Нет таких песен, за которые мне стыдно
— Как журналист, я часто жалею о том, что я единственный зритель и слушатель тех интервью, которые я делаю, тех потрясающих моноспектаклей, лекций, монологов и ярких шоу, когда сидишь, все это запоминаешь на всю жизнь и молишься, чтобы не отказали оба диктофона. И я думаю, что сегодня мы все станем свидетелями именно такого чуда, потому что сегодняшний гость «Живого общения» — певец, композитор, поэт, переводчик, копирайтер, отец пятерых детей от 6 до 30 лет, а также сертифицированный инструктор по горнолыжному спорту Алексей Кортнев.
— Спасибо, мне было очень приятно принять это предложение и встретиться именно для беседы, которая, естественно, время от времени будет прерываться песнями. Мы в том числе будем принимать вопросы из зала и пожелания спеть те или иные песни, но я сразу должен предупредить, что некоторые из них я играть не умею. Например, песни «Бэтмен» или «0,7, 0,5, 0,33» просто не предназначены для исполнения под гитару.
— Если бы вам было надо себя презентовать в максимально выгодном свете, как бы вы себя представили? «Я автор таких песен, как…»
— В первую очередь я автор текста для песни Тото Кутуньо «Если б не было тебя» и еще нескольких песен, гораздо менее успешных.
— Если бы все можно было вернуть обратно, вы бы отказались от каких-то ваших песен и были бы рады, если бы о них никто не помнил?
— Нет, таких песен, за которые мне бы было стыдно, нет. Другое дело, что огромное количество наших ранних песен я бы сейчас совершенно по-другому, извините за выражение, спродюсировал. Когда мы начинали свой путь, мы вращались в стенах Студенческого театра МГУ, где было очень определенное, скорее негативное отношение и к эстраде, и к раннему российскому року, поэтому мы всячески старались любую песню, которую мы сочиняли, максимально удалить от какого-либо популярного формата.
В каждой песне встречались паузы, смены темпа — иногда совершенно неоправданные, просто чтобы было не как у всех. И я прекрасно понимаю, что хорошие вещи, которые могли бы стать весьма и весьма успешными в конце 80-х – начале 90-х, мы просто сознательно изуродовали по принципу «так не доставайся же ты никому». Сейчас бы я поступил совершенно иначе, но сегодня с этим материалом бессмысленно работать — он безнадежно устарел.
— Есть ли у вас песни, написанные на заказ?
— Их достаточно много. И самое интересное, что большинство из них стали достаточно популярными и известными, и мы поем их в каждом концерте — и мы наш первый блок беседы завершим как раз одной такой песней. Одну я уже упоминал — это тот самый «Бэтмен», которого я не умею играть на гитаре. Она была сочинена специально для рекламной кампании Сергея Кириенко.
Мой близкий друг Игорь Ганжа, серый пиарщик, возводитель и ниспровергатель президентов, был нанят Союзом правых сил для рекламной кампании СПС, а возглавлял его тогда Кириенко.
Для этого человека и была написана песня про Бэтмена. В ней используются два рекламных слогана предвыборной кампании СПС: «Ты что, самый умный?» и «Что, тебе больше всех надо?» Это тогда было написано на каждом заборе, и Ганжа придумал оригинальный ход. Он позвонил мне недели за две до окончания предвыборной гонки и сказал: «Слушай, есть же день тишины, когда нельзя агитировать и все такое, но никто не догадается, если ты напишешь песню, в которой будут эти два лозунга — «Ты что, самый умный?» и «Что, тебе больше всех надо?» Мы быстро ее снимем, у нас денег — во, все сделаем!»
За сутки я сочинил эту песню, за трое суток мы ее придумали музыкально и записали в студии, в это же время мы с Ганжой написали сценарий, привлекли в качестве режиссера Егора Кончаловского, он за два дня это снял, и где-то дней через восемь после поступления заказа у нас был готов хит, который в день тишины стартовал на всех музыкальных каналах России. В результате СПС набрал, кажется, 8,5%, то есть далеко перевалил за проходной процент. Было ликование…
— Можно ли написать такие лирические вещи, как «Суета сует», «Объятия», «Нет-нет» на заказ, не пережив того, о чем там идет речь?
