Протоиерей Артемий Владимиров: О пути к вере, жизни на мажоре, удачах и ошибках [+ Видео]

В этой статье Вы узнаете, кто же такой протоиерей Артемий Владимиров и почему так много людей стремится получить совет именно от него. Читайте интервью!

Протоиерей Артемий Владимиров

Говорить с ним практически невозможно. Технически. Даже если отойти далеко от храма и расположиться за деревьями. Удается задать один вопрос — и вот уже новые прихожане пришли с вопросами и просьбами. Впрочем, так у любого настоятеля большого прихода, только вот еще протоиерей Артемий Владимиров живет на территории храма Всех святых в Красном селе, а значит застать его проще, хотя сам он и называет себя птицей залетной — много командировок.

Беседа с протоиереем Артемием Владимировым. Фото Юлии Маковейчук

Выпускник филологического факультета МГУ отец Артемий один из самых известных священников Москвы. Его ВЕЛЕРЕЧИВЫЙ  стиль беседы ценят или недолюбливают (кстати, о стиле — читайте в следующих публикациях), а в этот раз, сидя под яблоней (с которой раз в несколько минут падали яблоки и участники беседы все ждали, когда же яблоко упадет и на них), мы попросили отца Артемия рассказать о последних десятилетиях жизни Церкви и его жизни: о пути ко Христу и священству, о том, что удалось и что не удалось сделать в жизни.

Отец Артемий, я знаю очень много священников, сегодня служащих в Москве, которые воцерковлялись в Вашем приходе. А Вы сами как оказались в храме впервые?

Это было задолго до поступления в родной Московский университет. Хотя, справедливости ради скажем, что Alma Mater – филологический факультет – во многом содействовал воцерковлению многих будущих пастырей Москвы. Достаточно вспомнить протоиерея Валентина Асмуса – нашего соседа в Красном Селе, протоиерея Максима Козлова – настоятеля университетского храма.

Когда я учился в пятом классе, бабушка пыталась завести меня в храм, но это ей не удалось. По окончании мною школы, когда она перешла в мир иной, душа сама повлекла меня в храм, где последние годы жизни бабушка причащалась Святых Таин и делилась с нами какой-то необыкновенной радостью, сиявшей в её очах.

Студентом университета я вошёл в храм, который стал для меня родным, – в честь святого пророка Илии, что в Обыденском переулке. Ещё ничего не зная о Божественной литургии, о причащении Святых Таин Христовых, я застыл как вкопанный, услышав незнакомые мне дотоле слова, доносившиеся с клироса. Три-четыре благообразных старушки пели: «…Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженные чистые сердцем, ибо они Бога узрят…».

Душа моя раскрылась при этих словах, и я забыл всё меня окружающее. Сейчас я понимаю, что это, наверное, был первый опыт подлинной молитвы.

Пришёл в себя, когда батюшка вынес Святую Чашу, – я не знал, что в ней, для кого она? Но сердце мне тогда сказало: «Это для тебя». Посмотрев, как другие скрещивают руки, я робко подошёл к священнику. Это был почивший протоиерей Александр Егоров – о нём сейчас написана книга воспоминаний. Он с большим теплом и снисходительностью обратился ко мне со словами: «Миленький, ты исповедовался?».

Конечно, я не так уж был наивен, чтобы не знать, что подразумевается под словом «исповедь», и, отойдя в сторону, горько заплакал. Хотя был уже семнадцатилетним юношей.

Это были нежданные очистительные слёзы – наивные, добрые. Выйдя из храма, направив стопы к университету, я продолжал плакать, как дитя. Чувствовал, словно какая-то короста тает. Душа высвобождалась из-под тенет неверия. Запомнился мне тот первый приход в храм, который стал началом духовного пути.

— Но пока это не было еще приходом к Церкви…

Помнится, совершенно неожиданно, в библиотеке университета, среди учёных фолиантов, я увидел неизвестно кем предложенную мне книжку о мытарствах блаженной Феодоры с перечнем всех грехов! Открыв её из любопытства, я до окончания работы библиотеки переписывал её, чувствуя, что всё в ней изложено в соответствии с моей жизнью. У меня горели щёки, душа как будто хотела выпрыгнуть вон. Такое волнение меня охватило… и несколько дней спустя, с огромной хартией грехов (начиная с шестилетнего возраста), подготовленной совершенно самостоятельно..

— Пришли вновь!

