Братья-славяне: есть ли потенциал для сотрудничества?

Архимандрит Симеон (Томачинский). Фото: pravoslavie.ru

Мы привыкли к словосочетанию «братья-мусульмане», поскольку так называет себя нашумевшее религиозно-политическое движение. (В России в 2003 году Верховный суд объявил «Братьев-мусульман» террористической организацией.)

А вот выражение “братья-славяне” как-то совершенно ушло из нашего обихода, хотя в течение многих столетий оно выражало совершенно определенную реальность. И вдруг оно оказывается под подозрением, высмеивается, подвергается шельмованию. Как будто братьями могут быть кто угодно, только не славяне.

Хотя ни у кого не вызывает удивления объединение в одной лодке таких совершенно не похожих друг на друга народов, как, например, болгары и французы, румыны и немцы, испанцы и эстонцы. Всем понятно, что я говорю о Европейском Союзе. Этот альянс, политический, экономический и культурный, существует, он доказал свою жизнеспособность и, несмотря на множество проблем и противоречий, Евросоюз остается важнейшей конституирующей силой не только Европы, но и всего мира.

Почему же мы не можем говорить о славянском единстве, о славянском братстве? Ведь в его основе, помимо всего прочего, лежит многовековая географическая, культурная, историческая реальность. У нас общая почва, общая судьба. И это особенно заметно в других странах.

Например, как русских, так и поляков, не очень жалуют, скажем, во Франции или в Америке, где к ним относятся в лучшем случае снисходительно, а частенько – как ко второсортному человеческому материалу. Но мы в этих странах встречаем друг друга, как братьев, как родных.

Я сам наблюдал это, к примеру, в Лионе, у мощей священномученика Иринея Лионского, где, случайно встретившись с группой польских паломников, мы радостно обнимались и долго молились вместе у гробницы нашего общего святого первых веков христианства. Или этим летом в Нью-Йорке, на свадьбе моего брата с польской девушкой, не было ближе друзей, чем русские и поляки, волею судеб оказавшиеся в Америке.

Cпециально акцентирую ваше внимание на таких, казалось бы, бытовых ситуациях, поскольку именно они подчеркивают наше семейное, поистине братское, единство. Тем более что в наше время особую силу получает «социальная история».

У этого термина встречается разное наполнение¹, но часто он употребляется для обозначения важности рядовых человеческих судеб, которые во многом и формируют большую политическую историю².

Русские, украинцы, белорусы, поляки, чехи, словаки, сербы, хорваты – этот ряд братских славянских народов можно продолжать долго. Нетрудно заметить, что в последние два десятилетия определенные силы, руководствуясь проверенной тактикой divide et impera, именно между этими народами искусно посеяли рознь, вражду, перешедшую местами в братоубийственную бойню.

Есть такая сербская пословица:

• Кто тебе око выкопал? (т.е. вырвал)

• Брат.

• А, потому так глубóко…

Эту пословицу часто напоминал во время межэтнических войн 90-х годов в Югославии мой преподаватель в университете знаменитый славист Никита Ильич Толстой.

Действительно, столкновения между братьями бывают порой страшнее, чем между заклятыми врагами. Об этом мы читаем и в Евангелии: «Предаст же брат брата на смерть и отец – сына…» (Мф 10, 21).

Это все так, но из Евангелия мы знаем и другое – «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф, 5, 9). В любой семье случаются конфликты, ссоры, размолвки – это показатель жизненности организма. Но уровень зрелости семьи и каждого человека демонстрируется как раз способностью решать и преодолевать конфликты.

Да, мы непохожи. И слава Богу! Потому что, как мы знаем от замечательного мыслителя XIX века Константина Леонтьева, средний европеец – это «орудие всемирного разрушения»³. Нивелировка национальных культур, унификация всех проявлений цивилизации ведет ко «вторичному упрощающему смешению»⁴. А такое смешение, как убедительно доказал Леонтьев, не только обедняет жизнь, выводя на сцену однообразие и скуку вместо цветения и многообразия, но рано или поздно влечет за собой смерть национальных государств и культур⁵.

“Все созидающее, все охраняющее то, что раз создано историей народа, имеет характер более или менее обособляющий, отличительный, противополагающий одну нацию другим… Все либеральное — бесцветно, общеразрушительно, бессодержательно в том смысле, что оно одинаково возможно везде”, — пишет Леонтьев в “Варшавском дневнике” за 1880 год⁶.

Но мне возразят: может быть, это и хорошо – смерть всего национального, особенного, своеобычного; пусть везде будут одинаковые гамбургеры, похожие песни, единообразные танцы. Лучше даже было бы всех построить в шеренги, одеть в униформу и направить на открывание-закрывание газового вентиля, пока «золотой миллиард» будет наслаждаться жизнью.

Но хотим ли мы жить в мире, где все одинаково, стандартизированно, бездушно, серо и однообразно?

“Возлюбленная непохожесть – вот что да восценим и чем будем дорожить”, — восклицает известный мыслитель XX века Георгий Гачев⁷.

Он посвятил свои труды изучению ментальностей народов мира, их сравнению и описанию. «Всякая национальная целостность есть единство местной природы (Космос), характера народа (Психея) и склада мышления (Логос)»⁸.

Георгий Гачев дал замечательное определение своеобразия каждого народа в истории: «История есть супружеская жизнь Народа и Природины за смертный срок данного национально-исторического организма. Культура же – чадородие их брака»⁹.

