Душа России

Читайте также статьи протопресвитера Александра Шмемана:

Что такое пост в наши дни?

Фотографии Герд Людвига

От редакции: В журнале National Geographic вышла статья Сергея Александровича Шмемана о Русской Православной Церкви, представляем ее нашим читателям. Перевод с английского специально для «Правмир» Валерии и Юлии Посашко

По мере удаления от Москвы новая Россия постепенно остается позади.

Пробки и пропитанный выхлопными газами воздух, огромные торговые центры и сверкающие рекламные щиты недавних «ударных» лет сменяются серыми пригородами и ржавеющими заводами советской эпохи. Все это, в свою очередь, растворяется в бесконечных сосновых и березовых чащах, перемежающихся полями и вневременными деревушками с бревенчатыми избами. То и дело показывается на горизонте причудливо украшенные колокольни, их позолоченные купола переливаются в лучах яркого весеннего солнца.

Мы возвращаемся в глубинку, в ту Россию, которую так любят славянофилы, эмигранты и художники.

И мы направляемся в самое ее сердце.

Цель наша – Муром, один из древнейших русских городов. Выстроенный на семи холмах на левом берегу реки Оки,   в средние века Муром был гордым бастионом на восточной окраине древней Руси. Так было до тех пор, пока империя, все более расширявшая свои пределы, не оставила его позади, в своей глубине, бедным провинциальным городком, славившимся своими монастырями, исторической памятью и легендами. Советские правители пытались уничтожить и это,   и сегодня Россия пытается восстановить свою прерванную связь с прошлым. Это прошлое – частичка и моей жизни.

Четыре столетия тому назад благочестивая молодая девушка приехала сюда в качестве жены «мужа знатного рода и состоятельного». Несмотря на жизнь, полную тяжелейших испытаний – постоянное отсутствие мужа, уходившего в военные походы, рождение 13 детей, смерть 8-ми из них, голод, эпидемии, военные вторжения, разруха и разбой времени, получившего в истории наименование Смутного – Иулиания Осорина оставалась непоколебимой в своей вере и милосердии. После своей смерти в 1604 году она была канонизирована Русской Православной Церковью как святая праведная Иулиания Лазаревская — по названию деревни в пригородах Мурома, где она жила. Ее канонизация должна была послужить для людей, поддавшихся панике и страху, ярким доказательством того, что святость достижима не только через монашеский постриг, но и через жизнь в семье, в миру.

Моя мать, урожденная Иулиания Осоргина, названая в честь святой, является ее прямым потомком.

Мне доводилось бывать в Муроме и прежде, в то время, когда Россия вступала в очередную полосу испытаний. Это был март 1992 года. Вскрылся лед на реке Оке, и повсюду в воздухе витал запах перемен, новых начинаний. Я был тогда — в течение последних лет существования Советского Союза, в 1980-х годах — начальником московского представительства газеты New York Times и возвращался, чтобы написать о падении коммунистического режима и возрождении новой России.

Это был головокружительный и полный хаоса период, время сомнений и великих надежд – на торжество демократии, экономической свободы, и, возможно более всего – надежд на духовное обновление. Русская Православная Церковь восставала из пепла советской эпохи и миллионы русских людей бросились креститься. Большинство из них лишь смутно догадываясь о религиозном значении этого Таинства, но жадно желая вернуть свое прошлое и восстановить свою идентичность, которые в течение 75 лет коммунисты пытались уничтожить. Тысячи разрушенных церквей – включая и те, которые в советские времена использовались как склады, фабрики или коровники – вернулись к своему первоначальному назначению, и, в конечном счете, – к своему первозданному благолепию и величию. Величественный Храм Христа Спасителя, взорванный по приказу Сталина в 1931 году, был заново возведен на берегах Москвы-реки. Верующие, которые вынуждены были уйти в подполье, затаиться во времена советской власти, встрепенулись и принялись энергично восстанавливать приходы, сиротские дома, хосписы и школы. Тысячи мужчин были рукоположены в священники, еще многие тысячи – давали монашеские обеты, все в сильном стремлении восстановить свою путеводительную веру.

На протяжении почти десяти веков Русская Православная Церковь, с ее величественной литургией и иконографией, была неотъемлемой частью русской национальной идентичности и истории. Я был достаточно русским, чтобы глубоко почувствовать: вера моих предков снова возвращается к жизни. В то же время, как западный репортер, я задавался вопросом: куда может привести это стремительное погружение в прошлое, зачастую идеализированное и лишь смутно осознаваемое? Станет ли Православная Церковь действительно мощной силой, способствующей продвижению реформ, способной и дерзающей говорить правду Кремлю? Или она вновь займет то положение, которое отводилось ей в течение столетий царского режима, снова превратится лишь в красивую декорацию и инструмент авторитарного режима?

