По правде сказать, в тот день я была не готова к поездке в Оптину. Между тем, что-то уже давно подталкивало – пора ехать, «звонок», противиться которому трудно. К Оптиной у меня отношение особое. Это моя христианская «колыбель» после долгого перерыва, отделившая период раннего эмоционального влечения в храм от более сознательного.
Приехав туда лет восемь назад ради монахов, убитых на Пасху в 1993 г. – отца Василия, иноков Ферапонта и Трофима, я почти ничего не знала о монастыре, но как-то инстинктивно поняла, что это место мне близко и необходимо.
Преподобный Оптинский старец Амвросий
В один из первых приездов, обратившись к Преподобному Амвросию с маленькой просьбой – помочь мне выстоять службу, пересилив приступы удушливого кашля, я обещала перед его образом, – там, где костылик и где когда-то стоял аналой отца Василия, – узнать все об истории, о духовной традиции Оптиной Пустыни и о старцах.
И мне показалось, что молитва моя услышана и принята благосклонно. «Батюшка», отец Амвросий, стал мне близок.
И, вот, периодически в сознании раздавалось это самое «пора», когда казалось, что зовут и братия и старцы — для укрепления, для поддержки; я была совершенным младенцем. Но в тот день сорвалась, так и не успев подготовиться к поездке внутренне.
«Вторжение»
Упав на сидение в маршрутке, мысленно перебирала впечатления прошедшего дня. Перевод работы Манхейма разослала, так и не позвонила во ВЦИОМ, да, еще статья, кому-то из редакторов она попадет, и кто будет править меня и де Местра? Прецеденты были…
На душе было тоскливо, краем сознания я понимала, что мечусь всуе. От грусти или от монотонного ритма за окном набежали мандельштамовские строки:
«Еще далеко асфоделей
Прозрачно-серая весна.
Пока еще на самом деле
Шуршит песок, кипит волна
Туда душа моя стремится
За мыс туманный Меганом…»
Что это о похоронах? Хотя, что удивляться? В суете все к тому, жизнь совьется, и не заметим. И тут слух мой прорезал дребезжащий звук. Что-то говорил пожилой человек, который сел позднее меня. Мельком видела, что поднимали его трудно, и он в изнеможении опустился на сидение слева от входа. Но мне казалось, он не один. Странно ведет себя.
Старичок, прилично и опрятно одетый, весь светленький и симпатичный, слабым, надтреснутым голосом настойчиво выспрашивал что-то о кладбище. Убедившись, что помочь я ничем не могу, поскольку кладбищ в Москве не знаю, я уютно устроилась в кресле, решив без всякой мысли поблаженствовать до Теплого Стана.
Однако уединиться не удалось. Спутник, не умолкая ни на минуту, все пытался разузнать, каким автобусом можно доехать до ближайшего от конечной кладбища, попутно проясняя обстоятельства, заставившие его тронуться в путь: «Сегодня девятый день у жены. Сын должен был еще утром сходить в храм, а днем у него совещание, на кладбище он поехать не сможет. И, вот, я решил — тут он сделал паузу, подбирая нужный глагол, — его подменить».
photosight.ru Фото: kalusha
При последнем слове все как-то стихли. Физическое состояние старичка оптимизма не внушало. Худенький, жилистый, он явно неуютно держался на сидении, и заметно было, что лишние движения причиняли ему беспокойство. К тому же, он характерно покашливал, дотрагиваясь до груди, видимо, при экстрасистолах. Думаю, что не только я, но и остальные почувствовали себя неловко. Это была одна из таких коварных ситуаций, которые поражают внезапностью. При мысли о продолжении этого самостоятельного путешествия становилось не по себе.
Наконец, один из молодых людей прервал молчание вопросом о том, где живет наш спутник, вероятно, раздумывая о том, как бы скорейшим образом доставить его домой? Но старичок оказался подготовленным и, предвидя нежелательный для его предприятия исход, ни за что не открывал никаких сведений о себе, всякий раз удачно переводя разговор на другую тему. В глазах его при этом светился природный ясный ум, видно было, что действует он в полном сознании и твердой памяти, не отдавая себе отчета лишь в одном: он едва ли может совершить то, что несколько лет назад ему было еще под силу.