Специальный раздел своей книги «Ментальности народов мира» Гачев посвящает Польше. Со свойственным этому автору оригинальным взглядом он описывает специфику польского понимания жизни.

Прежде всего, исследователь подчеркивает активную роль женского начала в Польше¹⁰, в чем она близка России, где обычные выражения: Русь-матушка, мать-сыра земля и т.д. Но на этом основное сходство и заканчивается.

«В польскости Листва важнее Ствола: она в образах поэзии воспета. Липа – округла, романска, как и Галльский Дуб друидов <…> В России же не одиночное Дерево, но Лес будет моделирующим: артель и собор дерев. Если Липа Кохановского – это Дерево как Лес: в Дереве, в самости поляка – богатство Польши, Леса («Еще Польска не згинела, доконд мы живы»: человек – условие бытия Польши), то в русском сознании одиночное дерево – это сиротство, а личность отдельная – это малозначимость»¹¹.

Еще более интересное сопоставление у Гачева касается важнейшей национальной формулы. «Если формула эллинской и западноевропейской логики: «это есть то-то» («Сократ есть человек»), а формула русской логики: «не то, а… что?» («Нет, я не Байрон, я другой…»; «Не то, что мните вы, природа…»), то формула польской логики: «не это, а вот что!» Она близка к русской тем, что начинается с негации, отталкивательно, реактивно, но близка к западноевропейской – своей утвердительностью в итоге, тогда как русская – разомкнута в бесконечность вопрошения и исследования, есть отсыл в даль…»¹²

Любопытно, что Гачев считает Польшу посредником между германством и российством, полагая, что в ее Космо-Психо-Логосе синтезируются элементы и того, и другого. «Польша геополитически – как гармошка между Западом и Востоком Европы: то расширяется, то сжимается – и тогда перебегает в Дух, в Листву, во Влаго-воздух, в романтизм прыснет – есть куда! Так что Польскость не боится, а даже навлекает на себя трагедию»¹³.

Яркой иллюстрацией взаимоотношений двух наших народов могла бы стать дружба Пушкина с Мицкевичем. Как известно, великий польский поэт провел в России несколько лет, где познакомился с Пушкиным в 1826 году в одном из московских литературных салонов.

Пушкин сразу оценил гений Мицкевича и ставил себя много ниже его: «Какой гений! какой священный огонь! Что я в сравнении с ним!»¹⁴ Но и Мицкевич отвечал ему взаимным уважением.

Как-то раз, Пушкин, встретясь где-то на улице с Мицкевичем, посторонился и сказал: «С дороги двойка, туз идет». На что Мицкевич тут же отвечал: «Козырная двойка туза бьет»¹⁵.

Поэты часто встречались, общались, поддерживали дружеские отношения. В 1829 году Адам Мицкевич покинул Россию, а в 1832 году написал известное стихотворение “К русским друзьям”.

В нем Мицкевич предельно жестко обращается к своим прежним товарищам, обвиняя их, например, в “холопском рвении”¹⁶. В стихотворении есть и такие слова: «Теперь я выливаю в мир кубок яда. Едка и жгуча горечь моей речи»¹⁷.

В этом году 6 июня это стихотворение читали здесь, в Кракове. Но прочитывали ли вместе с ним ответ Пушкина, раз уж это был день его рождения?

В своем стихотворном ответе 1834 года «Он между нами жил» Пушкин говорит о том почтении, которое испытывали русские литераторы к Мицкевичу и о том благословении, которым они его проводили на родину. Но затем Пушкин продолжает так:

Но теперь

Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом

Стихи свои, в угоду черни буйной,

Он напояет. Издали до нас

Доходит голос злобного поэта,

Знакомый голос!.. Боже! освяти

В нем сердце правдою Твоей и миром…¹⁸

И молитва Пушкина не осталась тщетной. Мицкевич читал эти строки и по достоинству оценил их¹⁹. Свой некролог о Пушкине во французском журнале «Le Globe», опубликованный 25 мая 1837 года, он подписал: «Друг Пушкина» (un ami de Pouchkine)²⁰.

В этом некрологе Мицкевич пишет: “Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений <…> Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта; находил я в нем характер слишком впечатлительный, а иногда легкомысленный, но всегда искренний, благородный и способный к сердечным излияниям»²¹.

Такова история двух великих поэтов, сынов Польши и России. Они была непохожи друг на друга, но умели ценить друг в друге лучшие качества, умели деликатно, но твердо сказать горькую правду, и при этом остаться братьями – не только в этой жизни, но и за гробом.

Итак, «возлюбленная непохожесть» — вот основание для нашего единства. Единства не в форме политического или экономического союза – это невозможно, а в форме культурного обмена, духовного взаимодействия, научных и творческих контактов.

Пушкин и Мицкевич, Шопен и Чайковский, Гоголь-Яновский и Достоевский – все они смотрят на нас и безмолвно вопрошают, когда же в пепле взаимных сражений мы найдем наконец алмаз братской любви.

1^ Р. Зидер. Что такое «социальная история»? Разрывы и преемственность в освоении «социального» // Thesis, 1993, вып. 1. C. 163-181. http://www.hse.ru/data/108/314/1234/1_4_2Sied.pdf (дата обращения – 29.11.2015)

2^ Социальная история // Фонд знаний «Ломоносов» — http://www.lomonosov-fund.ru/enc/ru/encyclopedia:01412 (дата обращения – 29.11.2015)