Времена нынче такие, что все мои церковные друзья горячо интересуются экклесиологией, в самом причем практическом смысле. То есть даже не книги оо. Шмемана и Афанасьева штудируют и ведут войны цитат — это для многих пройденный этап. А вживую ищут: где же они, границы Церкви? И куда ж нам плыть, к каким границам в этом бескрайнем море?..
До недавнего времени этих границ искал и я (мной двигала вековечная мечта маленького человечка: устроить Церковь по себе, так дети строят себе домик на дереве, натаскивая туда предметов из большого, взрослого дома, и радуются, заперев за собой самодельную картонную дверь: чур-чура, мы в домике, у нас свой мир!…). И то, что я здесь пишу — это думы, обращенные прежде всего к себе самому.
Открыть и почитать посты на вышеназванную тему и ветви комментов к ним в ЖЖ и Фейсбуке: сколько прозрений! Сколько тонкого анализа, эрудиции, прохладной иронии, кровавого кипения страстей, разорванных на груди рубах, и всё это нередко — в одном флаконе одного коммента! Сколько правды! Сколько искреннего негодования и контрнегодования на негодующих в защите того, на что негодующие негодуют!..
Одни констатируют, что времена ныне последние, точка невозврата пройдена, а значит, надо немедля крепить державные церковные ряды и поганой метлой гнать на костер скрытых врагов. Другие констатируют, что времена ныне последние, точка невозврата пройдена, а значит, надо крепить («возьмемся за руки, друзья…») наши маленькие, но чистые рукопожатные ряды избранных и бежать в катакомбы. При том всегда выходит так, что обсуждаем и клеймим кого-то «их», а конкретный «я» — ну само собой, априори, по умолчанию, как жена Цезаря, вне подозрений. И это умолчанное «я» тем более разительно зияет во всех нынешних церковных войнах, что никогда вслух не произносится — произносится только «они». Они, они, они, кто бы ни были: голубое лобби, сановитые спикеры, грантоеды и майдауны, властный аппарат, пятая колонна…
Митрополит Антоний Сурожский как-то сказал: «Мы должны жить так, что, если бы Евангелия были утеряны, то, глядя на нас, их можно было бы написать заново». В каком-то очень важном смысле можно сказать так: Церковь — не «они» и не «оно». Церковь — это я. Как живу я сам — это и есть для меня Церковь. И ее границы проходят не где-то вне, но внутри меня, в моем сердце, в моем собственном устроении. По той линии, которая ведет или не ведет напрямую к знаемому мной или чужому мне Христу, и вслед за Ним, вместе с Ним — в Царство Божье, куда я хочу — или не хочу, если дорожу тем нечистым в себе, которому, по слову апостола, в это Царство хода нет…
Не буду дальше говорить «мы», буду говорить только о себе. Внимательно присматриваясь к себе (повторю, обстоятельства жизни последних лет заставляют), в том числе и к моим реакциям на мир и людей, на церковные события и реалии, я с ужасом, почти с отчаянием, вижу: я — вне себя. Внутри меня — столько не-Христового, столько неустроенности, той самой разрухи (помните, что говорил про разруху профессор Преображенский?), что мне страшно быть в себе. То есть смириться и принять самого себя, такого как есть, как реальность. Меня просто выталкивает вон из себя — наружу. Вместо того, чтобы — опять булгаковскими словами — заняться чисткой сараев, своим прямым делом, я бегу, очертя голову, во внешнее: устраивать судьбы иностранных оборванцев, собирать полтинники в пользу детей Германии, петь хором то с теми, то с другими.
Сиречь — протестовать, защищать, строить или штурмовать баррикады, крепить скрепы или, напротив, раскачивать лодку, выходить на молитвенные стояния или акции протеста, готовить и совершать церковные реформы и революции или, напротив, жестоко подавлять всякое инакомыслие (и тех и других идеологий в церковной среде предостаточно, и каждая — со своими отработанными приемами пропаганды), и всё искать и искать границ Церкви, и все говорить и говорить о них (неважно, звучит ли этот мой голос как рокот с высоких медиатрибун и амвонов или как желчное стенание междусобойного фейсбучного хора), тем самым только способствуя новым и новым ее разделениям, расковыривая снова и снова раны ее расколов, больших и малых. Отказываясь видеть в тех, кого определяю как врагов Церкви, своих ближних, которых заповедано любить, не признавая иной формы любви к ним, кроме обличения, осуждения и предания огню и мечу.
А по ходу дела — не уставая сетовать: как же так, Христос создал одну Церковь, а мы грешники вон как ее раскололи… Не «мы» раскололи — я. Раскалываю именно сию минуту — тем, что до сих пор не пришел в себя, не занимаюсь и не болею собой, в том смысле, в каком звучат слова Евангелия: «Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?»
То, что я говорю, не призыв закрыть глаза на церковные болячки и запереться в своей келье под елью. Я о другом — о необходимости осознать, что есть Церковь. Церковь — это «где двое или трое соберутся во имя Моё…». Ища ее границ и устраивая ее, я тщательно проверяю, во имя ли Христово собрались вот эти, которые вокруг меня — а надо бы для начала постоянно проверять, во имя ли Христово — я сам.