Я узнала Сашу случайно, он предложил помочь моей больной подруге. Встреча у метро – высокий статный и успешный мужчина протянул мне деньги. Спросил, нужна ли помощь, рассказал, чтобы приободрить меня, про своего больного брата. Потом отвез нас с подругой в санаторий, а на обратном пути спросил: «Ты с бомжами работаешь?.. А я был бомжом».
Было это накануне его именин – Сорок севастийских мучеников. Он мне так и кажется – одним из севастийцев.
Ольга Шульчева-Джарман
Фото: vk.com
«Не сразу смог понять, каким образом выстроить свой рассказ о том, как мне довелось быть бомжом, – говорит Александр Жуков. – Сел к компьютеру, никак не мог начать. И вдруг я поймал себя на мысли – все эти четыре с половиной года моего бомжевания (плюс полтора года чуть менее голодной жизни, зачастую с крышей над головой) были самыми счастливыми годами в моей жизни.
Как сейчас помню – вот я, только что закончивший жизнь бомжа, после нескольких лет отсутствия вернулся в родной город, Клайпеду. Я вышел из автобуса и первым делом подошел к березке и погладил ее – о, как долго я мечтал об этом! А потом радостно рассмеялся – Господи, как велика щедрость Твоя! Всего четыре года пришлось потерпеть, зато какой царский подарок я получил! Я увидел мир новыми глазами, восхитительный, Божий мир, я действительно услышал, как всякое дыхание хвалит Господа, и я почувствовал на себе Его любовь.
В 1996 году я жил в Кишиневе. Уже тогда всё висело на волоске – и работа, и семья. Да и жизнь моя – тоже. Люди столько не пьют…
Дочке Маше исполнилось 3 года. С чего-то теща, человек нецерковный, вдруг сказала, что надо бы Машу крестить. Не особо соображая, зачем и для чего, но где-то в глубине души испытывая что-то похожее на уважение к Церкви вообще, я согласился. Вернулся домой. Выпил еще доброго молдавского винца и вдруг, неожиданно для себя, подумал – а я? Может, и мне заодно креститься?
Назначенный день долго ждать не пришлось. И вот мы, всей семьей и с друзьями, в церкви. Обряд долго не продлился, и мы всей когортой вернулись к нам домой. Там люди выпили, а я, как неисправимый максималист, нажрался в зюзю…
Сто рублей и сто друзей
И буквально на следующий день всё изменилось – события максимально уплотнились, а жизнь стала раскручиваться как на неисправном кинопроекторе – с нарастающей скоростью. Поехал в Литву по делам, сделка сорвалась, вернулся – и обнаружил жену не одну. Семья кончилась. И без того нерегулярные заработки вдруг отрезало начисто – ничего, ни гроша, день за днем, месяц за месяцем. Ничего, подумал я, у меня полно друзей в Клайпеде. Я ведь столько им всегда давал, никому не отказывал – нет у меня ста рублей, а вот сто моих друзей будут мне, конечно, рады. Рванул в Литву на последние деньги.
Фото: Pixabay.com
К кому бы из своих друзей в Клайпеде я ни приходил, повторялась одна и та же картинка: «О, Саня! Сколько лет! Заходи!» Как только я рассказывал о своем теперешнем бедственном положении, картина резко менялась. Кто-то отказывал в ночлеге сразу, кто-то через несколько дней предлагал платить за место, а кто-то с нескрываемым раздражением говорил: «Ты не нужен нам бедный и унылый. Ты нужен нам богатый и веселый, как раньше».
Это были те самые люди, которые когда-то неделями жили в моем доме, ели и пили там и получали в любой момент столько денег, сколько просили – кто на выпивку, кто на операцию, а кто и на квартиру… Помимо прочего, это было и крайне унизительно – в мороз прийти к кому-то из этих, так изменившихся, друзей и просить о ночлеге.
Иногда спасало то, что можно было прийти в наркологический стационар и упросить главврача взять себя на курс лечения. Это было большой удачей, поскольку я получал гарантированное койко-место дней на десять, плюс даже символический набор пищи, позволявший не умереть с голода. Летом было проще, можно было спать на улице, да и подъезды были не так холодны, как зимой.
Но никакие невзгоды не могли сломить меня, я всё еще оставался той самой свиньей, приверженной своей грязи.