Легко сказать – пришёл! Это была борьба! Мне было страшно! Какой-то лукавый голос говорил мне: «Не сейчас, потом приходи! Ну что ты скажешь священнику, который думал, что ты приличный человек?», а другой голос – совести – подсказывал: «Сейчас и только сейчас! Промедление смерти подобно!». И победил этот голос – Ангела-хранителя.

Не знаю, сколько я исповедался – 10, 20 или 30 минут. Они показались мне одной секундой. Но когда священник ласково сказал: «Опустись на колени, Артёмочка!» (вот везло же нам тогда на батюшек!) и, наложив на меня епитрахиль, прочитал молитву, я почувствовал, что у меня даже в костях произошло какое-то благотворное изменение. Душа стала невесомой, на сердце поселилась удивительная радость, покой! Это была точно «баня покаяния»!

Выйдя на улицу в оглушённом состоянии, я был поражён какой-то особенной чистотой неба; до меня вдруг донеслось щебетанье птиц, а лица человеческие казались мне ангельскими. С тех пор я познал, что такое исповедь, возрождающая душу к живой и зрячей вере…

— Вы учились на филологическом факультете, а когда и как возник вопрос о семинарии?

Моим научным руководителем в университете был Никита Ильич Толстой, знаменитый словесник, подлинный христианин. Я у него писал диплом

— А о чем был диплом?

— О великокняжеских житиях святых Ольги и Бориса и Глеба. Никита Ильич, встретив во мне не слишком усердного студента (усердие мне было свойственно, просто духовный путь становления давался нелегко), повторял время от времени: «Тёмочка, учитесь! Духовной академии нужны образованные филологи!». Я тогда понять не мог – о какой академии он говорит? Но с его лёгкой руки, поработав известное время учителем в нескольких советских школах, я был приглашён в Московскую духовную академию в качестве преподавателя.

Преподавал более 10 лет русский язык, стилистику русского языка, церковнославянский язык, старославянский язык, риторику и потом даже Новый Завет. Таким образом, экзамены мне пришлось сдавать уже экстерном.

— Чуть ли не весь гуманитарный курс вели…

— Уже там, в стенах Московской семинарии, я получил приглашение ректора вступить на путь священнослужения. На Преподобного Сергия, 18 июля 1987 года, я был рукоположен во диаконы. А через 5 месяцев, в ночь на Рождество Христово 1988 года, стал священником.

Если бы Вы меня спросили: «Что Вы чувствовали в ночь рукоположения?», я бы Вам ответил: «Очень волновался, трепетал, как всякий, наверное, ставленник». Но когда с возгласом «Аксиос!» епископ возложил крест на мои плечи, я вдруг почувствовал, что свершилось то, что должно было свершиться. Словно судно, приготовленное на верфях, было спущено на воду… И до сих пор я считаю рукоположение главным событием моей жизни.

— Вы ведь практически с самого начала служения были в храме всех святых в Красном селе?

— Моя священническая стезя началась с академического храма, но служб там было недостаточно, потому, к большой для себя радости, я принял предложение послужить диаконом в храме Воскресения Словущего, что на Успенском вражке (в Брюсовом переулке, бывшей улице Неждановой). Став священником, я продолжал внештатно служить в этом храме не за страх, а за совесть. Это были счастливейшие годы в моей жизни! Когда же мне предложили настоятельство в Красном Селе, я не отказался и взял благословение у отца Иоанна (Крестьянкина). Мне пришлось два или три раза беседовать с этим замечательным всероссийским батюшкой.

Переданный мне храм Всех Святых несколько десятков лет стоял опустошённым, разорённым, с прохудившимися куполами. Слава Богу, что стоял и не был разрушен до основания!

— А чем он был занят в советское время?

С 1960-х годов до 1989-го года в здании закрытого храма хранился архив земской управы; часть территории занимал филиал московского завода по производству зонтиков, расположенного в Даниловском монастыре. Это были особые зонтики, которые раскрывались, но уже не закрывались.

К сожалению, комсомольская молодёжь умудрилась разбить молотками беломраморный иконостас, бывший украшением Алексеевского монастыря. Но у страха глаза велики. Глаза боятся, руки делают.

Думаю, что наша община, наш приход и собирались, и крепли в этих нелёгких, но радостных трудах по возрождению храма Всех Святых…

— Вы помните первый день здесь?

Начиналось всё с того, что я с потерянным видом ходил и недоумевал, задавая себе извечный вопрос русской жизни: «Что делать?».

