире, вечером не включали свет, существуя при свете сломанного телевизора, на телефонные звонки и звонки в дверь отвечали только после сложных сигналов. Но кто-то сообщил эти сигналы «куда следует», и когда мы, думая, что это свои, открыли дверь, там стоял наряд милиции. Нас забрали, долго держали, вызывали по одному для допросов «с пристрастием», а потом меня пригласили в отдельный кабинет, где два человека в штатском мне сказали: у тебя же лежит приглашение в Израиль, давай уезжай на Запад, иначе повезем тебя на Восток. Это приглашение, тогда оно называлось «вызов», мне прислал мой друг, московский хиппи, который уехал в Америку, оно несколько месяцев пролежало в ящике стола, я и забыл про него, и вдруг эти люди мне прямо говорят, что мне стоит из страны уехать. И я счел, что, наверное, это знак — на Западе я наконец-то найду настоящую жизнь хиппи, «припаду к истокам». Мы-то считали себя жалкими эпигонами настоящих хиппи, живущих в Америке.
Март 1977 года, за день до эмиграции. «Уезжать было страшно — я пересекал линию, из-за которой не было возврата. Но одновременно мне казалось, что на Западе я найду идеальную жизнь настоящих хиппи»
Со временем я понял, что если где и были настоящие хиппи, то это были мы. В Америке человек мог несколько лет хипповать, а потом возвратиться к нормальной жизни; в Советском Союзе это было невозможно. За свой выбор ты нес ответственность всей своей жизнью. К слову сказать, в Америке хиппи я не нашел, потому что попал в Нью-Йорк, а все оставшиеся хиппи к тому времени жили в теплой Калифорнии и представляли собой довольно жалкое зрелище престарелых инфантилов.
— Сейчас вы хотели бы вернуться в Америку?
— Я люблю Америку, очень люблю Нью-Йорк. Это такой город, в котором ты можешь быть тем, кто ты есть, и не чувствовать себя чужим. Там все говорят с акцентом и никому до этого нет дела. Но вернуться туда жить я бы не хотел. И к тому же нынешняя Америка — это совсем не та Америка, которую я знал. Сейчас, я думаю, самая свободная страна в мире — это Россия.
Прививка от оккультизма
— С оккультизмом вы впервые столкнулись, общаясь с хиппи?
— Нет, тогда я совсем со всем этим не сталкивался — до той поры, покуда не решил креститься. Вообще первый год в Америке был для меня очень тяжелый, я сменил массу работ. Один раз устроился на работу в ресторан, в котором, как потом оказалось, мафия отмывала деньги, и чуть не попал в перестрелку… Работал то курьером, то посудомойкой. Потом, правда, постепенно жизнь моя наладилась: я поступил в университет, нашел очень хорошую работу на полставки, нашел себе жилье в Гарлеме, в том самом страшном негритянском Гарлеме, где на самом деле жить было очень интересно.
Если говорить о моем приходе к вере, был один интересный эпизод в Италии, где я жил четыре месяца, прежде чем попасть в Америку. Нам с моим другом местные баптисты подарили по русской Библии. В Советском Союзе Библию мне только давали подержать. А тут была целая Библия, которую я тут же начал читать; и вдруг из нее выпал листок бумаги, на котором было написано, что если вы неверующий, но хотите поверить, то можете прочитать эту молитву. Ну я решил на всякий случай прочесть. Это была молитва вроде: «Боже, я в тебя не верую, но очень хочу поверить, помоги мне в этом» — какие-то совсем простые слова. Я прочел — и забыл, а потом в Нью-Йорке я как-то проснулся утром — и вдруг ощутил себя верующим.