Эти вопросы волновали не одну только Церковь; на кону стоял вопрос о будущем России. Через несколько лет после крушения СССР один русский профессор, Джеймс Х. Биллингтон, ныне директор библиотеки Конгресса в США, писал следующее: «От того, сможет ли Русская Православная Церковь вырваться из-под гнета государства и стать совестью и сознанием нации, во многом будет зависеть, сможет ли Россия создать новую, демократическую и гражданскую культуру или вернется к темному и губительному авторитаризму». С тех пор, кажется, этот мрачный сценарий начинает осуществляться, ведь церковные лидеры стали заодно с агрессивным, антидемократичным Кремлем. Однако когда я вернулся в Муром в прошлом году, мне захотелось узнать – продолжает ли частичка милосердия и благочестия св. Иулиании жить в возрожденных церквах.

Кроме того, у меня были причины полагать, что дух, открытый вопросам и исканиям, отнюдь не чужд некоторой части верующих. Мой отец, протопресвитер Александр Шмеман — православный священник и богослов, кто, подобно и моей матери, являлся «сыном русской эмиграции» — был широко известен в эмигрантских кругах и среди интеллектуалов Советского Союза благодаря своим книгам и передачам на Радио «Свобода» (правительство США транслировало это радио через Железный Занавес). Будучи, с одной стороны, до конца русским и одновременно не без гордости считая себя человеком западным, он прожил большую часть своей жизни в Соединенных Штатах и много времени посвятил выведению православной веры из «национального гетто», раскрытию ее универсальной миссии. В 2005 году дневники, которые он вел с 1973 года до самой своей смерти в 1983 году, были опубликованы в России. К моему изумлению, они немедленно сделались сенсацией среди множества верующих и мыслящих русских людей. Мне хотелось понять, почему размышления западного священника нашли такой мощный отклик в сердцах людей?  

Муром, в который я вернулся, изменился мало. Несколько ночных клубов, заправочных станций, сервисов, рекламные щиты, разумеется — однако, если какая-то часть денежных потоков и просочилась из Москвы, то осела она явно в отдалении от этих краев. До сих пор нет постоянного моста через Оку — только понтонный, на лето. На дорогах, как и прежде, полно коварных ухабов, старые деревянные дома обветшали и накренились. Впрочем, есть и одно существенное изменение: монастыри и церкви на высоких обрывах над рекой теперь отреставрированы и сияют во всем своем великолепии.

Датируемый началом 11-го века, Спасский монастырь является одним из старейших во всей России. До 1995 года он был приспособлен под армейские бараки, после чего оказался заброшен и превратился в серые и зловонные руины. Русская Православная Церковь поручила энергичному священнику, отцу Кириллу Епифанову, дело восстановления исторического религиозного центра. Начал он с того, что построил пекарню, чтобы этим обеспечивать немногочисленную братию. Затем, привлекая откуда только возможно спонсоров и рабочую силу, он заново отстроил церкви и восстановил угодья. Результат получился ошеломляющий: полные автобусы паломников теперь приезжают, чтобы увидел чудо воссозданной в своем средневековом величие обители. На безукоризненно ухоженной территории расположился также птичник для кур и процветающая пекарня, наполняющая воздух ароматом свежевыпеченного хлеба.

Спасский – один из сотен монастырей, восстановленных в «оттепель», наступившую с началом горбачевской перестройки в конце 1980-х. В 1987 году в России было только 3 монастыря; теперь их насчитывается 478. В ту пору существовало всего лишь 2 семинарии; сегодня их 25. Наиболее поразительным явился бум строительства церквей — от 2000 при Горбачеве до 13000 на сегодняшних день. Русская Православная Церковь превращалась в мощный социальный институт, с дюжиной издательских домов и несколькими сотнями развивающихся газет, журналов, веб-сайтов.

Когда я встретился с отцом Кириллом, он только что вернулся из паломничества в Восточные Православные монастыри на Святой Горе Афон в Греции. Крупный мужчина, с громогласным голосом и густой черной бородой, он раздавал подарки своим монахам, как любящий, но строгий отец. Всегда в движении, с вечно развивающейся за ним рясой, он, казалось, являл собой тот идеал лидера, который так необходим был возрождающейся Церкви – наставник и начальник, с энергией, бьющей через край, энтузиазмом и верой. Однако , за чашкой чая в своем сводчатом кабинете отец Кирилл смягчается .