Когда я учился на английском отделении, кафедру возглавляла О. С. Ахманова, мастодонт изучения английского языка, и в течение двух или трёх лет мы повторяли только одну фразу, с английским прононсом:

Как Вы думаете, с чего же нам начать?

Вот я и думал…

Я был совсем ещё птенцом, но, слава Богу, меня окружали очень инициативные и опытные в церковном строительстве и жизни люди. Уже было создано Братство святителя Филарета Московского, которое, благодаря дружной команде, «выбивало» у ведомств не первый храм юридическими путями. Дело спорилось!

— Как с братством познакомились?

— Они сами нашли меня на улице Неждановой и сделали это предложение. Я поставил тогда условием – не обременять меня ни сметами, ни кирпичами, ни финансами. Моё дело – пастырство и педагогика. Благодаря этой договорённости я до сих пор имею возможность заниматься моим любимым делом, а не сидеть среди цементной пыли.

— Грамотно! Скоро начали служить?

Суббота, воскресенье, будни и праздники – всё никак мы не могли определиться с первой литургией. Переносили её несколько раз, наконец, решили – Лазарева суббота. Это было в 1991-м году. Каково же было впоследствии наше удивление, когда оказалось, что 30 марта – память преподобного Алексея, человека Божия, хозяина этого места! Так вот и до сих пор, я верю, что он проставляет главные вехи в возрождении собственной обители.

Расскажите про первые дни, месяцы жизни храма.

Это юность, которая всегда прекрасна. Счастливые часов не наблюдают! Это вдохновенный труд, который Вам не в тягость, а в радость!

Службы при пятнадцатиградусном морозе, когда переминаешься с ноги на ногу. Двустороннее воспаление лёгких, которое мне пришлось перенести (с тех пор я стал «теплолюбивым животным»). Чаепития после служб (они у нас продолжаются до сих пор). Это и вечерние, ночные исповеди – до закрытия метро, когда студенты всё стоят, как зайчики, в ожидании своего звёздного часа – очищения от грехов.

А как создавалась община?

«Бабка за репку, дедка – за бабку…» Чадо – за дедку… В формировании прихода всегда должен господствовать главный принцип жизни. Совсем не финансы определяют дело, а благоговейное служение пастыря и его открытость навстречу душам человеческим!

Христос заповедовал Своим последователям любовь, а признак этой любви – жертвенность! Обоюдная жертвенность пастырей и прихожан в любви к своему храму. Часть прихожан последовали сюда, в храм Всех Святых, с улицы Неждановой. Приход был молодёжный: мы с матушкой закончили университет, у нас всегда было много друзей, которых объединяло общее студенческое прошлое.

Что было самым сложным для Вас как для священника в первые годы становления прихода?

Борьба с собственными страстишками. Они ведь не милуют ни правого, ни виноватого. Самолюбие и гордынька, раздражительность и обжорство и прочие проявления нашей падшей природы.

Ведь, проповедуя иным, говорит апостол Павел, ты сам не должен быть никуда негодным, но призван смирять своё тело! И только тогда уста свидетельствуют о радости Христова воскресенья, когда в нас самих, проповедниках, царствует гармония, согласие между умом и сердцем, душой и телом. «От избытка сердца глаголят уста человеческие.» Стало быть, самое трудное в нашем замечательном служении – это предстояние Живому Богу, твой личный подвиг покаяния, молитвы, хождения пред лицом Небесного Отца.

В молодости много приходится трудиться. Почитайте дневники отца Иоанна Кронштадтского – как он боролся и распинал в себе грех; как сетовал на свою невнимательность, попадаясь на уловки врага рода человеческого, то есть согрешая раздражительностью или невоздержанием в пище! И каждый молодой пастырь должен пройти эту брань в первые годы своего служения.

Потом легче становится?

Если не испытываешь лёгкого головокружения от мнимых успехов, но относишься к себе критически – борешься, каешься, причащаешься, – лет двадцать спустя приходит первое чувство облегчения. Молодо–зелено, но благодать Божья много утешает искреннего труженика на ниве Христовой. Поэтому мы, молодые батюшки, словно летали в своих приходах, как жаворонки купаются в небесной лазури.

В это время всё менялось в стране. Как Вы сейчас смотрите на 90-е годы?

С печалью смотрю я на трёх зубров, которые, собравшись в Беловежской Пуще, сами не знали, что подписали. И расползлись в разные стороны Великая, Малая, Белая Русь. Победи тогда национальная идея, вместо пошлого демократического сценария – иными были бы мы сейчас.

