О поисках Христа в безбожном мире, исповедниках ХХ века и настоящих чудесах — известный диссидент Александр Огородников.
— С приходом большевиков было уничтожено всё, на чём стояла Россия: крестьянство с его трудолюбием, интеллигенция. В таких условиях выжить могло только тихое мужество веры… Всё, о чём говорится в Евангелии, подтвердилось в 20-м веке, а именно — Церковь создаётся на крови мучеников. И Русская Православная Церковь за 30 лет двадцатого века дала больше мучеников, чем все остальные Церкви за две тысячи лет существования христианства…
О мучениках нового времени
Эти слова Александра Огородникова о христианских мучениках — не азбучная истина, не пересказ новейшей истории Церкви. Для него это — почти его собственная история, пережитая на собственной крови. То, что выпало на долю этого известного церковного диссидента, можно назвать если не мученичеством, то уж точно исповедничеством.
Слежка, вызовы в КГБ, псевдонимы, шифрованная запись телефонных номеров, обыски — все это было его жизнью, увлекало и вдохновляло. Ему приходилось уходить от «хвоста», прыгать с третьего этажа. Однажды — фантастическая дерзость — он даже нокаутировал агента КГБ, следившего за ним. Это переполнило чашу терпения сотрудников КГБ, и в ответ на отказ от предложения «эмигрировать по-хорошему» последовало почти девять лет лагерей, в течение которых срок заключения постоянно продлевался.
О том, как страдали за Христа в 20-м веке и о собственном религиозном опыте брат знаменитого героя книги «Несвятые святые» иеромонаха Рафаила (Огородникова) рассказывал 19 апреля на встрече с православными екатеринбуржцами.
— Особенностью мученичества 20-го века стало то, что христиан судили как врагов советской власти. Палачи пытались лишить их возможности даже называть себя мучениками за Христа. Их обвиняли в шпионаже, в контрреволюционной деятельности, то есть в чём угодно, не давая даже открыто пострадать за свои христианские убеждения. Это было ещё страшней, чем в первые века христианства, — убеждён он. — Большевики очень точно назвали себя не просто атеистами, а безбожниками. То, что они творили, нельзя назвать просто атеизмом. Фактически это была чёрная месса.
Сам Александр Огородников большую часть срока отбывал в пермской политзоне «Пермь-36» (село Кучино Пермской области). Он вспоминает разговор с одним из надзирателей зоны, старым чекистом, ещё совсем молодым мальчишкой пришедшим служить в органы НКВД.
— Он разбудил меня словами: «они приходят ночью!». Оказывается, он вместе с другими чекистами запряг священников в телегу, как лошадей, и погнали их на болото. Там, на болотах, каждого из них спрашивали: «Есть Бог». «Да, есть», — отвечали батюшки, и за каждым таким ответом следовал выстрел в голову. Палачи старались сделать так, чтобы мозги жертвы обрызгивали стоящего сзади.
Сам молоденький НКВДшник не принимал участие в расстреле, он лишь стоял в оцеплении, и видел оттуда, как один из палачей долго не мог попасть в священника, хотя стрелял в упор. Попал он в него лишь после того, как батюшка его благословил… А теперь эти видения приходят к нему ночами, — рассказывает Огородников. — Я посоветовал ему исповедоваться священнику, сказав, что не могу снять его греха, но могу лишь засвидетельствовать на Страшном Суде, что вы каялись мне в этом.
Не будучи священником, Александр невольно принимал в лагере «исповеди» — душу ему старались излить не только охранники, но и поражённые примером его живой веры матёрые убийцы. Сам же он оценивает свой опыт просто:
— Мы должны научиться узнавать Любовь Божью не только в Его милости, но и в Его безжалостном обличении. После отмены обязательного Причастия в армии причащалось лишь 10% солдат. Один прапорщик устроил туалет прямо в алтаре, и никто не мешал ему в этом. Разве не заслужили мы после этого Божьего наказания?
Путь к вере
Сам Александр Огородников был родом из обычной по тем временам советской семьи. Его дед по отцу, левый эсер, был убит белочехами, что, по сути, спасло его сына: эсеры были обречены, и, если бы не героическая в советском восприятии смерть от рук «классовых врагов», его ждала бы неминуемая расправа со стороны вчерашних союзников, а семья попала бы в лагеря. Деду по матери тоже своеобразно повезло: один из сотрудников НКВД в прямом смысле слова совершил подвиг, придя к нему ночью домой и предупредив о скором аресте. Дед скрылся в леса, а 13-летняя будущая мать диссидента тайком носила ему из деревни еду.
Сам Александр был признанным комсомольским лидером.
— С помощью нескольких достаточно жёстких драк мы, создав боевую комсомольскую дружину, очистили наш городок от бандитов. Для советского времени мы были героями, но сами в глубине души понимали, что лишь загнали проблему вглубь, но не решили её, — вспоминает он.