Каким-то невероятным образом удавалось найти выпивку почти каждый день. Правда, теперь это был не коньяк или хорошее вино, а в лучшем случае муравьиный спирт и настойка пиона из аптеки, или лосьон, а в худшем – фуранол из ветеринарной аптеки. Фуранол – омерзительное пойло, является смесью фурацилина, спирта и чего-то густо-маслянистого. Этим мажут коровам раны. Даже теперь, по прошествии стольких лет, я с трудом подавляю рвотный спазм, когда вспоминаю об этом…
Знаете, что происходит, если это пить? Открываются гнилостные раны на ногах. У некоторых сотоварищей по бомже-питейному делу эти раны были уже по всему телу. Очень часто кто-то умирал, и в память об ушедшем товарище мы поднимали стаканы с напитками, которые сокращали дистанцию с ушедшими.
И – голод, постоянно голод. Сначала долго не можешь заснуть от голода. А когда удается, то видишь прекрасные сны – еда, много всякой вкусной еды. И ты ешь ее, ешь до тех пор, пока не проснешься. Так продолжалось годами…
И – полное бесправие. К парку, где мы собирались небольшой кучкой, могла подъехать машина с пьяными «братками». Они выходили из машины и просто так, без малейшего повода, избивали первых попавшихся им. К милиции можно было не обращаться. Мы им были совсем не интересны, взять с нас было нечего. Это был, пожалуй, единственный плюс в нашем положении…
Старая жизнь на новом месте
Так продолжалось почти два года. Весной бывший моряк и брат моего недавно умершего друга Андрей позвал помочь с ремонтом. Когда мы закончили, он мне сказал – слушай, уезжай. Здесь или замерзнешь, или от чего-то другого умрешь. Хочешь, я сделаю тебе паспорт моряка, диплом трубогибщика и отправлю на Канары, в рембригаду? Там хотя бы тепло, выжить легче. Я на секунду задумался. Потом сказал – слушай, но ведь это мне придется лететь на самолете. А я этого жутко боюсь!
– Идиот, а сдохнуть ты не боишься?
И я принял решение. Всё, что угодно, но не то, что есть. Глупый, я тогда верил, что решение моей проблемы находится вне меня. Что это вопрос географии и удачи.
И вот документы мои готовы, назначено время вылета и получены все инструкции. Накануне вылета я решил сходить в церковь. За время моего бедствования я туда начал похаживать. Приходил и стоял, чужой, не понимающий, что здесь и как. Выходил, курил, и опять заходил. Иногда получал от священника Виктора Тимонина, художника, бывшего алкоголика, какую-то помощь, едой или монетой.
Было воскресенье, шла литургия. Оказалось, что службу проводил приехавший митрополит Коломенский Ювеналий. После службы я встал в очередь на благословление, мне тогда показалось это очень важным. Подошел мой черед. Я попросил благословения на мою поездку в далекие края на работу и получил его. Всю дорогу до аэропорта я прислушивался к себе, ждал страха полета. Ждал его, когда грузились в самолет. Ждал во время полета. Страх не пришел, зато на душе было легко и радостно.
Новая жизнь на новом месте, подумал я. Я был уверен в этом. Но увы, на новом месте началась моя старая жизнь.
Бригадир Альгис, мой новый начальник, литовец лет 55, с татуировками на пальцах обеих рук, обратился ко мне:
– Зажги резак и дай мне.
Я готов был провалиться сквозь землю! Я не знал, как это делать.
– Да-а-а, подкинули нам работничка… – протянул Альгис.
Он внимательно посмотрел на меня, всё понял. Помолчав, бригадир встал и сказал мне – ладно, смотри! И он показал мне, как зажигать резак, как регулировать пламя, как резать металл, и кратко проинструктировал, что следует делать и чего нет. После чего дал мне задание, закурил сигарету и стал смотреть, как я работаю. Примерно через час он встал и сказал:
– Ладно… толк будет. Закуривай! – и протянул мне сигарету.
До сегодняшнего дня я благодарен за это Альгису. Человек, сам хлебнувший в жизни горя, каким-то образом прочитал в моих глазах мою ситуацию и дал мне шанс. Скоро я втянулся в работу, стал полноправным членом бригады. Я был весел и полон надежд. У меня была работа, по-настоящему хороший коллектив, еда и крыша над головой. Через полтора месяца, с некоторой задержкой, нам выплатили зарплату…
Дальше объяснять надо? Я на неделю выпал из работы… Когда оклемался, меня вызвал к себе директор вахты и коротко сказал: «Собирайся. Через три дня самолет, улетаешь в Клайпеду».