В Нью-Йорке жил мой приятель, тот, который прислал мне приглашение, и, когда мы с ним встретились, он сказал, что крестился и стал православным. При этом он оставался совершенно нецерковным человеком. Я тогда этого, естественно, не понимал. И вот как-то мы с ним гуляли по ночному Нью-Йорку, и он сказал, что вообще-то сегодня Пасха — хочешь зайдем в храм? Мы зашли — это был такой маленький православный домовый храм в обычном здании. Там шла пасхальная заутреня. Приятель мой через какое-то время ушел, а я простоял всю службу, не поняв ни одного слова, помню только, что ощущал, наверное, то же самое, что послы князя Владимира в Святой Софии, не знавшие, где они были — на земле или на небе. Когда служба кончилась, я позвонил этому моему приятелю: «Толя, ты знаешь, я крещусь». Но все так повернулось, что я еще очень долго не крестился.
В то время я работал в ксероксном центре, и буквально через день после того, как решил креститься, нам принесли копировать несколько русских книг религиозного, как мне показалось, содержания. Я пошел посмотреть на заказчика — им оказался эмигрант из Москвы. Так я познакомился с человеком, из-за которого целый год не мог попасть в церковь, потому что он оказался оккультным учителем.
Для меня вся эта сфера только начинала открываться, поэтому, когда я встретил человека, который читает умные книги и говорит слова, которые меня одним звучанием гипнотизировали — патрология, теодицея, сотериология (оказалось, он учился в епископальной семинарии при Колумбийском университете, хотя был не крещен), — я стал относиться к нему как к учителю.
Он давал мне читать всякую оккультную литературу. Как-то Бог меня миловал: эта литература мало меня затрагивала, я в ней находил только какие-то доказательства бытия Божия. И когда я говорил моему учителю, что хочу креститься, он отвечал: «Правильно, я тоже хочу, но креститься нужно у действительно духовного человека. Смотрите: вот такой-то священник — агент КГБ, такой-то — пьяница». Всякий раз он находил, почему этот священник совсем не то, что нам нужно. Потом настал следующий Великий пост, и я решил его соблюдать. Почти весь этот пост я пропостился, а к его концу у меня появилось чувство — что-то не так. Наверное, подумал я, нужно все-таки в церковь ходить, а не просто не есть скоромного. В тот момент я шел по улице и решил, что вот прямо сейчас я должен зайти в первый попавшийся храм. То, что произошло дальше, рациональному объяснению никак не поддается: дело в том, что по этому маршруту — от работы до университета, 30 кварталов, я ходил по меньшей мере два раза в день и мог этот путь пройти с закрытыми глазами, я знал каждое здание, в том числе и несколько протестантских церквей, которые там были. И вот я вижу здание церковной архитектуры, захожу туда, размашисто крещусь и направляюсь туда, где должен был быть алтарь. Вдруг смотрю: какое-то вокруг меня перешептывание, все странно на меня смотрят. Я огляделся и понял, что попал в центральную синагогу! Я прекрасно знал, что она по пути, я каждый день мимо нее ходил, но тут какое-то затмение со мной случилось — я перепутал ее с христианской церковью! Я вылетел оттуда кубарем и понял, что действительно со мной что-то совсем неправильное происходит и что я должен креститься во что бы то ни стало.
Это было на Страстной, а на Пасху я пошел в тот храм, где был в прошлом году, отстоял всю службу, а через несколько дней вернулся туда и попросил священника, чтобы он меня крестил. Только все оказалось не так просто. Священник сказал — нужно начинать ходить в церковь, будем с вами заниматься, готовиться, а там посмотрим. Это мне очень не понравилось. Но деваться было некуда, я понимал, что креститься должен, — и стал ходить в храм. Я просыпал, опаздывал, пропускал, но все же продолжал. На занятиях со священником те оккультные заблуждения, которые у меня были, легко развеялись. Слава Богу, я переболел легкой формой оккультизма, и это мне дало иммунитет к нему на всю оставшуюся жизнь. А потом наступило лето и долгожданный двухнедельный отпуск, я уехал к своему приятелю-американцу в Пенсильванию — я заранее уже ждал этого отъезда, мечтал, как по воскресеньям не буду ходить ни в какую церковь, а буду спать сколько захочу. И действительно, в Пенсильвании в воскресенье я спал-спал, потом встал наконец — и почувствовал себя неуютно. Я понял, что попался: мне не хватает церкви! Потом я уже просыпал и прогуливал намного меньше. Но крестили меня только полгода спустя.
