– Владыка, в жизни каждого человека происходят такие события, которые кардинально меняют его судьбу, определяют ее на многие годы. Могли бы вы назвать такие моменты вашей жизни?
– Безусловно. Во-первых, конечно, это мое первое знакомство с храмом где-то в 8-м классе. Мне очень повезло с церковным привратником. Первое свое представление о Церкви (оно и до сих пор во мне живет) я составил после знакомства со сторожем Александро-Невского храма в Минске.
Его, как и меня, звали Александр. И больше всего меня в нем поразило то, что он ничего не боялся. В то время даже священники не хотели общаться с молодежью из-за страха потерять регистрационную справку, а с ним мы могли говорить о чем угодно.
Понимаете, он мне показал, что в центре советской республики, призванной стать первой атеистической страной, есть то, о чем я раньше даже не думал, что по-другому тоже бывает, что есть совсем другая жизнь. Что можно не бояться, что можно жить не «понарошку», изображая послушного гражданина, а «взаправду». И эта жизнь открывается в Церкви. Там тебя никто не заставляет, тебе самому хочется прикоснуться к тайне веры. Для меня это было похоже на открытие нового, параллельного мира.
– Вы знаете, я всегда хотел задать этот вопрос человеку, крестившемуся в эпоху СССР. Сам я принадлежу к тому поколению, которое в СССР родилось, но не жило. И я очень часто слышу от тех, кто стал христианином в советское время, что вокруг них было тоталитарное государство, а в Церкви они обрели свободу. Но разве когда мы заходим в храм, на нас не обрушиваются эти бесконечные «не там стал», «не в той одежде пришел», «не то съел». Для меня этот контраст свободы-несвободы как-то не очевиден.
– Это внешнее восприятие. А вот когда ты живешь в государстве, где тебя заставляют делать вещи, которые не соответствуют твоим взглядам, где стандартное мировоззрение навязывается всему обществу, – это приводит к тому, что, как правило, люди не верят в то, что они делают. Основная масса просто совершает все или механически, или боясь возможных последствий. Хотя были, конечно, и хитрые, практичные люди, которые искали в этом способ пробиться наверх.
Но важно, что все эти действия, к которым принуждали, тем самым и профанировались. А для человека нет ничего страшнее, чем выполнять бессмысленные действия. По-моему, это одна из технологий психологической ломки.
И в этом главное отличие от описанной вами «несвободы» в Церкви. Да, конечно, есть искушения вроде «не там стал», «не то надел». Но с ними хочется справляться. Понимаете? Это главное. Они есть, но их хочется пережить и побороть, потому что в этом есть смысл, а не простая обязаловка. А в ситуации, когда ничего никому не надо, делать что-то по приказу просто невозможно. Это абсурд.
И поэтому когда ты приходишь в Церковь, где нет всей этой лжи, профанации, а есть Бог и ты, этот контраст очень явственно ощущается.
Да и никто меня не заставлял никогда ставить свечки или ходить на службы. Даже помогали еще, зная, что у меня нет отца.
Кроме того, Церковь в то время собирала вокруг себя диссидентов. Я часто бывал в Псково-Печерском монастыре, ездил к духовнику. И там постоянно собиралась интеллигенция. Они видели в Церкви свободу духа.
Сегодня, конечно, это острое, контрастное ощущение свободы теряется, потому что Церковь, так сказать, вошла в моду. А как известно, Церковь гонимая – Церковь торжествующая.
– Значит ли это, что без гонений нет христианской жизни.
– Если человек будет жить по-христиански, пускай не волнуется – гонения его не оставят. «Все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, – говорит апостол Павел, – будут гонимы» (2Тим.3:12). Ты можешь прожить в период гонений, но так, что тебя никто не тронет. И можешь жить в период свободы и испытывать давление, потому что не соответствуешь негласному общественному штампу.
– Спасибо. Я вас перебил, когда вы говорили о тех событиях в вашей жизни, которые вы считаете самыми важными.
– Да. Вернувшись из армии, которая, как я считаю, была необходима для моего внутреннего формирования, я принял решение…
– А почему вы считаете, что это было важно? У солдата, по-моему, вообще нет свободы.