Какое угодно будущее как минимум будет не хуже того ужаса, в который мне предстояло вернуться, подумал я. Надо оставаться. Из минусов – нелегальное положение, незнание испанского языка. Да что там, полное незнание всего, что есть здесь, в местной жизни. Из плюсов – отсутствие морозов. Недолго думая, я пошел в свою каюту, собрал сумку с вещами, попрощался с товарищами по работе.
Голод, фонтанчик для мытья ног, пятизвездочный отель
Расположился я на пляже, напротив пятизвездочного отеля «Рейна Изабель», под пальмами. В этом было большое преимущество. Одет я был чисто, приличные джинсы, рубаха, темные очки. Когда мне надо было в туалет, умыться или побриться, я уверенным шагом заходил в пятизвездочный туалет в фойе гостиницы. Здесь я брился и приводил себя в порядок. Еще одним плюсом было то, что совсем недалеко было место для мытья ног – тех, кто уходил с пляжного песка. Несмотря на то, что десятки местных жителей предупреждали меня о том, что это смертельно опасно, оно очень долгое время служило мне в качестве водопоя. А в ночное время – местом стирки.
Фото: Freeimages.com
Главной проблемой оставался голод. В первые месяцы по трое-четверо суток не имел крошки во рту. Раз в одну-две недели приходили знакомые ребята из моей рембригады и приносили какую-то еду. Долго сохранять ее в том климате я не мог, увы, поэтому принесенного хватало максимум на два дня. Некий дискомфорт доставляли огромные, сантиметров по 8, тараканы. Они выползали на песок ночью, когда жара спадала, и становились полноправными обитателями пляжа. Они мешали спать.
Как-то я остановил местного парня, по внешнему виду явно не из преуспевающих, и по-английски спросил его, есть ли где-то поблизости церковь.
«Церковь?!» – удивленно переспросил он. «Да, церковь», – сказал я. Он жестом предложил следовать за ним и скоро привел меня к храму. «Католический?» – спросил я у парня. «Да», – ответил он. Зашел. Огляделся вокруг. В храм зашла женщина перекрестилась, подошла к образу Девы Марии и опустила монету в прорезь под иконой. И тут же загорелась одна из лампочек под образом. Примерно через минуту она погасла. Подошел другой человек и опустил монету в прорезь. Лампочка опять зажглась. «Плюс электрификация всей страны!» – некстати вспомнилось мне. Я развернулся и вышел.
Меня ждал парень, который привел сюда. Он улыбнулся и попросил у меня немного денег. Я ответил, что у меня их нет. Что сам не ел несколько дней и что живу на улице. Он внимательно осмотрел меня, было видно, что он не очень мне верит. Я снял с себя хорошие солнцезащитные очки и отдал ему. Подарок, говорю. Бери! Он взял очки, осмотрел их, улыбнулся и ушел. Я побрел в сторону пляжа.
Фото: Newslocker.com
Вдруг я услышал шаги за спиной. Парень подбежал ко мне, отдышался и сказал – пойдем. Пойдем, там еда! Он отвел меня в какое-то помещение, сказал, чтобы я пришел утром. На следующее утро там стояла очередь человек в 50. Двигалась она достаточно быстро. Перед дверью на входе стоял человек в форме, он коротко что-то спрашивал у каждого и записывал в тетрадь. Я ни на секунду не забывал о своем нелегальном положении, и на всякий случай весь внутренне сжался. Очередь дошла до меня. «Номбре?» – спросил меня человек в форме. Я уже знал это слово, я понял его – он спрашивал имя. «Кирпич!» – ответил я, замерев. Он склонился над тетрадкой и записал. Потом жестом показал – входи! Я вошел, и мне там дали кусок хлеба с сыром! И – полный бумажный стакан какао! Ошалевший от этого, я вышел на улицу. Стал теперь ходить сюда, жить стало чуть лучше.
Днем и вечером я ходил вдоль пляжа, по пешеходной дороге, туда-сюда, бесчисленное количество раз. Частенько встречал наших моряков, зашедших в Лас-Пальмас на отдых. Я показывал им, где и что можно выгоднее купить, они щедро делились со мною выпивкой. Иногда они давали мне какие-то небольшие деньги, что очень помогало мне.