Но жизнь православного прихода настолько насыщенна, радостна, наполнена, что политические нестроения, конечно, занимают умы и сердца, но всё-таки не имеют силы расчленить то, что Сам Бог собирал Своею благодатью вокруг престола, вокруг Христовой Чаши. Жизнь священника в Москве – напряжённая, творческая. Скучать, грустить, грешить нам просто некогда! Потому что спрос опережает предложение! Мы все здесь живём по завету В. В. Маяковского: «Светить всегда, светить везде… Вот лозунг мой и солнца!».

Конечно, в 90-е годы многие находили для себя храм, убегая от ужаса, безвыходности, апатии. И пастырям, офицерам церковного ведомства, приходилось стоять на передовой. Представьте себе, всё смешалось: пули, ядра, кони, свист шрапнели. Падают убитые, раненые просят о помощи. А священники, как медсёстры и медбратья, вытаскивают бойцов и тут же, в военном лазарете, без наркоза извлекают осколки снарядов 1812 года. Зашивают эти раны, покрывают их бальзамом милости и любви. Горячая страда – мы, пастыри, похожи на жнецов в июльский полдень, когда, не разгибая спины, в запотевшей полотняной рубахе – вжих-вжих. Сноп за снопом собираешь. А там, впереди, – «ещё волнуется желтеющая нива», «и прячется малиновая слива под тенью сладостной зелёного листка»!..

ИТОГИ 20-ЛЕТИЯ

Что за прошедшие двадцать лет Вам на приходе не удалось сделать?

Много чего не удалось. В основном я вижу только ущербности и ошибки. Но буду исповедоваться, раз вы просите!

Первое – не удалось отрастить крылья вдохновенной молитвы, которую ожидают от батюшек прихожане. Впрочем, я не теряю надежды.

Не удалось сплотить священников моего прихода так, как бы этого мне, настоятелю, хотелось. Такой нынче век, когда каждый более занят своими частными, семейными интересами, между тем как успех общего дела больше зависит от команды, от единомыслия, единодушия.

Не удалось воспитать прихожан такими дружными и быстрыми на помощь друг другу, как этого требует христианская совесть. Народ подустал от самих себя, от жизни. Вот у одной прихожанки папа лежит в далёком подмосковном госпитале. У него – тяжкий недуг, похожий на лейкемию. В современной больнице крови нет – по крайней мере, для простых. Повесили объявление «Срочно нужна помощь» и телефон. Два дня провисел этот призыв, но пока безответно. Между тем, иногда жизнь вопиет о решении, которое должно приниматься тобою сейчас. И промедление смерти подобно…

Что ещё не удалось? Не удалось сделать в Красном Селе «город-сад». Не удалось построить Китеж-град, чтобы защититься от ашанов, бассейнов. Хотя мы верим, что в ближайшем будущем по периметру этой большой территории встанут монастырские постройки в русско-византийском стиле, в стилистическом единстве с архитектурой храма.

Не удалось выбить учителям нашей школы приличествующую зарплату. В силу того, что это альтернативное учебное заведение, хотя и лицензированное, и аккредитованное, переживает постоянный финансовый кризис. Не удалось, может быть, поднять образование на тот уровень, на котором находятся лучшие школы столицы.

Но важна не победа, а участие! По крайней мере, у нас ещё сохраняется жизненная активность! Желание сделать жизнь краше, веселее – это уже немало! Сегодня ведь так легко уснуть со стаканом безалкогольного пива в одной руке и гамбургером в другой… С радостью признаюсь, что мне никогда не приходилось бывать в Макдональдсе.

Как Вы оцениваете двадцатилетие без гонений?

Мне кажется, что сейчас мы все являемся свидетелями процесса нравственной поляризации.

С одной стороны, христианское просвещение делает свои победоносные шаги. Вот буквально сегодня, заехав в расположенный на окраине Москвы город Реутов, я увидел два таких прекрасных храма в русском стиле, что любо-дорого смотреть, глаз не отвести! И это, конечно, дивно, что наши соотечественники видят Божию красоту и могут войти в Божий храм и раскрыть своё сердце навстречу благодати Господней. Конечно, в этом – огромная заслуга не только иерархии (хотя нужно говорить о трудах Святейших Патриархов, священства), но – и добрых прихожан, которые, как светлячки, уходят со службы и несут в этот тёмный мир лампады сердец, зажжённых молитвой.