– Я армию считаю полезной по другой причине. Она вырывает молодого человека, как мы бы теперь сказали, из его зоны комфорта, и это делает его самостоятельным. Здесь он впервые остается совсем один.
Если этого не произойдет, человек рискует стать таким, знаете, тепличным растением. До 60-ти лет ты всегда будешь сыночком, который может споткнуться на лестнице, поэтому «за хлебом не ходи, я сама схожу». И дети становятся нежизнеспособными. А армия немного встряхивает. А поскольку я рос без отца, мне это было особенно необходимо.
– Извините еще раз. И в чем заключалось ваше решение?
– Ну, наконец-то (улыбается). Так вот я решил поступать в семинарию. Сами понимаете, что это решение стало судьбоносным. Кроме того, это было чревато неприятностями не только для меня, но и для близких. А мама у меня работала учительницей, сестра училась в университете… Решение было сложным и ответственным.
Чтобы избежать возможных последствий, я уехал в Псково-Печерский монастырь. Там прописался и с этой пропиской поступал. Поэтому официальные лица в Минске об этом ничего не знали. Родные, кстати, тоже – я им ничего не сказал, и они думали, что я просто поменял университет.
На Псковщине же наоборот мое поступление в семинарию воспринималось положительно. Для чиновников хуже было, если человек оставался в монастыре. А так оставался еще шанс «одуматься», поучившись в большом городе.
И третий ключевой момент – это, конечно, решение о принятии сана. Было очень страшно. Во время учебы я не планировал рукополагаться. Хотелось просто получить знания и, оставаясь в миру, принести пользу Церкви.
Но когда ты сам что-то решаешь, то обычно решаешь так, как тебе лучше. Когда тебя призывают к служению, – больше думают о пользе Церкви. Поэтому пришлось снова бороть очередной страх, брать новую ответственность.
Много еще можно называть событий в жизни, которые так или иначе повлияли на формирование личности. Это и последующие хиротонии во священника и епископа, смерть родных…
Но хочу заметить, что когда с возрастом подходишь, так сказать, к финишу (улыбается), начинаешь по другому воспринимать события прошлого, из-за которых бурчал, роптал, «почему не так да не эдак». Сейчас понимаю, что «по-другому» – не обязательно лучше.
– А на что вы бурчали?
– На всех и на вся. Вот мне не дали закончить институт. «Как они посмели»! Ну и все в таком роде. Хотя теперь вспоминаю слова митрополита Никодима (Ротова). При поступлении в семинарию епископ Кирилл (ныне Святейший Патриарх) спрашивал у меня, почему я не доучился в институте? А владыка Никодим ответил за меня: «Саша, ты не расстраивайся. Я вот тоже бросил мединститут и уже митрополит».
Так вот, я теперь, будучи архиепископом, тоже могу сказать, что я особо и не жалею, что не закончил (улыбается). К тому же, тем, у кого было высшее образование, уполномоченный не давал рукополагаться.
А тогда я бурчал и негодовал, конечно. Понимаете, молодость очень бескомпромиссна. Само по себе качество это очень хорошее, но в молодые годы оно соединяется с идеализированным взглядом на мир. А этот взгляд неизбежно узок и не охватывает жизнь во всей ее полноте. Этим надо просто переболеть. В остальном это прекрасное время.
– Владыка, вы прошли все ступени церковных послушаний от пономаря до епископа и можете о каждом из них судить из собственного опыта. Какое из служений вам нравится больше всего?
– Я бы, наверное, остался диаконом. Хотя я не музыкант, и голоса у меня нет. Диакон чаще всех служит и причащается. И он не так тесно работает с людьми, как пастырь. Само пастырство имеет искушение гордыней, привлечением народа к себе, а не к Богу.
Но это, опять-таки, поиск лучшего варианта для себя. Об этом можно помечтать, порассуждать, но не более. Когда патриарха Пимена спросили о том, кем бы он хотел быть, он сказал, что послушником, сторожем на нижних воротах Псково-Печерского монастыря. Но Церковь его призвала к предстоятельскому служению, и он не отказался. Потому что, надо полагать, руководствовался не своим желанием, а мыслью о пользе Церкви. Он в принципе и был послушником, но только в другом месте.