Я сразу шел к таксофону, забрасывал в щель 100 песет и звонил родителям, на Украину. Денег хватало где-то на минуту. Этого было достаточно, чтобы веселым голосом сообщить им, что у меня всё прекрасно – живу на Канарах, никаких проблем, тороплюсь на работу и поэтому не могу долго говорить.
Появились знакомые – в основном такие же, как я, русские, ушедшие с кораблей. Был бывший капитан, пропивший всё, что можно и что нельзя с судна и побоявшийся возвращаться домой, в Калининград, под суд. Была местная пожилая женщина, москвичка, жена прокурора на пенсии, Оля. Она с сочувствием относилась ко мне, очень помогла тем, что я мог оставить у нее свои документы и кое-какие вещи. Очень хотела найти мне жену, пыталась сосватать даже, по ее словам, умопомрачительную богачку, беженку из ЮАР.
Я пришел на встречу и обомлел – за столом вместе с Олей сидела усатая женщина, судя по габаритам – под 2 метра ростом и не менее 150 кг весом. Я поздоровался, незнакомка улыбнулась и басом сказала мне: «Ха-ай». Это было выше моих сил. Я сказал, что забежал только для того, чтобы извиниться и сказать, что увы – сегодня никак не получается, надо бежать по срочно возникшему делу. Может, как-нибудь в другой раз, сказал я, помахал рукой и ушел. При следующей встрече Оля в полном недоумении спросила – ты что?! Ты в своем уме? Ушел от своего счастья! Жил бы, как у Христа за пазухой! «Оля, – сказал я ей, – я пазуху Христа немножко по-другому представляю». «Идиот! – сказала Оля, – идиот… Умрешь ведь так!»
«Ты умрешь»
«Ты скоро умрешь», – сказал мне Габи, румын, сумевший устроиться в Лас-Пальмасе на торговое судно. Время от времени мы встречались и выпивали, разговаривали о том и о сём. Сейчас мы сидели на пляже под пальмой и пили вино. Нас было четверо русских бродяг, один араб из Германии и Габи с товарищем-земляком.
Меня это как-то неприятно задело. «Почему ты так решил?» – спросил я его. Пьяный Габи смотрел на меня, улыбаясь. Опять сказал – ты умрешь, увидишь… Потом спросил – хочу ли я пойти с ним в рейс? У них как раз не хватает сейчас матроса в экипаже, послезавтра выходить в рейс, а никого не удалось найти. Если ты устроишь меня, сказал я, с меня коньяк. Сидевший рядом бывший капитан повернулся к Габи и сказал – я могу пойти матросом, легко. Я всё знаю. Я всё умею. Ну?
– Ты кто? – спросил его Габи.
– Я – капитан, – ответил тот.
– Нет, – сказал Габи. – Нам не нужен капитан. Нам нужен матрос.
На следующий день я поджидал румына на оговоренном месте. Солнце жарило вовсю. Зря я пришел, подумал я, зря. Это он спьяну наболтал, так не может быть. И тут же услышал – а-а, Алекс, хорошо, что ты уже здесь!
Экипаж был совсем небольшой – поляк капитан, румын механик, румын моторист, заменивший заболевшего ночью Габи, нигериец матрос, русская женщина повар и я, тоже матрос. Судно было уже загружено, нам предстояло зайти на соседний остров в Санта-Крус, потом в Касабланку, в Марокко, потом, через Гибралтар – на Италию, сначала в Ливорно, а потом в Геную, после чего вернуться назад тем же маршрутом.
Мы отчалили. Плавание началось. Низенький нигериец, мой напарник, ввел меня в курс дела. В основном работа состояла в том, чтобы, спустившись в трюм через узкий люк вниз по лестнице, зачищать и красить заранее намеченные места. Трудно было привыкнуть к этой работе психологически, – спускаешься в трюм, в полную темноту, лишь узкий луч света от фонаря освещает путь. Волны непрерывно бьются о борта корабля, и тут, внизу, в металлической коробке корпуса, каждый такой удар отдается громовым грохотом. И всё это на фоне постоянной сильной вибрации от работы двигателей.