— Думаю, не пережив, написать невозможно, только ни в коем случае нельзя писать романтические песни в тот момент, когда ты переживаешь все это.
— Почему?
— За ответом можно обратиться к прекрасному эссе Владимира Владимировича Маяковского, которое называется «Как делать стихи». Он там говорит, что, когда ты сам находишься в смятенном состоянии духа, вряд ли ты сможешь привести в смятение свою аудиторию.
Поэзия, как и месть, должна подаваться холодной — только тогда она вызывает серьезную реакцию.
Кстати, давайте споем песню — как раз заказную, написанную для журнала «Столица». Мы выиграли тендер журнала — пять или шесть авторов писали песни, и мы победили, и нам сказали: «Ребята, запишите ее». Мы за две тысячи долларов записали фонограмму с симфоническим оркестром.
Две тысячи долларов тогда — это было как сейчас, наверное, двести тысяч, то есть мы в это вложили все деньги, которые были. А они нам сказали: «Ребята, мы уже договорились с Хлебородовым, сейчас будем снимать клип, там бешеная смета, мы вам эти две тысячи отдадим завтра». Мы приходим завтра, а нам говорят: «Журнал «Столица» разорился и закрылся». Остались мы с фонограммой, но ни разу об этом не пожалели, потому что песня стала одной из самых лучших. Это «Песня о Москве», и она от первой до последней строчки написана на заказ.
— Есть ли песни, которые вам уже надоели сами по себе, но они настолько любимы народом, что постоянно востребованы?
— Конечно, есть, но мы успешно преодолеваем отвращение, играем их, потому что иначе нас не будут никуда приглашать и станут меньше платить. Первой такой песней, которая легла, как гробовая плита, были «Генералы песчаных карьеров». После того как мы ее спели в новогодней программе, мы не хотели помещать ее в репертуар, потому что до того мы ее не пели и решили, что как-нибудь обойдемся. Но нас стали просить об этом, потом требовать на концертах, потом требовать со скандалом. Мы ее аранжировали, начали играть.
Апофеоз был через год или полтора после выхода новогоднего эфира с этой песней. Мы приехали на день рождения дочки украинского олигарха в Днепропетровск. За полчаса до начала концерта к нам подошел распорядитель концерта, юркий молодой человек, и сказал: «Давайте разберемся с вашим репертуаром. Вы что петь собираетесь?» — «Мы как раз специально для дочери вашего хозяина разучили песню “Генералы песчаных карьеров”». — «Отлично. Какие еще песни вы играете?» — «Ну, будет песня “Овощное танго”, песня “Радио”»… — «Так-так, понятно. А можно два раза сыграть “Генералы песчаных карьеров”?» Я отвечаю: «Знаете, мы так никогда не делаем, но ради дочери вашего босса можем». — «Какие еще вы играете песни?» — «Овощное танго». — «Хорошо… Три раза “Генералы”». В общем, я это отказался делать, и мы сыграли ее только два раза.
Следующей «гробовой плитой» была песня «Снежинка». В какой-то момент мы возили с собой с концерта на концерт специально вырезанный из белого материала запретительный знак, на котором была нарисована снежинка, перечеркнутая красной полосой. Этот знак лежал на сцене под рукой, и время от времени, когда начиналась какая-то буча в зале, кто-нибудь из музыкантов или из наших техников подходил и поднимал эту зарисовку, и после этого концерт продолжался.
— Всего две «гробовых» песни?
— Да.
— Я думала, больше.
— Тех, которые надоели, больше, но «гробовых» две.
— Почему надоели другие?
— Есть песни, которые мы играем больше тридцати лет. Это все перечисленное — «Овощное танго», «Радио» и так далее. Но, конечно, это все равно не сравнится с тем, как нам надоело играть спектакль «День радио»! Хотя прошло всего 17 сезонов. Как раз вчера был спектакль, и все те же люди, что и семнадцать лет назад — Миша Козырев, Слава, Леха, играли себя тридцатилетних. Это уже сложно воспринимать.
— Вы в этой ситуации находитесь в выигрышной позиции, потому что не играете себя тридцатилетнего?
— В каком-то смысле да, потому что мы вместе с моими коллегами по «Несчастному случаю» играем и изображаем группы, которые приезжают на этот эфир. И нам за это не стыдно, потому что у нас действительно случился коллапс в области рок-музыки, и сцену по-прежнему наводняют люди, которые начинали играть тридцать лет назад, и они все так же скачут и бодрятся. Поэтому мы играем вполне актуальную музыку.
Когда мы изображаем группу «Черепашки» — это очевидная пародия на «Иванушек Интернешнл» — я вообще радуюсь, потому что они неподалеку в это же самое время играют все те же песни.
Вообще, спектакль возник после того, как я — даже не помню, почему — сочинил песню-стилизацию. Мы в это время работали с Валдисом на «Русском радио», вели программу «Золотой граммофон» и очень плотно общались с хозяевами жизни в России, со Степаном Светозаровичем Строевым, нашим директором, с Архиповым, Кожевниковым, хозяевами «Русского радио» и вообще всего огромного холдинга.
Когда я сочинил эту песню, я знал, что я сочиняю для них — для Сережи Архипова и Сережи Кожевникова. Они были хотя и мультимиллионеры, но ребята с очень хорошим чувством юмора.
Когда я пришел и сыграл ее, они просто валялись, хохотали до слез и сказали: «Леха, запишите ее с “Несчастным случаем” — мы ее поставим сейчас в ротацию на “Русское радио”, и вы озолотитесь».
И вдруг в этот момент я понял, что все это воспримут всерьез.
После этого я несколько раз наблюдал подтверждение своему открытию. Я пел эту песню на вручении премии Эдуарду Стрельцову, футболисту, и ко мне после этого подошел один из футболистов, весьма известный на тот момент человек, и сказал: «Наконец ты написал нормальную песню». Это, конечно, песня «Ночной ларек».
— Не обиделся ли никто из пародируемых из «Дня выборов», «Дня радио»?
— Нет. Мне кажется, что прелесть вообще всех этих песен в том, что там нет конкретного адресата пародии. Это, собственно, не пародии, а стилизации жанров, самого огромного потока, поэтому мы впрямую никого не задели. С другой стороны, эти спектакли так быстро стали популярными, что, я думаю, задетые были бы только рады. Но как-то обошлось.
— Андрей Макаревич перепел Галича, Борис Гребенщиков — Окуджаву, Вертинского. Если бы вы перепевали кого-то из бардов, то кого?
— Макаревича и Гребенщикова, конечно. Я являюсь последовательным и преданным поклонником обоих этих прекрасных мужей и знаю огромное количество их песен. Более того, уже есть проект, где мы принимали участие с «Несчастным случаем» и пели песни «Машины времени».
— То есть это не шутка?
— Конечно, нет.
— Какая самая необычная ситуация, в которой вы слышали свои песни, видели цитаты из них? Я помню, вы рассказывали, что на похоронах Немцова несли плакаты «Я офигеваю, мама!»
— Да, это было скорее ужасно, конечно, чем необычно, и я не могу сказать, что это как-то потешило мое самолюбие, потому что в тот момент было совсем не до самолюбия и не до потех…
Самую необычную ситуацию мне описал один человек, вполне достойный, я сам в ней не присутствовал, не слушал, но это было очень смешно. Я экстренно летел из Питера в Москву. Так получилось, что я забыл дома загранпаспорт, а мы из Санкт-Петербурга должны были вылетать на гастроли в Европу, поэтому мне нужно было вернуться в Москву, схватить этот паспорт, который мне привозили прямо в аэропорт, сесть на другой самолет и лететь воссоединяться с группой. Я сел в самолет Санкт-Петербург — Москва в очень нервическом состоянии, и рядом со мной в кресле оказался Леша, мой хороший знакомый, директор Сергея Галанина. Мы оба обрадовались.
Я уже постепенно успокаиваюсь, потому что понимаю, что все будет нормально, билет куплен, паспорт едет в аэропорт… Спрашиваю его: «Как дела?» А у Леши потрясающий бархатистый голос, он очень интеллигентный человек, и он говорит: «Это что-то просто невообразимое. Сейчас “Зенит” выиграл, нам позвонили и попросили спеть песню “Снежинка”. И Сережа так ее спел только что, совершенно потрясающе!» И я как сидел, так и… ничего не сказал. Я уверен, что Сережа хорошо это сделал.
У меня была смешная попытка почувствовать успех
— Есть ли какая-то разница между профессиональным артистом и музыкантом и непрофессиональным, ощущаете ли вы ее? Бывали ли моменты, когда вы думали: «Ну почему у меня нет диплома»?
— Да, конечно. Я периодически с этим сталкиваюсь, когда не могу выразить сам свои какие-то музыкальные идеи. Я слышу, как должна звучать та или иная песня, но мне не хватает собственных умений, чтобы рассказать это своим партнерам по группе. В результате иногда получаются вещи, которые мне потом не нравятся, а если тебе не нравится, то очень трудно это исполнять, и песня постепенно, как правило, умирает.
Но с другой стороны, в настоящем рок-н-ролле, который добивается успеха — то есть доносит до зрителя свое содержание, свой эмоциональный и ментальный посыл — в нем достаточно знания двенадцати аккордов.
Вообще, все величайшие рок-песни за редким исключением написали самоучки. И это неудивительно, потому что рок-н-ролл в самом широком смысле — и не только классический мажорный рок-н-ролл, вышедший из блюза, а рок и минорный, и мажорный — тяготеет к самой простой дворовой, деревенской музыке, то есть к кантри, к нашему какому-нибудь плохому романсу. Поэтому там особо высоколобо писать и не надо. А «Несчастный случай» этим периодически грешит, и некоторые песни, которые могли бы быть гораздо более доходчивыми и востребованными, получаются излишне сложными.
— Вопрос из зала: «Вы прекрасно выглядите, а нас мучает кризис среднего возраста, захотелось узнать, был ли он у вас? В чем проявлялся и как совладали?»
— Да, у меня был кризис среднего возраста. Как и у любого, он выражался в утрате цели, когда ты в какой-то момент перестаешь понимать, зачем ты двигаешься дальше. Не стоит ли остановиться, лечь на диван и запить уже по-настоящему? Все, что ты предполагал сделать, сделано или оказалось несбыточным. И это совершенно ужасно.
Выйти из этого состояния мне помогла моя жена, которая во всю эту ахинею не верит. Я ей говорю: «Мусик…», а она мне: «Давай вставай! Что ты мне тут рассказываешь? Мне некогда! У меня работа, у меня ребенок, иди с ним погуляй». — «Не буду». — «Иди!» И все, я вышел из кризиса, потому что мне в кризисе было очень некомфортно.
— Вопрос из зала: «Помню вас еще со времен «Синих ночей ЧК», и вы все время и по сей час полны энергии. Как вы подзаряжаете свои батарейки?»
— Они пока не требуют подзарядки, работают и работают. На самом деле наша сегодняшняя встреча — это именно подзарядка. Я понимаю, что об этом говорилось сотни раз, это общее место и банальность, но, поверьте, это действительно так — мы сейчас общаемся в обе стороны, и находящиеся в зале 400-500 человек обладают гораздо большей коллективной энергией, чем любой один, находящийся на сцене. Поэтому сейчас наши с вами батарейки заряжаются, а не наоборот. Вот, собственно, и все. Чем чаще вы будете выходить на сцену, тем более заряженным будет ваш организм.
— Расскажите, чему вас научили на мехмате и в МГУ?
— На мехмате укрепили мою любовь к математике и вообще любовь к вычислениям. Я, например, по сию пору при покупке в любом магазине быстрее любого кассира знаю, сколько мне надо заплатить за свои продукты. Иногда это выручает. Был случай, когда я то ли учился, то ли только что бросил мехмат — я, к сожалению, ушел с третьего курса, потому что уже надо было заниматься вплотную театром.
У нас была студенческая гулянка, и мы, пять человек, пошли еще в советский вполне себе ресторан, причем были в состоянии достаточно глубокого опьянения. Но из этих пяти человек трое были математики, а двое — физики. Мы сидим за столом, понурив буйные головы, в ресторане «Ханой», что на станции метро «Академическая» неподалеку от общежития университета.
К нам развязной походкой подходит официант, дает нам счет. Говорит: «Все, ресторан закрывается, платите и уходите». А все смотрят на счет и трезвеют: «Что??» Он нам приписал к каждому блюду копеек по 30-40-50. Один из нас берет карандаш: «Здесь вы приписали 36 копеек, здесь 24…» Официант взял с нас ровно столько денег, сколько было нужно, после чего все опять уронили головы на стол и уснули. Вот что мне дал мехмат.
— Вопрос из зала: «Расскажите, в какой момент вы почувствовали, что вот он, успех».
— На самом деле такого я не ощущал никогда. У нас была очень смешная попытка почувствовать «вот он, успех» после того, как нас в первый раз показали по телевизору, в программе «Взгляд». С одним из ведущих программы «Взгляд» Александром Любимовым я был знаком с детства, потому что у нас в недалеком Подмосковье стояли дачи напротив, окна в окна.
И мы с Сашей очень дружили, когда он еще был школьником 8-9-го класса, а я, соответственно, на четыре года моложе. Саша научил меня играть на шестиструнной гитаре, а на семиструнной научил папа. Мы были очень близки, он снисходил ко мне, поскольку был старше. Потом он поступил в МГИМО, мы на некоторое время расстались и случайно встретились в перестроечное время на фестивале независимых театров, рок-групп и прочее. Я к нему кинулся, крикнул: «Сашка, это я!» Он страшно испугался, потому что уже был ведущим программы «Взгляд» и боялся всех, кто бросается к нему с открытыми объятиями.
Потом он меня узнал, и мы с группой «Несчастный случай» по блату попали в программу «Взгляд». А до этого у нас уже была первая в жизни гастрольная поездка со Студенческим театром МГУ в Финляндию — сразу в капиталистическую страну, без «прокладочных» соцстран. И когда мы туда попали, мы купили себе шарфики, шапочки и курточки акриловых цветов — желтого, красного, синего, которые прямо сияли, потому что тогда еще был СССР или уже не СССР — не помню точно, какой год, но у нас еще все было серенькое-серенькое.
И вот мы получили приглашение на программу «Взгляд», и нам сказали: «Вы только оденьтесь поярче». И мы надели на себя все только что купленное в Финляндии и пришли в студию Первого канала (не помню, как он тогда назывался). Если бы сейчас в таком виде любой из вас появился в публичном месте, все бы, наоборот, отсели бы от вас подальше, а тогда мы пришли, и главный художник-постановщик программы «Взгляд» обрадовался: «О, отличный вид!» Они же снимали все на фоне черного сукна и поэтому умоляли всех: «Оденьтесь как-нибудь, чтобы вас было видно на черном фоне!» — а все рокеры приходили в черной коже. Мы были первые, кто пришел в желтых вязаных шапочках.
Спели «Краски на снегу», нас показали по Первому каналу, и мы разъехались.
Никто никому ничего не сказал, но на следующее утро мы все надели на себя те же самые шапочки, шарфики и куртки, которые были в телевизоре, и пошли ездить в метро в ожидании славы.
Не помню — может, я даже взял с собой ручку раздавать автографы…
И вечером, когда мы все встретились, оказалось, что не узнали никого вообще. Это, кстати, были те счастливые времена, когда мы встречались каждый вечер — в течение лет пятнадцати, на несколько часов обязательно, без выходных, без отпусков. У нас были каникулы, но на каникулы мы тоже ездили вместе. Это было, наверное, самое лучшее время в моей жизни, время самой близкой дружбы, да друзья и остались такими же близкими.
- Вы еще и переводчик. Расскажите про то, что вы переводили и переводите.
— Сейчас я уже ничего не перевожу. Это бывает очень интересно, но иногда довольно противно, потому что время от времени приходится переводить вещи, которые написаны очень бедным языком. В частности, у меня была очень успешная переводческая работа — мюзикл «Мама MIA», в котором звучит штук тридцать песен группы «ABBA», и я должен сказать, что это была мучительная борьба, потому что песни группы «ABBA» написаны языком группы «Фабрика».
Я прекрасно понимал, что если это оставить на таком же уровне, то в России это будет провал, потому что сколько бы нас ни пытались приучить к примитивному языку, все равно Россия — это логоцентрированная страна, мы все собраны вокруг языка.
Именно поэтому у нас по-прежнему популярны Высоцкий, Гребенщиков, Цой, Макаревич, Окуджава и так далее, особенно у людей моего и старших поколений, нам интересна в первую очередь именно поющаяся поэзия.
Мне еще «повезло» в том, что мюзикл «Мама MIA» я переводил сразу после мюзикла «Кошки», автором которого является Томас Элиот, нобелевский лауреат по литературе в области поэзии, поэтому у меня был сильный контраст. Я сначала отказывался, сказал, что не возьмусь, но меня отправили в Лондон посмотреть этот мюзикл, и он оказался совершенно очаровательным.
Неважно, что они там говорят — это настолько увлекательное и музыкальное зрелище, что я понял: что бы там ни было, надо браться и делать. После этого я с огромным интересом и удовольствием промучился с этим переводом. Это очень смешно, но некоторые вещи не удалось перевести никак. Например, одна из центральных песен мюзикла, может быть, самая главная — это знаменитая Dancing Queen.
Я обратился за помощью ко всем знакомым людям, которые что-то пишут на русском языке, в том числе звонил Борису Борисовичу Гребенщикову — у нас с ним достаточно поверхностные, но очень теплые отношения, — и просто ко всем своим друзьям, я просил: «Ребята, помогите мне, пожалуйста, придумать, как перевести Dancing queen!» Как вы понимаете, для перевода песни требуется так называемый эквиритмический перевод, чтобы он еще и попал в ритмику.
Dancing queen — это три слога, и все. (Кстати, самый большой парадокс — это I love you, конечно, которое не переводится эквивалентно на русский язык — там нет места для слова «тебя»). Что такое dancing queen? Это то ли танцующая королева, то ли королева танцпола, королева дансинга.
В общем, все вежливо промолчали, потому что «танцующая королева» или «королева танцпола» не укладывается в dancing queen, и в результате в русской версии так и пели: «Ты наша dancing queen». Да-да, это провал.
Когда-то я думал, что политической кампанией можно чего-то добиться
— Вы рассказывали про свое участие в кампании Кириенко. Если бы сейчас вам снова предложили поучаствовать в какой-нибудь политической кампании, в какой бы вы могли принять участие?
— Сейчас я отказался бы точно, я не хочу это делать.
— От любых предложений с любой стороны?
— Не хочу вот так писать, агитировать, ездить. Дело в том, что тогда, уже десятилетия назад, я искренне полагал, что такой политической кампанией действительно можно чего-то добиться и что-то изменить.
Сейчас я понимаю, что чего-то добиться из того, что я действительно хочу добиться, можно только такими встречами, как сегодня, или концертами, или написанием новых песен. Эти результаты очень малы.
Но есть же такая теория малых дел — делай то, что в твоих силах, и постепенно это накопится.
Лезть в большую кампанию, которая ставит своей целью достижение именно крупного результата — например, победы на выборах, — точно не хочу.
— Из зала вас спрашивают: «Чей Крым?»
— Прекрасный вопрос. Дело в том, что мое мнение, как бы оно ни звучало, не имеет абсолютно никакого значения, в том числе и для меня, потому что здесь, в России, я известен как оппозиционер и не раз получал за это по шапке, и в то же время мне закрыт въезд на Украину, потому что я нахожусь как враг в списках СБУ.
Таким образом, я самим своим существованием отвечаю на этот вопрос, что Крым и не там, и не тут. Я и здесь не угодил властям, и там. Поэтому я объявляю Крым суверенной территорией.
— Кстати, вопрос от зрителя про выборы: «Пойдете ли вы на выборы и за кого будете голосовать?»
— За кого — я вам не отвечу, потому что у нас есть конституционное право голосовать тайно. А на выборы пойду обязательно.
— Несколько вопросов из зала про ваших детей: чем занимаются ваши дети? Где учатся и работают ли?
— Старший работает, ему 1 февраля исполнилось 30 лет. Он администратор в Школе трех искусств, которую я художественно возглавляю. Он работает очень хорошо, общается с детьми и родителями, тянет на себе практически всю коммуникацию с учащимися. У нас 80 человек, соответственно куча родителей и бабушек, опекунов, водителей — всех их надо знать в лицо, знать их причуды и вкусы.
— Это тяжкий труд.
— Да-да, это тяжкий труд, и он полтора года стоит насмерть на front desk’е. Второй мой прекрасный сыночек, 21-летний Никита, учится в том, что раньше называлось Московский институт радиоэлектроники и автоматики, сейчас это какая-то академия, ее название я уже запомнить не могу. Причем он выкинул фантастический фортель: до того как поступить в МИРЭА, он учился сначала в «Класс-центре» под руководством Сергея Казарновского — это такая школа, в которой учат будущих музыкантов, артистов и так далее.
Потом он поступил в колледж под руководством Олега Павловича Табакова, проучился там год, ему оставалось проучиться еще год и автоматом перейти в школу-студию МХАТ, но вместо того чтобы это сделать, он пришел к нам с его мамой и сказал: «Я не хочу быть артистом, мне отвратительна эта профессия. Я иду в МИРЭА».
Мы, конечно, обалдели, но сказали: «Ну, что, сынок, хочешь — давай попробуй».
Он ушел из школы, экстерном сдал экзамены за 10-й и 11-й класс, поступил и сейчас учится на айтишника. Учится мучительно, потому что у него нет никакой базы, потому что, когда все учили математику и физику, он учился танцевать и играть на флейте, но, тем не менее, он отучился уже два с половиной года. Я надеюсь, что из этого получится что-то хорошее. Младший Сеня играет профессионально в гольф, ему 14 лет. Афоне 11 лет, он профессионально валяет дурака. Асе — шесть, она еще ходит в детский сад и готовится к поступлению в школу первого сентября.
— Вам важно нравиться своим детям?
— Наверное, да, но я просто не пробовал, что это такое — когда ты не нравишься своему ребенку, поэтому мне особо не с чем сравнивать. Хотя нет, со старшим сыном Темкой у нас был затяжной период очень сложного восстановления отношений после развода с его мамой Ирой, когда мы не виделись и почти совсем не общались.
Теме было уже лет девять, когда мы вернулись опять к плотному общению. Поначалу мы были совершенно чужими людьми. Тогда — я точно знаю — я совершенно не нравился собственному сыну, но мы уже достаточно давно преодолели этот разрыв, и сейчас у нас нет никаких секретов и недопонимания, и слава Богу. С младшими детьми я таких ошибок не повторял и надеюсь, что не повторю впредь.
— А совершали ли вы какие-то поступки, о которых вы бы не хотели, чтобы узнали ваши дети?
— Да, более того, я и сейчас совершаю такие поступки.
— Делали ли вы когда-либо что-нибудь откровенно странное?
— Да, конечно, но здесь нужно разобраться с тем, что такое странное. Я делал какие-то дурацкие вещи, но это же не является странным. Я помню, что, когда я ухаживал за некой очень симпатичной женщиной, я встречал ее летом на улице, потому что у нас был темный неблагополучный двор, по которому очень было страшно идти, и я ходил каждый раз в банном халате и в ботинках Dr. Martens.
— И как?
— Абсолютно нормально.
— Я имею в виду, это дало результат?
— Да, конечно — когда я это делал, результат уже был достигнут, и это было просто для поддержания градуса отношений.
Вообще, житие в том доме было ужасно веселое. Он стоит в овраге неподалеку от метро «Ленинский проспект», во дворе «Тысячи мелочей». В то время вокруг метро бурно плескалась стихийная ярмарка, продавали с картона все что угодно — белорусскую сметану, какие-то украинские хлопчатобумажные изделия, домашние соленья, в общем, все.
И вся эта ярмарка ходила в туалет к нам в подъезд, потому что больше было просто негде. Можно было сходить по нужде в метро, но туда было далеко бежать, а наш подъезд был прямо рядом. Жильцы раз десять устанавливали кодовый замок, его сразу же ломали, потому что первый же пришедший по нужде дергал ручку: «Что это такое? Иди сюда, Микола». Подходил Микола с ломом, дверь отрывали, и все продолжалось.
Я к этому моменту был уже достаточно известным певцом и телеведущим — например, вел программу «Золотой граммофон». И вот как-то раз я еду на съемки программы «Золотой граммофон», которая в видеоформате выходила на НТВ. Я выхожу из своей двери на третьем этаже, у меня в руке смокинг не от кого-нибудь, а от Зайцева, в левой руке у меня гитара, тоже за две тысячи долларов купленная. Иду, ничего себе одетый. Спускаюсь в подъезд и понимаю, что передо мной в пяти метрах сидит человек и гадит в подъезде. Я на него кричу: «Что ты делаешь?!» Он начинает убегать, при этом не надевая штанов, а я за ним гонюсь со смокингом и гитарой. Когда я все это осознал, я понял: надо съезжать.