Именно тогда Александру стало казаться, что марксистские идеи, хоть и абсолютно верны сами по себе, искажаются на местах. За подобные сомнения он был исключён из университета и приехал в Свердловск, где в 70-м году поступил на философский факультет Уральского государственного университета. Здесь он создал очередной свободомыслящий кружок, за что был отчислен после двух лет учёбы и отправлен в негласную ссылку. От более серьёзных неприятностей Сашу спасла героическая комсомольская юность и не менее героическая смерть деда.
Сбежав из «ссылки» в Москву, он умудрился поступить во ВГИК и даже был замечен Тарковским, который пригласил талантливого молодого человека работать с ним. И вот здесь, на пике своей карьеры, Александр Огородников окончательно разочаровался в марксизме. Потеряв привычный моральный ориентир, он, по его собственному признанию, вёл весьма беспорядочный образ жизни, хипповал, но всё равно не мог заполнить внутреннюю пустоту. А потом ему в руки попало Евангелие…
— Когда я впервые начал его читать, у меня в сердце появилось странное чувство, что это правда, которую я пока не могу осознать, — вспоминает Александр.
Следующим шагом был просмотр в Белых Столбах запрещённого к показу в Союзе фильма на основе Евангелия от Матфея. Правда, картина изобиловала социалистической тематикой, поскольку режиссёр отличался левыми убеждениями, но само обращение к живой личности Христа совершенно перевернуло восприятие молодого режиссёра.
— По сути, в тот момент я стал стихийным протестантом. Мне важно было понять, что значит быть христианином. Желая понять это, мы организовали христианский семинар и большой съезд в Прибалтике «Люди Иисуса». Правда, часть людей тогда арестовали, но часть материалов нам удалось спасти. И всё же меня не оставляло чувство, что всё, что мы делаем, очень поверхностно, — делится Александр. — Однако в Церковь меня словно что-то не пускало. Я не мог заставить себя даже перекреститься.
В процессе религиозных исканий Огородников приехал в Псково-Печёрский монастырь. Опоздав на вечернюю службу, он улёгся ждать утра под кустом, когда вдруг увидел женскую фигуру в длинном белом платье, плывущую по воздуху прямо к нему.
— Упав от ужаса на колени, я впервые в жизни начал креститься, и она сразу же остановилась. Когда я перекрестил фигуру, она исчезла. Я впервые увидел силу крестного знамения, — вспоминает Александр. — Моя первая исповедь длилась всю ночь, но для меня она прошла буквально молниеносно. Выходя из кельи, я чувствовал себя так, словно потерял земное притяжение.
Миссионерство
Свой следующий семинар православный христианин Александр Огородников организовал уже с благословения своего духовника, отца Иоанна (Крестьянкина).
— По сути, это были церковные общины. Они разрастались так быстро, что мы всерьёз мечтали и говорили о духовном возрождении СССР. Его создание и стало для нас ответом на вопрос: что значит быть христианином в Церкви, — рассказывает Огородников.
Участники семинара занимались миссионерской деятельностью, самиздатом выпускали религиозную литературу, которая потом активно транслировалась по «вражеским» «голосам». Огромную поддержку миссионеры нашли в Почаевской Лавре.
— Эти монахи жили на Западной Украине, где, с одной стороны, был постоянный вызов со стороны униатов, а с другой — продолжался прессинг со стороны советской власти. Бывало, что десантники высаживались с вертолётов и избивали монахов. Словом, люди, пережившие это, очень хорошо нас понимали. Они помогали нам материально, а мы, в свою очередь, организовали Комитет защиты Лавры, — вспоминает Александр.
Огородников подчёркивает: стать верующим в советское время означало сделать экзистенциальный выбор. Таких людей выгоняли из институтов, увольняли с работы, исключали из партии, вычёркивали из очереди на квартиру и т. д. Устроиться они могли лишь дворниками и сторожами.
Тем не менее движение росло. Новообращённые христиане создали свой детский сад и подумывали о создании школы. Они не мечтали сбежать на Запад, не боролись за соблюдение советской Конституции. Они просто созидали, на деле преображая реальность вокруг себя. Конечно, такую бурную активность не могло не заметить КГБ.
Поначалу Александру везло. Господь в прямом смысле слова хранил его, когда тот проходил под пристальным взглядом нескольких наружных наблюдателей — и уходил незамеченным! Александр вспоминает, что, когда надевал куртку, которую ранее прикладывал к святым мощам, «наружка» вопреки очевидности не видела его в упор. Однако чудо не могло длиться вечно.
К моменту первого вызова в органы Александр Огородников был уже известным диссидентом, и потому с ним решили обойтись «мягко» — предложили «добровольно» уехать из Союза.
— Это моя страна, почему я должен её покидать? — ответил тот. — Вы здесь оккупанты, вы и уезжайте отсюда.
В ответ чекисты пообещали, что сгноят непокорного верующего в тюрьме.
— Тогда я понял, что если говорил высокие слова о возрождении России, за каждое слово нужно отвечать. Я поставил для себя высокую планку, и её нужно было подтверждать делами и хотя бы малыми жертвами.