Потом я выходил на палубу и смотрел за борт, на воду. Никогда прежде я не видел такой красоты – вода не оставалась той же самой, она непрерывно меняла свой цвет, являя поочередно весь спектр ультрамарина, меняя цветовую гамму поочередно через множество оттенков, от светло-зеленого до темно-синего.
Так продолжалось две недели, пока мы не вернулись в Лас-Пальмас. Когда мы пришвартовались, капитан отпустил весь экипаж, кроме меня. Через час подъехал небольшой грузовичок с фургоном, полностью груженый десятилитровыми пластиковыми флягами с питьевой водой. Мне предстояло брать в каждую руку по фляге, подниматься по трапу и, спустившись по коридору, относить груз на склад. Когда, через пару-тройку часов я, взмыленный, отнес последние фляги и вышел на палубу, чтобы перевести дух, ко мне подошел капитан и сказал: «Зайди в контору и получи расчет. Ты уволен».
Чрезвычайно плохо – совсем неплохо – очень плохо
Вот если бы я умел копить деньги! Или хотя бы экономить их… Через четыре дня денег не стало. Совсем рядом с автотрассой, за чахлым кустиком, я лежал на спине и смотрел на птицу, парящую в небе. И так мне стало себя жалко, так горько, что из глаз моих покатились слёзы. Птицу стало не видно. Я повернул голову – по тротуару двигался молодой длинноволосый парень. Одной ноги у него не было. Другая нога волочилась по земле. Парень передвигался на костылях. Видно было, что он о чём-то задумался, и при этом он улыбался счастливой улыбкой. ОН УЛЫБАЛСЯ СЧАСТЛИВОЙ УЛЫБКОЙ! Без ног! А я – здоровый, руки-ноги есть, пускаю слёзы! Мне стало нестерпимо стыдно.
Я намеренно пропускаю многое из той своей жизни. На память приходят в первую очередь яркие, не рутинные моменты. Рутина же была неизменной – постоянная ходьба в поисках работы. Иногда доводилось уходить пешком далеко за город, в горные селения. Удачи это не приносило, но результат был – ходить было больно из-за волдырей, образовывавшихся на сбитых ступнях. Постоянный голод. Давило чувство безысходности. Тоска по родителям и по Родине. Тоска по своему дому, которого у меня уже не было.
Так прошло два года, в течение которых кривая на графике моей жизни поднялась от отметки «чрезвычайно плохо» к отметке «очень плохо», несколько раз на пути резко взмывая к «совсем неплохо» – и так же круто спадая затем с высшей точки.
Как-то случайно познакомился с русскими моряками, разговорились, я попросил что-нибудь почитать, потом они пригласили меня на судно, попить пивка. Мы приехали, расположились в каюте капитана и, неспешно попивая, проводили время за разговорами. Внезапно к капитану прибежал вахтенный и срочно вызвал его. Сложилась ситуация, близкая к критической – внезапно заштормило, волны раскачали судно, стоящее у причала, и швартовые концы (толстые канаты, удерживающие судно на приколе) начали рваться один за одним.
Фото: Pixabay.com
Судно стояло на ремонте и было неуправляемым, его могло унести от причала и бросить на мель. Надо было срочно протягивать новые швартовые канаты и закреплять их на причале, на швартовых кнехтах. Для этого нужен был кто-то, кто высадится на причале для приема швартовых.
Но как? Судно вздымалось вверх-вниз, и трап вместе с судном взмывал вверх и вниз, пролетая мимо причала. И тут, пока капитан лихорадочно соображал, что же делать, я вдруг ясно увидел, что вполне можно спуститься по трапу до самого низа, выждать момент, когда трап на пути вниз поравняется с причалом и в ту же секунду соскочить на него. Недолго думая, я отправился к трапу и начал спускаться вниз. Капитан кричал мне – ни в коем случае! Это опасно, утонешь! Я запрещаю!!!
Выбрав момент, я благополучно спрыгнул на причал и махнул оттуда рукой – давай, скидывай швартовые!
Через несколько минут дело было сделано, мы все продолжили пить пиво. Потом Сергей сказал мне – слушай, мы тут с капитаном поговорили. За проявленный героизм мы готовы взять тебя в команду. Я, конечно, не считал это не то что героизмом, но даже и смелым поступком, но не стал спорить. Когда судьба разворачивается на сто восемьдесят градусов и показывает тебе милое, широко улыбающееся лицо, спорить просто неприлично.