1980 год, США. Перед началом обучения в Свято-Владимирской Духовной Академии
А с моим оккультным учителем мне пришлось расстаться, хотя он много для меня значил. Сначала он мне говорил: «Саша, вы дошли до христианства — это замечательно, но нельзя же останавливаться, шагайте дальше, сколько можно стоять на одной ступени?» Потом, когда я сказал, что твердо намерен креститься, он ответил: «Тогда вы должны выбирать: либо Церковь, либо я». На самом деле этим ответом он преподал мне хороший урок: если ты выбрал один путь, нельзя одновременно идти другим. Я сказал: ладно, я выбираю Церковь, потому что я обещал креститься. А потом я окончил университет и сразу поступил в Свято-Владимирскую духовную академию. Я думаю, во многом мое мироощущение и мировоззрение сложилось именно там.
Тема «секты» — пожизненно
— Почему по возвращении в Россию в 1990-м вы решили заняться сектами?
— Это была идея отца Глеба Каледы, который на тот момент работал в Отделе религиозного образования и катехизации. Он сказал: раз вы с Запада приехали, вы про секты знаете больше, чем мы.
— Это было так?
— Совсем нет. Я почти не сталкивался с сектантами на Западе, за исключением пары эпизодов. Помню, еще в Италии мы с моим другом однажды искали, где бы переночевать, и вдруг увидели большущую палатку, в которой спали кришнаиты. Мы легли на свободные тюфяки на полу и тоже заснули. Очень рано мы проснулись от звука раковины, в которую они трубили, и увидели сюрреалистическое зрелище: голые тощие кришнаиты в набедренных повязках встают и что-то делают в полумраке начинающегося утра. Потом они стали бить в барабаны, ходить кругами и говорить свою махамантру. В общем, спать нам не дали, и мы пошли за угол покурить. Тут к нам подошел один кришнаит и попросил сигарету. А когда мы собирались уходить, он подошел снова и говорит: «Ребят, а можно я с вами? Вы за углом дождитесь, я к вам подбегу, и мы быстро-быстро уйдем отсюда». Так вот мы увели из секты первого человека…
Но на самом деле я мало чего в этом понимал. И сказал отцу Глебу, что вообще-то я историк, а секты мне совсем не интересны, я не за этим вернулся в Россию. Отец Глеб не настаивал. А потом в отдел стали приходить родители, чьи дети попали в секту «Богородичный центр». Мне стало их жалко, я начал немного ими заниматься, потом решил провести однодневную конференцию про «Богородичный центр», на которой я впервые употребил термин «тоталитарная секта» — оказалось, до этого его никто не употреблял, но я об этом не знал. А после этого стали звонить журналисты и спрашивать меня про другие секты, и как-то неожиданно для себя я стал экспертом. Я понял, что эксперт — это не тот, кто что-то знает, а тот, у кого спрашивают. Для того чтобы ответить на их вопросы, мне пришлось связываться с людьми на Западе, просить литературу, а потом в Москве появился датский профессор, который занимался сектами уже много лет, и на его вопрос, кто в Москве занимается сектами, ему указали на меня. В результате я поехал в Данию смотреть, как устроен их центр, и понял, что раз уж я этим занимаюсь, то нужно заниматься профессионально.
— Вы не жалеете об этом? Не хочется все это оставить и снова заняться историей?
— Вопрос, наверное, так не стоит — это уже стало частью моей жизни. Но на самом деле понемножечку историей я занимаюсь, потому что нужно же иметь какую-то отдушину, невозможно заниматься только сектами. Но и оставить это я уже не могу. В каком-то смысле мое имя стало нарицательным, поэтому оставить это дело — значит признать поражение перед сектантами. Наверное, это моя тема уже пожизненно. Хотя я, например, очень не люблю, когда некоторые люди, вместо того чтобы позвонить или прийти ко мне в офис с разными ситуациями и вопросами, начинают отлавливать меня в воскресенье в храме (а я там чтец и алтарник), — потому что когда я в храм прихожу, я не сектовед, я просто прихожанин.