В этом отношении есть одно очень хорошее правило – не ищи и не отказывайся. Всякими путями искать церковных званий нельзя, но если Господь призывает, надо брать этот крест.
– А в чем заключается этот крест для епископа? В чем его задача?
– Епископ – это «козел отпущения». Вы, конечно, знаете этот ветхозаветный образ козла, на которого возлагались грехи всего народа. Это, кстати, и один из прообразов Спасителя.
Я помню, когда меня рукоположили в священника, владыка Филарет (Вахромеев) собрал всех новоиспеченных пастырей в Жировичах и сказал, что священнику надо очень многое брать на себя. Если мы будем причащать по закону – мы никого не допустим к чаше. Епископа это касается еще в большей степени. Именно он разрешает вопросы канонического порядка.
А еще я где-то читал рассказ о том, как пастухи сохраняют свои стада от волков. Они в стадо овец внедряют несколько козлов. Во время опасности овцы группируются вокруг этих «инородных тел», а не разбегаются в разные стороны.
Одним словом, задача епископа – это в первую очередь пастырство. И только потом он администратор или управляющий епархией, как мы называемся в официальных документах.
– Совсем недавно исследовательская служба «Среда» провела опрос, чтобы выяснить, хорошо ли население России знает своего местного епископа. Оказалось, что по результатам опроса только 8% россиян знают своего архиерея. Выходит, что епископ слишком отдален от народа? Как вы можете прокомментировать эту ситуацию?
– Мне кажется, что это обусловлено исторически. В наших странах территория епархии порой бывает настолько огромной, что епископ за много лет служения даже не успевает посетить все ее приходы.
А еще одна примечательная черта народного менталитета: если человек начальник, значит, от него надо прятаться. В простом народе нет веры в начальство. В том числе и церковное. Поэтому, конечно, ситуацию нужно менять.
Я стараюсь побывать в каждом храме хотя бы раз в году. И, по правде сказать, даже в отдаленных, деревенских приходах, я не чувствую этой отдаленности. Всегда встречают с цветами, храмы всегда переполнены. Даже детишек отпускают из школы.
– Интересно было бы тогда узнать в чем, по-вашему, состоит самая большая проблема Церкви?
– С солью напряженка. Очень уж мы теплохладны и флегматичны. А сущность христианства – это крестоношение. Это всегда активная, бескомпромиссная позиция. В первую очередь, к самому себе. А сегодня в людях уживаются самые невероятные, самые противоречивые вещи. Бог есть? Да. Крестик носишь? Да. Амулет? Тоже да!
Эта индифферентность в нас приводит к тому, что христианство становится каким-то бесцветным и безрадостным. А апостолы пишут о постоянной радости. «Всегда радуйтесь!» (1Фес.5:16) Христианство – это же торжество жизни!
Почему эта радость ушла от нас? Потому что мы не знали настоящего Христа. Мы узнали что-то об обрядовой стороне церковной жизни и все по причине той же флегматичности на этом и успокоились. А в этой внешней форме самой по себе нет Христа. Есть только я и мои потребности – квартиру, машину освятить, о здоровье попросить и т.д. А тот, кто знает Христа, еще и сам все это отдаст, лишь бы остаться с Ним.
А у нас только и разговоров – «как бы чего не вышло». Вы можете себе представить, чтобы сегодня в воскресной школе учительница сказала: «Деточки, нет большего счастья, чем умереть за Христа»? Да ее бы посадили за экстремизм.
А между тем, именно это бесстрашие и любовь к Богу делают радость христианина «неотнимаемой». «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?» (Рим. 8:35).
Преподобный Силуан Афонский говорил: «Ум держи во аде и не отчаивайся». А я бы еще добавил – и радуйся жизни!
– Хорошее дополнение. А вот кроме упомянутого уже постоянного посещения церковных общин, какие еще направления деятельности вы можете назвать приоритетными в своей епархии?
– В первую очередь, это образование духовенства. Я сразу объявил всем священникам требование о необходимости получения духовного образования. На сегодняшний день все священники нашей епархии закончили как минимум семинарию, а в городе служат преимущественно выпускники духовных академий.