Все знают, что жизнь идет по спирали. Не все догадываются, что по спирали жизнь может идти не только вверх, но и вниз. Мне и в голову не приходило, что это был мой последний виток вниз, виток, который опустит меня туда, откуда ниже спуститься уже невозможно.
В который раз всё пошло замечательно – работа, коллектив, оптимизм фонтаном. И, наконец, зарплата. На пару с судовым поваром ушли в жуткий запой. Продолжался он с неделю, в течение которой я пытался спрятаться от посторонних глаз где-нибудь на судне. Как-то раз меня разбудил Сергей и сказал – вставай, пойдем со мной. Мы пришли в медицинский изолятор, с решеткой на иллюминаторе.
«Вот тебе место, ложись», – сказал Сергей. Я тут же лег. Сергей вышел, и я с ужасом услышал звук ключа, запирающего каюту. Я вскочил, но было поздно, металлическая дверь была заперта на ключ. В иллюминаторе показался Сергей. Он посмотрел на меня и сказал – всё, отлеживайся. Пока не отойдешь, не выйдешь. «Да ты что?! – закричал я, – что ты делаешь, я же умру!» «Ну, сдохнешь – значит, сдохнешь», – ответил Сергей. И ушел.
Началось самое страшное. Медики описывают это словами «абстинентный синдром при выраженной алкогольной интоксикации». Кое-как перемучился несколько часов. Пришел Сергей вместе с корабельным доктором. Осмотрели меня в иллюминатор, налили и дали выпить мне стакан сухого вина и ушли. Я лег на постель. Долго лежал. Помню, захотел встать, но ноги отказали, не двигались. Руки тоже не мог поднять. Лежал и смотрел в потолок. Мне было очень, очень плохо. Бесконечные видения – я видел свою маму, потом видел мучавших меня чудовищ…
Вдруг я провалился и оказался… подробно описать это невозможно, так как я очутился в какой-то другой реальности, для описания которой наш, земной язык, просто не приспособлен… Чувство страшной тоски и одиночества, чувство покинутости и безысходности – и всё это не в квадрате, а в миллиардной степени! (Несколько лет спустя я поразился, насколько гениально – кратко и поэтически точно описал это место другой человек: «Тьма внешняя и скрежет зубовный». Тот, кто не видел, не очень-то и поймет. Кто видел – признает страшную правду). И я осознал, где я. И я запищал, как может пищать и плакать жалкое маленькое загнанное существо. И я возопил к Богу. Я молился не переставая, я боялся остановить мою молитву. Я повторял ее снова и снова, долго, очень долго. Очень, очень долго. Я дрожал и молился, и вдруг… я, совершенно ошалевший, оказался лежащим в каюте-изоляторе на кровати.
Теперь – вверх
На следующий день я проснулся и понял, что отныне я стал другим человеком. Я знал, что теперь действительно началась новая жизнь, и что теперь всё будет не так, как раньше. У меня не было в этом ни тени сомнения. Как ни странно, но физически я себя чувствовал вполне нормально. Вскоре меня выпустили и я продолжил работу.
Дальнейшая жизнь пошла по спирали вверх. Я не буду описывать это восхождение, отмечу лишь пунктирно некоторые события на этом пути. Через полтора месяца я ушел с судна, сдуру выступив на стороне команды в конфликте с капитаном (команде не выплатили деньги). Но я до сих пор с благодарностью вспоминаю капитана, взявшего меня на судно, и Сергея, его помощника, запершего меня в каюте. Я опять стал бомжом, но бомжом нового типа – непьющим и полным оптимизма. И мало-помалу жизнь моя начала меняться.
Сначала я нашел работу в хлебопекарне и снял небольшую квартирку напротив. Работал 70 часов в неделю. Платили мне не меньше, чем местным, но по-черному. Потом я поехал на юг острова, в курортную зону, в Плайя-дель-Инглес, и неожиданно нашел там работу – сначала, в первые полгода, не особо хорошую, но затем другую, в разы менее тяжелую, чем в пекарне, и гораздо лучше оплачиваемую. А еще через полгода по уровню зарплаты я вошел в хороший средний класс, немногие из местных зарабатывали столько.
Чем дольше я жил на Канарах, тем больше я мечтал вернуться, всё больше и больше я тосковал – хотелось увидеть родителей, друзей из Питера и Литвы.