— Вам не обидно, что вас многие ругают, и православные в том числе?
— Бывает обидно, но вообще я стараюсь ориентироваться на критику, если она по существу. Я всегда прошу посылать мне критические отзывы, например, на мои книги по сектоведению, если есть какие-то свидетельства того, что что-то нужно уточнить или исправить, я благодарен за такую критику. Я совершенно нормально отношусь к любым спорам, если они корректны и не переходят на личности. Но большая часть людей, которые критикуют меня в прессе, это сектанты или ангажированные ими персонажи.
— А угрожают они вам часто?
— Бывает.
— Вы не боитесь?
— В общем не боюсь. Если кто-нибудь с ножом на улице подойдет — не знаю, наверное, испугаюсь… Но такого пока не было. А так — стукали несколько раз, плевались на улице, я стараюсь к этому спокойно относиться. Самое трудное как раз не угрозы, а все эти постоянные клеветнические кампании, судебные иски, жалобы в прокуратуру — все это очень выматывает.
— Вы разделяете человека и его заблуждения?
— Стараюсь разделять. Честно говоря, не всегда это выходит. Иной раз в ходе дискуссии начинаешь действительно обличать самого человека вместо его учения. Потом жалеешь об этом. Очень трудно постоянно быть в состоянии войны.
— Вы относитесь к этому как к делу своей жизни?
— Я бы сказал — как к церковному послушанию. Я не занимаюсь охотой на ведьм, как некоторые про меня говорят, я вижу свою задачу в том, чтобы предупреждать об опасности, о том, что для человека, который делает выбор, совместимо, а что нет с православием. Кроме сект религиозного типа сейчас есть масса организаций, действующих, например, под маской медицины или таких, которые проводят какие-нибудь тренинги личностного роста. Часть из них используют либо прямо оккультные приемы, либо приемы по манипуляции, порабощению сознания. А это может повлиять на всю жизнь человека. Мы собираем информацию, потом можем предупреждать людей — вы хотите пойти на тренинг какого-нибудь Ляховицкого или Козлова? Вот вам информация относительно того, что там происходит.
Культура — от слова «культ»
— Есть такое мнение, что «вначале христианская Церковь тоже была сектой». Что вы об этом думаете?
— Христианская Церковь никогда не была сектой, даже когда была очень маленькой. Что делают секты? Они отвергают историю и культуру. В любой секте вы эти признаки увидите. Но это то, чего никогда не было в ранней Церкви, потому что она с самого начала подчеркивала свою историчность, преемственность от Ветхого Завета и видела себя не какой-то инновацией, а органичным продолжением истории избранного народа. А секта всегда начинает себя с нуля. Второе — отрицание культуры. Все ранние секты говорили о зле языческой культуры, от которой нужно полностью отказаться. Церковь никогда этого не делала, даже апостол Павел цитирует языческих поэтов, а святой Юстин Философ, первый, можно сказать, христианский интеллигент, говорил, что все, что доброе и хорошее, где бы оно ни было, — наше. Такого отношения вы никогда не встретите в сектах.
Есть секты классические и тоталитарные. Классические секты, например баптисты, не несут в себе социальной опасности. Но удивительно: они существуют уже четыреста лет, а так и не создали своей культуры — я не знаю ни одного баптистского писателя, художника, композитора. Корень слова «культура» — «культ», а если культ состоит из двух прихлопов и трех притопов, культурное дерево из этого вырасти не может. И второе — противостояние. Спросите у баптистов, во что они верят? Они скажут: «Вы, православные, так верите, а мы в это не верим». Но в сектах классических сознание не контролируется, с их членами можно что-то обсуждать; я знаю многих баптистов, которые искренне пытаются найти истину.