При выходе из маршрутки обнаружилось обстоятельство, не оставляющее надежды – без посторонней помощи он не мог пройти и нескольких шагов из-за сильнейших болей в суставах. Тот же молодой человек, нерешительно оглядываясь, повел его в сторону автобусной остановки, а я, невольно замедляя шаг, поплелась за ними, благо было по пути.
Между тем, цель этого путешествия оставалась туманной. Старичок называл только квадрат и номер участка, на котором похоронена жена, и больше ничего, т.к. в день похорон его везли на машине, и он запомнил дорогу до места лишь в общем, «на всякий случай».
Трудно сказать, что сыграло большую роль – то ли необъяснимое обаяние этого пожилого человека, то ли скрытая и не всегда оцененная отзывчивость москвичей, но скоро вокруг него образовался кружок прохожих, живо обсуждающих направление его движения. Общими усилиями удалось установить, что следует он, вероятнее всего, в Ракитки. Знатоки подсказали и номер автобуса, на котором можно было бы доехать, если бы дело обстояло несколько иначе в смысле возможностей передвижения.
Как только цель «совещания» была достигнута, народ мигом разошелся по своим делам, предполагая в случайном молодом человеке сопровождающего. Но тот, извиняясь, и, видимо, терзаясь внутренне от того, что должен «просто немедленно бежать», подсадил старика в подошедший автобус и скрылся. А я, замерев на месте, как во сне, смотрела на закрывающуюся дверь, на путешественника в салоне, который, сияя видом, смотрит вперед, и, пытаясь сохранить равновесие, медленно отъезжает в пустом автобусе в сторону Ракиток.
…Ну, метров пятьдесят-шестьдесят в сторону автостанции я, наверное, прошла. Медленно, не очень уверенно, пытаясь подавить чувство досады. Даже если предположить, что сегодня я доберусь до Оптиной, а уже вторая половина дня, а завтра чуть свет буду стоять в очереди на исповедь к батюшке, пунктом первым и главным в моем методически-составленном перечне грехов будет этот самый старичок, которого я так просто только что отпустила в самостоятельное плавание.
Картины представлялись одна ужаснее другой: он практически не ходит, место он не найдет, кладбище закроют, а если до заката он не вернется на остановку? Ночь, окраина, шлейф историй из криминальной хроники… А родственники, которые наверняка уже потеряли его и, возможно, ищут? Вернуться? Попытаться доставить его домой, а потом ехать на машине и остановиться на ночь в Козельске у матери К.?
Да, но пунктов в исповеди таким образом не убавилось бы, и первым стало бы сорванное по моей милости монашеское правило. Мать К. без внимания не оставит, примет, накормит, но прощай правило! Тут я уже поняла, что Оптиной сегодня не будет, и угрюмо повернула в сторону Ракиток.
«Не попустив воле моей совершатися»
Ехала и укоряла себя: да, старичка этого и след простыл, и ясно же, кто меня сбил! Но мой новый знакомый оказался на месте. Так и стоял там, где сошел, прямо на остановке и не спеша отыскивал что-то в полотняной сумке. Моему появлению не удивился и особо не обрадовался, но вежливо и благожелательно протянул мне свежий с грядки огурчик, и сам весело захрустел в такт.
Признаюсь, от великой беспомощности и сознания надвигающейся опасности я употребила все свои дипломатические способности. Я действовала уговором и убеждением, рассуждением и аргументацией, но дедушка был так же непреклонен, как благодушен – ни отказываться от своей затеи, ни назвать свое имя и адрес он не желал. При этом благородство породы, сквозившее в его облике и в речи, заставляло меня невольно отдавать должное его возрасту. С ним невозможно было бы говорить как со слабым, ни малейшего давления он бы не потерпел. Участливо тронув мое запястье, он указал нашу следующую цель – придорожное заведение системы общепита.
Я пыталась возражать: машины мы там наверняка не добудем, больше того, это просто небезопасно, однако мне пришлось подчиниться. В то же время я хорошо понимала безвыходность положения – надежды на то, чтобы остановить машину в сплошном потоке на автостраде, просто не было.