Каждый день я звонил им, тратил по 10-20 евро за заход – деньги очень не малые для тех времен! Вдруг что-то забурлило в моем сердце, и я, сам удивленный этим до глубины души, начал писать стихи. А в один из дней я вышел на улицу и остановился, пораженный. Я вдруг увидел всё другими глазами – камни, скалы, деревья – всё вдруг предстало в каком-то новом свете, поразительно красивым и живым. А небо! Его вид наполнял мою душу таким восторгом, такой благодатью, что я чуть не плакал от счастья! И это продолжалось долго, день за днем, месяц за месяцем!
В один из дней мне позвонила Оля из Лас-Пальмаса и спросила – хочешь, познакомлю тебя с финкой? Красивая, по-русски говорит! Нет, говорю, не хочу. С меня хватило красавицы из ЮАР. Оля попыталась уговорить меня, я отказался. Тогда она пошла другим путем. Мне позвонили по телефону, и какая-то девушка на хорошем русском сказала, что она от Оли и что Оля сказала ей, что я могу помочь ей найти работу.
Фото: vk.com
Да, я действительно помог ей в этом, она нашла работу. И мы договорились о женитьбе, так в конце концов получилось. Хотели поехать в Россию, но ничего не могли найти ей там по работе. Мы договорились встретиться в Финляндии. Она осталась дорабатывать на Канарах, а я отправился навстречу своей мечте: самолетом до Берлина, оттуда автобусом до Клайпеды.
Когда автобус прибыл, я вышел и немного постоял. Подышал воздухом, сдерживая радостное волнение в груди. Потом подошел к березке, стоящей неподалёку, и погладил ее. «Здравствуй, березонька!» – сказал я. Я давно знал, что сделаю так. Я прокручивал это в голове тысячу раз…
Иду вперед.
Они мне смотрят вслед.
Я осужден, осмеян и восхвален.
Я счет им потерял.
Они мне – нет.
Я идеально индивидуален.
Но нет во мне гордыни –
Есть печаль,
Что близкое становится далеким
И строки из любимой ране книги
Теряют изначальный капитал,
А притягательность былого как-то блёкнет.
Но вот что радует:
Открывшийся мне Свет
И то, что видел я
Вчера и понапрасну,
Вдруг, обретая четкий силуэт,
Ошеломляет замыслом,
Дает
Невиданный восторг,
Встает
Божественно прекрасным.
Вот что так радует меня.
Печалит то,
Что не могу
С собою взять
Смотрящих
вслед…
* * *
Жизнь продолжалась…
Через полгода после возвращения я пришел к другу, которого давно не видел. Сидели, пили чай. Я рассказывал о своей жизни бомжа. Вдруг он меня перебил – да знаю я, знаю, что ты мне-то рассказываешь? Я очень удивился. Откуда ты знаешь, спрашиваю. Он мне говорит – как-то раз был он у друга в гостях. Пили, пили, а потом поругались. И тот его выгнал.
– В носках пришлось уйти! – говорит, – хорошо, что июнь был!
– И что дальше? – спрашиваю.
– Ну, шел ночью через весь город пешком. К одному зашел, к другому товарищу – никого дома не оказалось. Как и ты, искал, где бы заночевать.
– И что, ты считаешь это тем же самым, что и я пережил?
– А какая разница? – искренне удивился мой друг, – чем у тебя было хуже?
Человек действительно не понимал. Даже когда я напомнил ему, что у него есть своя квартира в Сосновой Поляне, а у его мамы дом в Володарке. И я понял, что невозможно донести в полной мере свой персональный опыт. Никто тебя не поймет по-настоящему, пока сам не переживет это.
То же самое случалось каждый раз, когда я начинал говорить с бомжами, желая помочь им. Слушали, кивали головой, но видел – не задевало, не понимали – какой такой Ад? Но не перебивали, дослушивали до конца, а потом говорили – да-а. Ладно, дай десятку!
И это то, что по-настоящему причиняет мне боль. Как если бы я стоял на берегу бурной реки, а мимо меня прямо к высоченному водопаду несло бы лодку, полную людей и без вёсел.
Но я не перестаю подходить к бомжам со своим рассказом. Может, кого-то зацепит, кого-то проймет. И – даст Бог – не пропадет человек…»