А на другом полюсе – одичание общества. Мы все – свидетели геополитических процессов, распадения, ослабления власти на всех уровнях. Происходит разрушение государственности, как будто какой-то жучок-короед внедрился и остатки-сладки российской государственности жуёт-жуёт… А ещё здравоохранение, образовательная деятельность…

Но не будем искать врагов – Бог шельму метит! Замечаем, что сердца человеческие становятся более аморфными. Сегодня каждый строит свой собственный мирок, но в людях мало исконно русских свойств характера – способности болеть за судьбу нации, страны, Отечества, его будущего. Впрочем, это есть ещё у нас.

Мы всё равно не превратимся никогда в манкуртов, несмотря на все усилия наших зарубежных партнёров! Сегодня разность потенциалов – налицо. Нынче на дворе – третье тысячелетие, пора самоопределения – к свету или к тьме, к созиданию или к разрушению. Нам дано ещё малое время свободы, когда каждый волен определиться. А что принесёт нам завтрашний день?..

Наверное, без испытания не обойтись. Я верю, что Господь очень любит нашу Родину, как любит все создания, которые Он создал. И Промысл Божий свершается в России, однако, без скорбей нам не обойтись, если мы хотим выйти навстречу светлому будущему…

Как, на Ваш взгляд, будет меняться отношение общества к Церкви?

Многие говорят, что общество дичает и мало-помалу своё толерантное, индифферентное отношение сменит азиатским оскалом. Но я по натуре оптимист и хочу верить в лучшее. Верю, что значимость доброго слова, дела, молитвы каждого из нас очень велика во вселенском масштабе.

Поэтому будем спешить делать добро – бескорыстное, негласное, тайное, не задумываясь о великом.

Не будем страдать гигантоманией, но каждый из нас призван внести свою лепту в дело созидания любви Божьей на земле. А Господь всё учитывает, и, конечно, наши бессильные потуги даром не пропадут. Может быть, нам и не дано будет дожить до великой победы, но само сознание, что ты прожил жизнь не растительную, уже утешает. Помните, как нас в школе учили: «Нужно так прожить жизнь, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

У Вас есть часы дежурства или Вы находитесь в храме постоянно?

Формально у меня есть часы дежурства, но я люблю трудиться «из любви к искусству», часов не наблюдая. Правда, в последнее время прихожане справедливо меня укоряют, что я стал птицей залётной-перелётной. Хотя, если посмотреть, то удельный вес настоятеля в храме больше, чем у других священников. Но Вы знаете – «куда б нас не забросила судьбина, Отечество нам – Красное Село».

Здесь так хорошо отдохнуть, посмотреть на яблони, увешанные зрелыми плодами. Я вот всё жду, когда мне на темечко упадёт хотя бы одно яблочко, и я открою ещё один, четвёртый закон Исаака Ньютона…

А что удалось сделать?

Удалось, с Божьей помощью, приучить прихожан раскрывать свою совесть в таинстве исповеди (я и сам это часто делаю), веруя, что Бог восполнит недостающее и поведёт каждого, кто благоговеет перед таинствами, «тропой бескорыстной любви» и спасения. Наши прихожане любят приобщаться Святых Христовых Таин. А ведь в этом – средоточие христианской жизни.

Удалось сплотить людей на наших чайных церемониях, привлечь молодёжь, служителей искусства, культуры, которые всегда с удовольствием делятся талантами со своими почитателями. У нас всегда много гостей, много друзей.

Удалось поездить по белу свету в качестве «бродячего проповедника»! И в этих поездках я черпаю жизненные силы, потому что вижу, насколько замечателен наш народ, как он глубок, сколько в нём теплоты, сокровенной силы! И как готовы люди к восприятию слова, радостного и живого слова о вере, надежде и любви.

Удалось «подпитать» публику аудио-, видео- и книжной продукцией. Удаётся чаще появляться в домах телеприхожан.

Думаю, что мы должны пользоваться теми возможностями, которые нам, пастырям, предоставляет время для того, чтобы «сеять разумное, доброе, вечное» на расстоянии десяти тысяч километров от тебя. И я благодарю Бога, что живу в России, тружусь в Москве! Благодарю Господа, что мы с матушкой из учительского сословия, что мы можем заниматься педагогической деятельностью, рук не покладая, спины не разгибая.

Давайте жить на мажоре! «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке»!

Беседовала Анна Данилова

Фото — Юлии Маковейчук