Литургия в больнице начинается в 6.30 утра. Я приезжаю раньше, чем надо, и, ежась от холода, стою в темноте у шлагбаума, перекрывающего въезд на территорию. «Вы что-то хотели?» – спрашивает охранник, выглянув из будки. Объясняю, что жду священника, отца Алексия, который служит в больничном храме. «Так пройдите в холл, подождите там, – приветливо машет рукой охранник, – там теплее всё-таки».
Оказывается, двери больницы и правда открыты, в холле тепло. Я жду шести тридцати и разглядываю больничные стенды с фотографиями детей. Здесь, в Научно-практическом центре детской психоневрологии, лечатся и проходят реабилитацию дети с врожденной и приобретенной патологией центральной и периферической нервной системы, патологией позвоночника и грудной клетки, деформациями конечностей, контрактурами суставов.
Диагнозы у пациентов самые разные: детский церебральный паралич, последствия черепно-мозговых и спинномозговых травм, аномалии и пороки развития центральной и периферической нервной системы, рассеянный склероз, эпилепсия, аутизм. На больших фотографиях при входе – улыбающиеся малыши, под фотографиями – не только подписи с именами, но и коротенький рассказ о характере и навыках ребенка. С 2002 года в больнице проводятся богослужения. Именно на него я и приехала.
6.30 утра. Отец Алексий проходит мимо меня стремительно. Я подпрыгиваю и спешу за ним. «У нас тут одна певчая потерялась. Не видели?» – спрашивает он. Удивляюсь, как это – потерялась? «Здесь такие запутанные переходы, что с непривычки сложно найти больничный храм. И это одна из проблем», – объясняет он.
Второй проблемой оказываются неработающие лифты. Вернее, работают они по расписанию – с семи утра.
Комнатка же, выделенная под храм, находится в полуподвальном помещении. Формально – это что-то среднее между первым и нулевым этажом – из-за перепада ландшафта. На этом этаже нет отделений, они все выше. И поэтому мамы с пациентами, а практически все пациенты здесь на колясках, могут попасть сюда только на лифте. К началу литургии подходят только те, кто может принести ребенка на руках. Начать богослужение позже нельзя, с восьми у пациентов уже начинаются процедуры, и литургию нужно закончить до этого времени.
Больничный храм представляет собой небольшое помещение с двумя окнами. В углу комнаты – алтарь, в другом – аналой и уголок для певчих. Напротив туалет, уборщица заканчивает мыть пол.
Пока священник достает из сейфа богослужебные сосуды: «Знаете, один раз я пришел, а того, что нужно, просто не было, теперь прячу в сейф», – и начинает литургию, волонтеры обходят палаты, чтобы позвать желающих на богослужение и помочь тем, кому нужна помощь. Женщины-волонтеры нестройно поют.
Первой приходит мама с малышом – потому что малыш на руках, завернут в одеяло. Коляски нет, спустились по лестнице.
Следом приходят Ирина и Максим. Они лежат в НПЦ два-три раза в год и каждый раз стараются попасть на богослужение. Мама оставляет коляску в коридоре, садится в храме на скамейку. Но во время чтения Евангелия встает. Она держит сына на руках, видно, что ей тяжело, спина напряжена. Но она не садится.
Когда в семь часов начинают работать лифты, в коридоре у храма появляются мамы с детьми. Дети сидят в колясках. Кто-то спокоен, кто-то волнуется. В храм мамы не заходят: во-первых, в тесном помещении коляски не поместятся, а держать на руках довольно больших детей не каждому под силу, во-вторых, в комнате душно, она не предназначена для скопления народа.
Ангелоподобную девочку с огромными глазами начинает тошнить. Мама охает, вытаскивает откуда-то заранее приготовленный пакет, разворачивает коляску и устремляется к лифтам.
«Исцели болезни, уврачуй страсти душ и телес рабов твоих и прости им (ему), якоже благосерд, вся прегрешения, вольная и невольная, и скоро воздвигни от одра болезни, молимтися, услыши и помилуй», – звучат ектеньи о болящих. 10
Рассказывает священник Алексий:
«В больнице я – волонтер, и всё у Господа спрашивал: «Как же так? Я совсем не успеваю готовиться к лекциям в Московской духовной академии, сам не имею времени учиться, а здесь «устно благословили».