Кроме этого, мы стараемся уделять большое внимание духовной жизни как священников, так и прихожан. Когда я еще был диаконом, мне приходилось встречаться со старыми священниками, которые вообще не понимали, что такое исповедь, для чего она нужна и как она по-настоящему происходит. Обычно все ограничивалось называнием имени и прочитыванием «заклинательной» молитвы. А если священник сам не знает, как исповедоваться, чему он может научить церковный народ?
Ну и наших клириков прошу, чтобы они у себя в храмах в проповедях призывали прихожан почаще приступать к причастию. Это центр нашей церковной, общинной жизни.
И еще мы уделяем большое внимание катехизации. В Гродно существуют две катехизические школы для взрослых с 3-х летним обучением. Такие же есть еще в некоторых городах.
И, конечно же, проводим огласительные беседы перед крещением и венчанием. Сложное дело, не всем нравится. Но дело все-таки нужное.
В общем-то, как вы сами видите, все усилия сводятся к одному – построению нормальной, здоровой церковной общины в рамках каждого прихода. Это фундамент всей церковной жизни, и у нас, по сути, нет задач более важных, чем эта.
– Согласен. А есть ли такие люди, которых вы могли бы назвать примером для себя в этом деле?
– В мое время, как я уже сказал, священники не имели права разговаривать с молодежью. Литературы тоже не было. Поэтому я слушал радио «Би-би-си» и «Голос Америки». И прежде всего митрополита Антония Сурожского и епископа Василия (Родзянко).
Бессребреник и богослов. Разные характеры: первый немного затворник, а второй церковный аристократ. Эти качества хорошо дополняют друг друга. Прекрасные проповеди догматического характера у владыки Василия. И владыка Антоний – воплощенный аскетизм.
Я слышал его передачу, где он отвечая на какой-то вопрос, говорил, что у него нет машины и он добирается на общественном транспорте в собор. Только подумать – глава Православной Церкви Англии имеет две рясы – повседневную и праздничную, живет без обслуги и все старается делать сам. Как апостол Павел.
Кстати, владыка Василий как-то в 90-х проводил лекции на богословском факультете Европейского гуманитарного университета в Минске. Тогда он назывался так. И я, конечно, был очень рад познакомиться с ним лично. А владыку Антония я видел на архиерейском соборе. Подошел к нему и поблагодарил за его радиопередачи.
Но это, конечно, своего рода «заочное обучение» по радио. Куда большее влияние оказал на меня Псково-Печерский монастырь. И наместник, и братия, и, прежде всего, духовник – схиигумен Савва (Остапенко), который, в сущности, и учил меня правильной исповеди, разумной и радостной духовной жизни.
А во время учебы в семинарии я, как и все студенты, был под омофором митрополита Никодима (Ротова). Студенты его очень любили, потому что он был не приспособленцем, а воином Христовым.
Рассказывали, что в семинарию однажды поступил студент, у которого мама была атеисткой, партийным работником и пришла с угрозами и требованием отдать ей сына. На что владыка Никодим ответил: «Если семинария – это преступная организация, то сажайте меня первого. А если мы разрешены законом, то пусть этот человек учится».
В итоге парень закончил семинарию. Такое поведение митрополита не могло не вызывать ответного доверия к нему. Мне кажется, что во многом схожим подходом к видению и решению церковных дел обладает и один из его воспитанников Святейший Патриарх Кирилл.
– Спасибо владыка за нашу беседу. Позволю себе только еще один вопрос. Если с людьми понятно, то какую эпоху в истории Церкви вы считаете самой лучшей, образцовой. Куда бы вы хотели вернуться или где очутиться?
– Советский период был хорош тем, что мы ясно знали, кто враг и кто друг. Сегодня свобода, но есть другие искушения – власть, богатство.
Трудно ответить. Трудно идеализировать какую-то отдельную эпоху, да и не нужно это. Все равно Христос вечен и присутствует в Церкви в каждый момент времени. А что еще нужно кроме этого?
Никуда бы я не хотел возвращаться. Лучше идти вперед, чем возвращаться назад.
Единственное, если бы можно было путешествовать во времени с мешком соломы, я бы тогда не отказался, конечно, побывать еще раз в некоторых местах.
Беседовал диакон Дмитрий ПАВЛЮКЕВИЧ