10 января 1979 года Александр был приговорен к году исправительно-трудовых работ и отправлен в Исправительно-трудовую колонию № 7 в Комсомольске-на Амуре. В 1979 году был этапирован из ИТК-7 в Ленинград и там, в тюрьме, в день предполагаемого освобождения был вновь задержан в связи с делом о распространении журнала «Община» и приговорен опять к 7 годам лагеря и 5 годам ссылки по обвинению в антисоветской пропаганде.
Исповедничество
— Когда я вошёл в камеру, заключённые, увидев мой дорогой пиджак, сразу захотели меня раздеть. Я же сказал им: «Мир вам, братья», — вспоминает Александр свой первый день в тюрьме.
К религиозности Огородникова сокамерники отнеслись с сомнением, и сразу же потребовали чуда, притом вполне определённого: сигарет, которых им так не хватало в неволе.
— Не знаю, откуда во мне взялась дерзость, но я прочёл им целую проповедь о том, что их, отверженных всем миром, всё равно любит Бог, и хоть курение — грех, Он даст им покурить ради Своей любви. В камере, казалось, от самих стен источался запах цинизма, крови, мочи. В этом аду мы молились стоя, и я вдруг почувствовал, как меняется атмосфера вокруг. К концу молитвы в камере стояла благоговейная тишина. А затем открылось окно, и к нам влетело два блока сигарет: ровно 40 штук, по одной на каждого. Тогда я понял, как должен вести себя в тюрьме, — вспоминает бывший узник совести.
Это было не первое чудо, происшедшее с ним в неволе.
— На каждую Пасху меня сажали в карцер. Это стены, голод, холод, нары, которые представляют собой просто кусок железа. Камера там размером с три шага, но иногда и её заливали нечистотами, и я поневоле становился столпником. Однажды я обличил начальника тюрьмы, сказав, что, сажая меня в карцер именно на Пасху, то есть за веру, он тем самым оскорбляет Христа. Уже после Пасхи я узнал, что ему стало плохо, и он скоропостижно умер. Я не хотел ничего подобного, но Бог действительно поругаем не бывает, — рассказывает Александр.
Тем временем КГБ требовало от верующего раскаяния, желая предъявить сломанного человека как результат своей зримой победы в идеологической борьбе. Ему показывали фото жены с сыном в Крыму и сулили отпустить сразу же после выполнения их требований. Александр отказался. Тогда его бросили в камеру смертников в Твери, но вновь вышла незадача — Огородников и здесь сумел буквально преобразить вчерашних убийц и рецидивистов и помогал им достойно встретить смерть.
— Словно сам Господь будил меня ночью, чтобы я молился за тех, кого обратил, когда их вели на смерть. Я чувствовал свою ответственность за них и понимал, что своей молитвой должен провожать их до гробовой доски, — вспоминает он.
Конечно, в тюрьме бывало всякое. Один раз Огородникова зверски пытали, пытаясь снять крест. Палачам удалось вырвать крест изо рта жертвы, лишь когда он потерял сознание — но заключённые тут же сплели ему новый. А вот охраннику, пытавшему Александра, вновь «не повезло»: уже через два дня его за что-то арестовали, и целый день в камере его медленно убивали зэки…
Александру трижды продлевали срок заключения. Жена не выдержала и развелась с ним, и, казалось, ничего не предвещало освобождения. И вдруг по указу Президиума Верховного Совета СССР от 13 февраля 1987 года вместе с известным психиатром-диссидентом Анатолием Корягиным Александр Огородников был освобождён. Сидя в лагере, он даже не знал, какая мощная кампания за его защиту была развёрнута в мире. Не знал он и того, что американский президент Рональд Рейган лично передал Михаилу Горбачёву список из 12-ти человек, которых необходимо выпустить на свободу. Среди них был и Огородников. День освобождения новый российский исповедник запомнил как самый счастливый в своей жизни.
Об отце Рафаиле
Жизни и смерти брата Александра иеромонаха Рафаила (Огородникова) в бестселлере архимандрита Тихона Шевкунова «Несвятые святые» посвящено несколько глав. Одна из них касается его смерти — отец Рафаил разбился на машине. Однако Александр до сих пор считает, что его брата убили.
— В нём была особая, голубиная простота. Это и притягивало к нему людей. Одна девушка шла топиться, но, встретив отца Рафаила, разговорилась с ним и передумала. Его дом всегда был полон людьми. Конечно, это не нравилось КГБ. Вряд ли отец Рафаил мог разбиться сам — он был прекрасным водителем. Да и местные жители, когда мы пытались узнать у них обстоятельства трагедии, избегали разговоров с нами, — рассуждает Александр.
Как бы то ни было, все, кто знал отца Рафаила при жизни, свидетельствуют — они до сих пор чувствуют его помощь и силу его молитв. А обычные церковные свечи, поставленные на могилу иеромонаха, не гасли целых семь часов.
Ксения Кириллова