Когда же мы переступили порог почтенного заведения, меня охватил страх: за столом напротив входа сидела компания бритоголовых молодых людей с цепочками, загорелых до цвета баклажана и одетых по случаю крайней жары прямо скажем условно. Мой спутник сразу, не откладывая, направился к ним, был принят на руки и уже через минуту оказался центром общего внимания.
Я же устремилась к стойке, прося и умоляя одолжить мне телефонный справочник. Барменша, блондинка лет сорока пяти, оказалась женщиной опытной и сердечной и проявила живейшее участие к моим переговорам последовательно с милицией и с МЧС на городском и на местном уровне. Выслушивали, переадресовывали, в одном месте даже пообещали подъехать к остановке, но, увы, так и не приехали.
В тоске ожидания я время от времени посматривала в сторону компании. Дедушка жестами приглашал меня присоединиться к обсуждению, но я кивала с почтительного расстояния. Ребята оказались белорусами, несмотря на устрашающий вид какими-то по-детски простодушными, и из их разговора со старичком я уловила, что работают они здесь же, в Ракитках… могильщиками.
История его между тем тронула и их. Каково было мое удивление, когда, увлеченные в поток его затеи и сами недоумевая, они направились к выходу, рассуждая только о сложности, но отнюдь не невозможности дела – добраться со старцем на неведомый далекий квадрат. При этом было очевидно, что ему не одолеть не только всего пути, но даже отрезка до ворот кладбища, откуда они предполагали довезти его до места на служебной машине.
И тогда эвристическая идея блеснула в их сияющих под июньским солнцем головах: они понесли его на сплетенных руках, и дедушка, обхватив их могучие выи, тяжко охая и постанывая, просил только торопиться, пока у него еще остаются жизненные силы.
Все-таки поразительные люди москвичи, о некоторых сторонах их характера мало известно! Пока я шла за удаляющейся группой, не теряя из виду остановки, куда могла подойти машина МЧС, и пыталась представить себе наше возвращение, навстречу мне вышла средних лет женщина, и я безошибочно угадала в ней православную. Длинная юбка, платок, полное отсутствие косметики и невозмутимое спокойствие.
Возвращаясь с кладбища, она заинтересовалась происходящим, и ничуть не удивилась ни тому, что этот немощный человек предпринял такой рискованный шаг, ни необычному осуществлению замысла: «Ну, что вы так волнуетесь? Сносят – вернут»… Развернулась и пошла рядом со мной. Слова ее в тот момент не показались мне убедительными, но я была рада и благодарна ей как посланцу с Неба.
У входа на кладбище нас ожидало разочарование – машину ребятам не дали, даже ради такого выдающегося в своем усердии старичка, даже по такому случаю, как девятый день, который, к слову сказать, уже клонился к вечеру. Попытки остановить одну из иномарок, проезжавших через ворота на кладбище, не имели успеха, и я уже с трудом сдерживала новый приступ волнения, как вдруг белорусы вспомнили еще об одном «транспорте», самом доступном. – Катафалк!
Конечно же, и как только сразу не пришло в голову! В первую минуту я подумала, что это просто жесткая шутка, но не тут-то было. Не прошло и пяти минут, как моего подопечного заботливо вздымали на это средство передвижения, и громкие вопли «жертвы» оглашали окрестности.
Я была бессильна воспрепятствовать: дедушка стоял насмерть и ни о чем кроме как ехать любой ценой слышать не хотел! Держась за поручень одной рукой, другой он прихватывал сердце, постанывал, всхлипывал, но ни за что не согласился бы теперь покинуть этот «насест». Не выдержав последней минуты «сборов», я отвернулась в сторону шоссе, делала вид, что все еще ожидаю машину…
Прошло более получаса. За это время я не раз подумала о том, как опрометчиво доверила пожилого человека, как мне казалось тогда от малодушия, «сомнительным провожатым». Что я натворила? Вместо помощи допустила несколько ошибок, пойдя на поводу у того, кто просто не отвечает за свои поступки. Случись что, чем оправдаюсь перед его родными? Можно было бы сойти с ума, но моя ничему не удивляющаяся спутница спокойно листала молитвослов и посматривала на меня так, будто каждый день только тем и занимается, что свидетельствует жертвенные подвиги любви немощных старцев.