Эпоха рок-н-ролла заканчивается прямо на наших глазах
— Есть ли у вас с собой телефон? Я бы попросила вас рассказать про ваш музыкальный плейлист, что вы слушаете?
— Мой плейлист настолько скуден, что я могу его вам описать и без телефона. Я очень скрупулезно подхожу к прослушиванию музыки, когда мне что-то нужно для работы, я понимаю, что есть группы, которые в этом жанре работают, и с большим удовольствием это сейчас слушаю. Вообще, я больше всего люблю всякий арт-рок 70-80-х годов, потому что это время моего взросления.
Самое большое впечатление на меня произвела когда-то музыка группы Queen, и это осталось навсегда, и ничего прекраснее я до сих пор не слышал. Потом был King Crimson, Genesis. А из того, что сейчас играют, мне безумно нравится последняя пластинка «АукцЫона» «На солнце» — потрясающая работа, очень рекомендую ее послушать.
Мне очень нравится малоизвестный проект Александры Чугуновой — группа «Муха», там есть просто фантастически качественные песни, которые искренне советую послушать. У западников есть сейчас блистательная музыка, которая создается в наше время на наших глазах — это всякие Arctic Monkeys, Imagine Dragons — это прямо ух!
Это действительно очень интересно, очень по-новому звучит, хотя, с моей точки зрения, так или иначе эпоха рок-н-ролла заканчивается прямо на наших глазах, но на закате эпохи создаются самые прелестные, тронутые тленом умирания вещи.
— Здесь несколько просьб, связанных с песнями. «Спасибо за шикарный вечер. Если вам не сложно, сыграйте, пожалуйста, “В 14 лет”». «Сыграйте, пожалуйста, “Я пишу исторический роман”». «Сыграйте, пожалуйста, песню “Аркадий”, “К звездному очагу”».
— Хорошо. Я думаю, что мы можем завершить небольшим концертом. Друзья, дорогие, через некоторое время вы будете покидать этот зал. На выходе вас встретит милая девушка с прозрачной коробочкой. Эта девушка представляет фонд «Дети наши», в попечительский совет которого я имею честь входить. Этот фонд занимается разрешением ужасных проблем детей, которые выпускаются из детских домов. Есть жуткая статистика того, что с ними происходит в первый же год после того, как они вступают во взрослую жизнь, и мы всячески пытаемся с этим бороться.
Для этого нужны волонтеры, нужно обучение этих детей тому, как жить, как сразу не попасть в какую-нибудь организованную преступную группировку, как удержать квартиры, которые им дает государство, а у них их уже через месяц обманным путем отбирают, и эти ребята остаются просто на улице. На все это нужны деньги, и довольно большие. Я не прошу у вас больших денег, я прошу малых. Там будет стоять девушка с прозрачной коробкой, и если вам будет не жалко, опустите туда 500, 1000 рублей или меньше. Мы будем вам очень, очень благодарны*.
Мы придумали песню, по-моему, очень хорошую, но никак не можем ее аранжировать, потому что получается то слишком сложно, то пошло, как пройти по этой грани, непонятно. Пока не удалось, но, будем надеяться, получится. Мы это обязательно сделаем, тем более что она войдет в спектакль, который мы будем выпускать ровно через год под названием «Город Лжедмитров». Кстати, я вас заранее приглашаю — получается фантастически интересная история, я надеюсь, что она вам понравится.
— На прощание я хочу поблагодарить всех, кто пришел, и вас, Алексей, за такой замечательный и откровенный разговор.
— В ответ хотел бы поблагодарить за саму идею. Мне было очень приятно это сделать, встретиться с вами. Я желаю вашему проекту процветания. Насколько я понимаю, будут же еще встречи?
— Обязательно. У «Живого общения» огромные планы.
* На вечере собрано 52552 рубля в помощь фонду «Дети наши»
20 февраля «Живое общение» приглашает на лекцию Александра Архангельского «Герои русской классики: все сложно». В уже ставшем фирменным стилем «Живого общения» неформальном разговоре Александр расскажет на примере всем нам хорошо знакомых произведений о том, как формировалась русская классика, откуда взялись ее герои, чему они учат и так далее.