Отслужил первую литургию, пришли дети с родителями, вернее, родители привезли этих детей. Замученные взгляды мам, которым очень тяжело. Некоторые просят не то что провести беседу, а по-человечески поговорить по душам после службы.
На прошлой неделе пришла мама с младенцем, говорит: «Я не понимаю, как у нас это произошло». Она плачет, она рыдает, она не может успокоиться: «Как это с нами могло произойти? Мы не грешили, мы не делали каких-то ужасных вещей. Почему наш ребенок так страдает?» Это страшная скорбь, надрыв, горе… Бывают мамы, которые совершенно не задают вопросов, они просто приходят с детьми.
У них измученные глаза, печать усталости и отчаяния на лице. У кого-то есть решимость, у кого-то есть такая семижильность, они привыкли и находят утешение в христианстве. А кто-то еще на стадии «я сам всё знаю» или уже на стадии озлобленности.
Как-то пришла женщина с довольно большим ребенком десяти-одиннадцати лет, ребенок болен каким-то неврологическим заболеванием. Его пытались, наверное, раза четыре подносить к причастию. Так как ребенок большой, он сильно вырывался, и я очень боялся, что он выбьет у меня чашу с причастием из рук.
Мы так его и не причастили. Просто не смогли, он кричал, размахивал руками. Довольно часто дети, которых приносят, особенно побольше, лягают меня ногами. Ребенка не причастили и мама очень озлобилась: «Мы с Донбасса, вы не имеете права, мы там такое пережили». Я говорю: «Я не могу его причастить, просто физически не могу». Трое взрослых мужчин держали ребенка и не смогли его удержать. Она вскрикнула, выбежала из храма.
Но этот плач, крики, неконтролируемые движения рук, ног, головы у детишек – это отнюдь не духовная одержимость, а психологическое заболевание.
Порой, как священник и как человек, я не знаю причины этих заболеваний, не знаю, «почему Бог так решил», но я точно знаю, что в храме дети и родители найдут утешение и опыт христианской жизни поможет преодолеть скорбь и болезнь».
Начинается причастие. С двух сторон от священника встают два крепких мужчины-волонтера. Иначе некоторых детей причастить невозможно.
Только что улыбавшийся Максим начинает биться и кричать, мама его держит на руках, а голову и ноги удерживают помощники-волонтеры.
Следом подходит Марина с почти трехлетним Иваном. Он тоже только что был доволен и улыбчив, а у чаши – плачет.
«Мы лежим здесь первый раз. Хорошо, что тут, в больнице, есть храм. И хорошо, что здесь уже знают, что надо держать ноги и голову, помогают нам. У нас дома в храме один алтарник, поэтому очень сложно причастить сына. Видите, у него аутические черты, он не говорит и боится прикосновения», – объясняет потом мама. Наконец, причащают всех детей, мамы тут же подхватывают их, усаживают в коляски и буквально разбегаются по отделениям. Время близится к восьми, пора начинать лечение.
Рассказывает священник Алексий:
«Когда я стал служить, я внутренне понял и осознал, что от детей нельзя отказываться, но я не откажусь и от своих послушаний, которые у меня были до этого. Сколько есть возможности и сил, надо следовать тому, что тебе именно сейчас дает Господь. Не так давно моя дочка упала, сломала позвоночник и я обратился в ту же самую больницу. Ей нашли лучших докторов, главврач говорит: «Это же дочка нашего батюшки, давайте, давайте поможем». Ее положили, очень хорошо лечили.
Я понял, что Господь не просто так приводит в эти места. И, конечно, хорошо, что здесь, в больнице, где столько горя, есть храм. Но есть и проблемы. Во-первых, юридически храм сейчас непонятно за кем закреплен и, всякий раз пытаясь найти добровольцев-катехизаторов и миссионеров, я делаю это неофициально, рискуя получить отказ.
Во-вторых, вы сегодня видели, что храм находится в нижнеуровневом помещении возле туалета. Туда сложно спуститься. Часто мамы не успевают выучить все лабиринты, не могут найти нас. В-третьих, здесь тесно и душно. Детям довольно тяжело. Бывает, всю службу плачут.