Но, вот, свершилось… Как описать то, что открылось взгляду! Ни один шедевр отечественного и зарубежного кино не знает таких кадров! Они приближались. На фоне колышущегося массива деревьев, отдающего тепло заходящего дня и озаренного вечерним солнцем, катафалк медленно и торжественно возвращался, неся на себе героя моего рассказа. Он не сидел, а скорее свисал на перекладине, низко опустив голову и плечи; рядом, не торопясь, величественно, сознавая глубину произошедшего, шел один из посланных нам Богом людей, шел тихо-тихо.
Так же тихо, будто боясь нарушить внутреннюю тишину, ребята отделяли старичка от конструкции. Страдания его были безмерны, так что и москвичка не выдержала и на минуту отвернулась. Он плакал беззвучно, от боли, но видно было, что даже если бы ему прямо сейчас пришлось умереть, он ни о чем бы не сожалел – главное он сделал.
«По вере вашей…»
От усталости и от избытка впечатлений соображала я с трудом. Помню только, как те же ребята вышли на автостраду, как они каким-то чудом остановили приличную машину, развернув ее со встречной полосы, как расплачивались с водителем, а тот, выслушав рассказ, не хотел брать деньги.
В машине, держа за руку своего измученного спутника, я размышляла о том, что виденный мной когда-то фильм Роя Андерсона «Шведская история любви», отрекомендованный знакомыми как «киношедевр», — это бледное и неубедительное повествование по сравнению с той любовью, которую я видела сегодня.
Восхищение и радость — все смешалось тогда в сознании. Это был редкий момент, когда мне вдруг захотелось, чтобы меня проводили так же. От жалости к своему воображаемому и внезапно осиротевшему супругу, который поедет меня навестить, я не заметила, как плачу ручьями. Однако долго предаваться печали мне не пришлось. Взгляд мой упал на моего спутника. Двадцать минут в машине при открытом окне преобразили его совершенно.
Рядом со мной сидел потрясающе красивый седой старик — отставной военный, как выяснилось из краткого разговора между ним и водителем. Несколько откинув голову назад и развернув плечи, он чувствовал себя хозяином положения. Похоже, в жизни его возили. Последние солнечные блики высветили светлые глаза до самого донца, и в те минуты ему было отраднее, чем мне. Он пребывал в мыслях со своей женой. Какой момент в жизни он вспоминал: свадьбу, известие о рождении сына, или ее уход, кто знает, но одно я могу сказать, его жена была необыкновенной!
Состояние общей погруженности в нечто великое нарушили вопросы водителя. И тут старичок бодро отрапортовал имя, отчество и адрес проживания. Еще полчаса и мы были на Ленинском у его подъезда. Проводили до лифта, дальше он не позволил. Ничему не удивляющаяся москвичка сказала, что, должно быть, это так и надо, но теперь-то он не пропадет.
Шофер, видимо, под впечатлением, добросил нас до дома. Я чувствовала, что порядком устала, но ни о чем другом думать не могла: за эти часы промелькнуло столько лиц, но этот физически слабый человек был единственным, кто ни на минуту не сомневался в осуществимости своего плана и кому Бог подал все по его вере.
…Механически набрала номер мамы, ожидая упрека за обычную несобранность, но встретила в ответ радостное: «Ты не уехала? Слава Богу! Я предполагала, что ты задержишься сегодня, и уже представляла, как ты в потемках ходишь по Лермонтова в поисках жилья».
За ночь впечатления улеглись, утром поднялась до жары и первым автобусом ехала в Оптину, не желая уступить наступающему дню ни часа пребывания в обители. Скоро я буду там, где ветер гуляет по дорожкам, вздымая края мантий и раскрывая веером сорок складочек – монашеских скорбей, и лучше этих складочек нет, наверное, ничего на свете, даже если монаха положат, как мышонка, в уголок, и никто о нем не вспомнит…
Читайте также: