Открывали музей в те «лихие 90-е» без суеты и лишних слов. Без пригласительных билетов и журналистов, без помпы, речей и торжеств по случаю.
Стоял унизительный мороз. Ученый люд, не жалованный и ныне, переминался с ноги на ногу в потертых пальто и вязаных шапочках. Алая ленточка на узком дверном проеме длинным концом вилась по белому снегу…
Сегодняшний хозяин дома категоричен: только после священника. Его ждут. Но он все не идет. Решено покуда пойти на могилу. Водитель автобуса нервничает: время – деньги, но отпускает.
Мы торопимся, скользим по оцепеневшему от холода бревенчатому Сергиеву Посаду.
В храме Черниговской Божией Матери покупаем свечи и ставим у двух огромных, одиноких, наполовину засыпанных снегом, деревянных крестов в нескольких шагах от храма. Расчищаем снег у подножий, читаем: здесь покоятся два великих русских мыслителя – Константин Леонтьев и Василий Розанов.
Две глыбы.
Сергиев Посад – последний приют Василия Васильевича Розанова. Он переехал сюда с семьей в 17-м, спасаясь от петроградской неразберихи и разброда.
«Вот, друг мой, как революция хороша в «Zoneblanch» (мертвая зона, пустое пространство (франц.)), а пережить ее – такие ужасы, какие только мертвые в силах вынести. Да ведь мы и не живые. «Мертвые души».
Но и здесь подстерегало их суровое испытание: холод и голод. Пятеро взрослых детей не могут найти работу. Буфет сменяли на шесть пудов ржи. Стол – на картошку. Посуду – на яблоки и молоко, одежду — на продукты. Хотя и менять-то не очень давали. Везде стояли оградительные отряды.
После смерти сына от воспаления легких Розанов страшно изменился и ослаб. Спасала только дружба с отцом Павлом Флоренским и историком Юрием Олсуфьевым. И работа над «Апокалипсисом нашего времени» — книгой о последних вещах и последних временах, о конце времен и грядущем Суде.
Она отражала умонастроение Розанова тех дней: в происходящем он видел признаки конца истории, умирания русского человека, без креста и могилы, умирания по причине неуважения к себе и нигилизма.
«Русь слиняла в два дня. Самое большое – в три…
Задуло свечку. Да и это и не Бог, а … шла пьяная баба, спотыкнулась и растянулась. Глупо, мерзко. «Ты нам трагедий не играй, а подавай водевиль».
«Апокалипсис нашего времени» выходит отдельными десятью выпусками (готовилось около ста), уже шестой и седьмой были под угрозой ареста. А десятый, по слухам, — арестован. Издание прекратилось. Но книга дошла да читателя. И была воспринята как пророчество.
К моменту переезда в Сергиев Посад Розанов был уже известным писателем и публицистом. Его книги «Уединенное» и «Опавшие листья» стали в один ряд с произведениями великих представителей российской словесности.
Он познал счастье быть любимым писателем. И теперь, у роковой черты, кто-то нет-нет да и вспомнит о нем, поддержит. Однажды, когда зимой уже совсем замерзали, незнакомый железнодорожник Новиков прислал целый воз березовых дров и спас этим жизнь.
«Что-то золотое брезжится мне в будущей России. Какой-то в своем роде «апокалипсический переворот» уже в воззрениях исторических не одной России. Но и Европы… и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни».
День ото дня от истощения он становился все слабее. Однажды пошел в баню, а на обратном пути с ним случился удар – он упал в канаву, его кто-то опознал и принес домой. С тех пор он уже не вставал, лежал укутанный одеялами и сильно все время мерз. Лежал тихо, иногда курил.
«Есть что-то враждебное в стихии холода организму человеческому, как организму теплокровному… Душа его становится грубою, жесткою, как гусиная кожа на холоду. Вот вам и «свобода человеческой личности». Нет, душа свободна — только если в комнате тепло и натоплено».
В ужасных условиях он умирал. В доме холод нестерпимый. Накрыли его всеми шалями и шубами, какие только нашлись, а на голову надели нелепый розовый капор, в которых прежде дамы ездили в театр. Так он лежал под грудой тряпья, худой, маленький, бесконечно жалкий и трогательный в этом комичном розовом капоре. Он не жаловался, ничего не просил, только иногда говорил, точно сам с собой, «по-розановски»: «Сметанки хочется… Каждому человеку в жизни хочется сметанки».
Эти слова были последними «опавшими листьями» Розанова.
Похоронили его, согласно его желанию, рядом с могилой Константина Леонтьева.
…Возвращаемся к дому. Водитель отводит не больше десяти минут на осмотр: время – деньги. По узкой деревянной лестнице (двоим — не разойтись) поднимаемся по нескольку человек на второй этаж в крошечную комнатку, чьи стены – единственный экспонат, помнящий старого хозяина. Пара фотографий и бесценная рукопись – щедрый дар музею В.Г. Сукача, известного публикатора и исследователя розановского творчества. Места для остальной экспозиции «не хватило». Ее вытеснили, «по щедрости» спонсоров, аляповатые пейзажи маслом неизвестного современного живописца: время Денег! Но мы низко кланяемся этим людям за поддержку и помощь, за то, что откликнулись по первому зову организаторов, почувствовав, что дело увековечивания памяти великого соотечественника – дело верное.
Автобус нетерпеливо ревет. Народ потихоньку подтягивается. Из окна вижу: создатели музея – московские студенты, как петушки, наскакивают друг на друга, греются, хохочут. Совсем мальчишки. А ведь, поди ж ты, именно им пришло в голову организовать музей писателя с мировым именем. Один из этих ребят – Григорий Вильховченко – наследник владельца дома. Теперь это дача его семьи. Узнал случайно, кто здесь жил до него, заинтересовался судьбой и творчеством Розанова и настолько был потрясен, что решение принял без колебаний – безвозмездно передать комнаты под музей (это в наше-то время!). С друзьями разыскал спонсоров – Ассоциацию «Искусство народов мира» и Акционерный банк малого бизнеса, связался с исследователями…
Низкий поклон всем за тот благородный порыв.
А «прорастание» обязательно произойдет.