Какие варианты могут предложить, я не знаю. Я же прошу помещение чуть-чуть побольше, посветлее и не такое запутанное в плане посещения. Или можно сделать хорошую пристройку. Когда-то я преподавал в государственном университете по землеустройству на архитектурном, у меня есть знакомые архитекторы, готовые помочь. Но храм обязательно должен быть внутри больницы, чтобы была транспортная доступность на коляске, на каталке, чтобы не надо было одеваться. Потому что если храм будет вне больницы, и в него надо будет идти через улицу, это будет просто памятник-часовня. В него не будут ходить! Во время прогулки, может быть, мамы и зайдут, но не на причастие с утра!
Все больничные храмы, которые строились до революции, встраивались в здание: в Первой Градской, в больнице святителя Алексия, бывшей пятой Градской, во многих других. Насколько я знаю, до меня с руководством больницы этот вопрос обсуждали, но насколько плодотворны были эти беседы, я не знаю. Когда мне устно благословили здесь служить, никто не рассказал историю существования домового храма и какие есть возможности. Задача была поставлена просто служить по уставу».
Раньше на службе в храме было очень мало детей. После того, как больницу стали обходить волонтеры, после того как отец Алексий стал выделять время для разговора с мамами больных детей, народу стало больше: «Мне помогает, может быть, какой-то мой личный опыт, но его недостаточно. Банальный случай – пришли люди на причастие, я спрашиваю: «Вы верующие, православные?» – «Нет, мы мусульмане». Хорошо, что спросил. А другой, знаю такой случай, священник исповедовал мусульманского ребенка, а перед причастием, когда ребенок сказал: «Меня зовут Ибрагим», он вдруг: «Как, как, Ибрагим? А ты православный?» – «Нет, мусульманин». – «А как ты сюда пришел?» – «Мне сказали, что тут причастие дают, я и пришел».
Надо знать, как поставить дело подготовки людей к причастию именно в больнице, это особый опыт. Лучше всего, если на помощь придут студенты вечерних отделений Свято-Тихоновского университета, богословски образованные, с жизненным опытом. Добровольцы не должны быть равнодушны к чужой боли и по возможности иметь опыт преодоления скорби».
После окончания литургии мы поднимаемся на лифте в отделение. 25 Нужно причастить малыша из детского дома. Так как мамы у него нет, спуститься с ним вниз, на службу, некому. «Я стараюсь, если идти причащать детишек наверх в палаты, делать это более-менее незаметно. Иду в подряснике, в жилеточке, сверху епитрахиль. Если потребуют надеть халат, надену белый халат. Некоторые рекомендуют: иди с большой чашей, иди с алтарником, который впереди тебя будет нести зажженную свечу. Увы, если мы так пару раз походим, я убежден, что нас просто попросят уйти. Главное, чтобы мы не мешали. Один из моих главных принципов как священника – не навредить».
Этот же принцип отец Алексий использует и в работе с волонтерами: «Я очень благодарен волонтерам, мне нравится с ними работать. Это люди, которые делают реальное дело и делают его деликатно. Понимаете, я не могу пустить в отделение абы кого без подготовки. Да, он хороший, да, у него доброе сердце, но он не знает больничной специфики». Поэтому для работы волонтером в НПЦ зовут людей с жизненным опытом, с навыками работы в больничной среде, с пониманием, что вести миссионерскую работу наскоком здесь нельзя: «Представьте, придет паренек или девушка 19-20 лет и начнет поучать. Да к нам ходить никто не будет, скажут: «Это ханжи. Чего он меня поучает, у меня ребенок такой тяжелобольной, а тут еще мне юнец нотации читает, как надо подготовиться к причастию».
Уже утро. Больница ожила, на улице светло.
Мы выходим в холл, отец Алексий говорит: «Если бы храм был внутри больницы, в более доступном месте, куда можно и на каталке или коляске и из отделения добраться, и с улицы заглянуть, тогда бы к нам заходили не только пациенты. Ведь среди персонала тоже очень много верующих. Но, к сожалению, большинство из них не спускается в полуподвал. У них обязанности наверху, у них обязанности по отделениям, и порой нет времени, чтобы зайти. Я уверен, если бы храм был где-то в центральном месте, то мимоходом они бы заходили, крестились бы, просили: «Господи, благослови меня на этот день». Точно, так и было бы, я в этом убежден».