— А чем опасен оккультизм, если человек не понимает, что он делает, «балуется» этим по глупости?
— По глупости, но в результате он закрывает для себя путь к Христу. Оккультизм и опасен тем, что смешивает все и вся. «Никто не приходит к Отцу помимо Меня», — сказал Спаситель. А оккультизм предлагает множество якобы равноценных путей. Это прикладной инструмент магизма, а магизм — это отношения с Богом: Ты — мне, я — Тебе.
— Ну и у христиан это встречается…
— Да, весьма распространен магизм по невежеству: я ставлю свечку — и за это получаю пятерку на экзамене. Но вообще в основе оккультизма лежит возможность получить некое тайное знание, которое поможет совершать магические манипуляции в духовном мире. То есть это некий механизм. И это противоположно тому, что есть в христианстве, где принципиально никаких гарантий спасения быть не может. Я могу всю жизнь ходить в церковь, исповедоваться, причащаться, помогать бедным, тем не менее для моего спасения все внешние вещи, которые я делаю, могут ничего не значить.
Оккультизм наукообразен, и, может быть, тем он особо опасен для нашего общества, где наука какое-то время занимала место религии (вспомните физиков, мучеников от науки, которые ночуют возле синхрофазотронов, делают открытия, переоблучаются и умирают). Люди начинают воспринимать оккультизм через это наукообразие, через какую-нибудь «великую тайну воды» или плесени. Оккультный жаргон окружает нас со всех сторон: «энергетика», «аура», «карма», «торсионные поля» — все это льется с телеэкранов. А кто контролирует язык, тот контролирует сознание. Ну а дальше секты всем этим пользуются, потому что они как раз разговаривают на этом жаргоне.
— Многие люди искренне ходят в храм — и одновременно всякой мистикой и магией интересуются. Может, у них просто путаница в догматике?
— Этой проблемой должна заниматься Церковь, но к догматике это никакого отношения не имеет. Человек может быть несведущ в догматике, не знать, что такое, например, ипостасное единство двух природ во Христе, и при этом быть истинным христианином и верить именно в Иисуса Христа. Но когда человек немножко молится Христу, а потом идет к бабушке, а потом еще, на всякий случай, к целительнице рейки, а по вечерам высматривает летающие тарелочки — это не догматика, это совершенно смешанное оккультное мышление.
Человек волен верить во все, во что он хочет. Но если ты выбираешь Христа, а христианство — это не религия, это путь к спасению, — ты не можешь одновременно идти другими путями. Римский мир готов был принять христианство, если оно признает равноценность всех остальных путей: «поставьте статую Христа среди других богов — и все в порядке». Христиане наотрез отказались это делать. За это их казнили.
Если человек еще не сделал свой выбор, он думает, сопоставляет — это нормально. Но покуда он выбирает, он, например, не может причащаться. Если человек хотя бы один из членов Символа веры не признает, его крестить нельзя. И говорить об этом мы должны. Никого нельзя лишать свободы, но предупредить о том, что выбор неизбежен — одна из наших главных апологетических задач.
СПРАВКА
Александр Леонидович ДВОРКИН родился в 1955 году в Москве. Эксперт по тоталитарным сектам, публицист, историк, писатель. В 1980 г окончил Нью-Йоркский университет по специальности «Русская литература», в 1983 году — Свято-Владимирскую Духовную Академию (США). Кандидат богословия, доктор философии (Ph.D.) по истории. Заведующий кафедрой сектоведения миссионерского факультета ПСТГУ. Президент Центра религиоведческих исследований во имя священномученика Иринея Лионского. Председатель Экспертного совета по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации. Автор более шестисот публикаций на шестнадцати языках, десяти книг, среди которых «Сектоведение», «Иван Грозный как религиозный тип», «Афонские рассказы». Сейчас работает над книгой «Моя Америка». Женат, воспитывает дочь. Чтец храма Святой Троицы в Хохлах.