«Найти деньги и восстановить здания – это самая легкая часть работы», — объясняет он. – «Паломники? Большая часть из них – «религиозные туристы», приезжающие набрать «сувениров». Даже монахи – сегодня они в одном монастыре, завтра – в другом. В Церкви по-прежнему нет настоящей религиозной жизни, настоящего духовного возрождения».

«Советский режим был продуктом неверия, но, по крайней мере, он позволял истинным верующим жить огнем своей веры», — говорит о. Кирилл. «Сегодня же мы больше заняты борьбой с сектами и «врагами», чем стяжанием покаяния. Вот эти-то силы и терзают Церковь изнутри».

Он рассказывает, что для множества людей, бросившихся креститься с первым дуновением свободы, религиозная жизнь на этом и закончилась. Раздаются голоса иных священников и верующих, сетующих на упадок интереса к вере в массе простых русских людей, а также на тенденцию официальной церкви к движению в сторону ксенофобии и национализма.

Посещение церкви носит эпизодический характер — поскольку Русская Православная Церковь сегодня не ведет учетную запись прихожан и не фиксирует членства в Церкви. По словам историка Церкви Николая Митрохина, около 60% русских сегодня называют себя православными – они могут быть крещены, венчаны и похоронены по церковным канонам – однако менее 1 % посещают церковь хотя бы раз в месяц. Согласно другим источникам, эта цифра доходит до 10%. Одной из причин такого эпизодического характера религиозной жизни может быть и не вполне дружественное и открытое отношение Церкви к простым людям, неискушенным в вопросах церковных традиций, как я мог наблюдать это в Муроме.

Мощи св. праведной Иулиании сегодня покоятся в ярко-желтой церкви святого Николая на Набережной, ненадежно взгромоздившейся у крутого обрыва. Когда я, желая отдать дань почтения, вошел в храм, там как раз проходило крещение двух младенцев. Тучный священник, строгий и нетерпеливый в отношении к молодым родителям и крестным, казалось, был более заинтересован в том, чтобы поскорее уже закончить чин, нежели в том, чтобы сделать его понятным для присутствующих.

«Давайте, давайте, раздевайте их!» — рявкал он, – «Как я могу в таком виде опустить их в воду? Дай ему свечу, чтобы держал. Нет! В правой руке! Что вы делаете?» Младенцы орут, мерцают фотовспышки, родители спорят, и вот чин крещения, по-видимому, кое-как подходит к концу.

В другом пределе церкви женщина средних лет в яростно замотанном вокруг головы белом платочке отчитывает меня за то, что я фотографирую мощи св. Иулиании. «Вас священник благословил фотографировать?» — допытывается она. – «Фотография без благословения все равно принесет только несчастье!»

За годы моего пребывания в Советском Союзе я уже знаком с этим типом прихожанок. В немногих открытых в те времена церквях всегда были женщины, подобные этой – женщины, которые выскабливали полы и начищали подсвечники, которые выстаивали все церковные службы, в то время как всех остальных советская пропаганда отпугнула от храма. В каком-то смысле, они вынянчили Церковь в долгий период ее пленения. Они явились блюстительницами церковного благочестия и традиций: «Станьте здесь! Повернитесь в сторону алтаря! Перекреститесь!». Они были невыносимы, но Церковь перед ними в неоплатном долгу. Поэтому я делаю то же, что и все русские, столкнувшиеся с этими активистками: кланяюсь и покорно убираю свой фотоаппарат.

Послушание и обрядовость правили Русской Церковью еще со времен Крещения Руси в 988 году, когда князь Владимир, правитель Киевской Руси, повелел своему народу креститься в Днепре. Согласно легенде, знакомой всякому русскому человеку, Владимир отправил посланников во все концы земли на поиски новой веры для своего языческого народа. Послы, отправленные в Константинополь, вернулись домой в великом трепете от того восточного греческого обряда, свидетелями которого они стали в Соборе Святой Софии – тогда самом большом храме в мире. «Не знали мы, стоим ли на земле или на небе», — рассказывали они.

Религия, принесенная на Русь князем Владимиром, сформировала русский народ, и, в свою очередь, была им преобразована. Православные монастыри становились духовными, экономическими, культурными и, по временам, оборонительными центры государства. Храмы, возводимые по всему лицу русской земли, вызывали благоговейный трепет своим величием и непоколебимой верностью традиции. До сегодняшнего дня языком Церкви является устаревший, но сладкозвучный церковнославянский язык. Священники в своих блистающих одеждах отделены от остального собрания искусно изготовленной стеной иконостаса; большую часть Литургии поет хор, часто исполняя песнопения, сочиненные величайшими русскими композиторами. Для православных верующих этот опыт так же таинственен и неотмирен, как прямы и неприукрашены для баптистов их собрания.  

Во время своего первого приезда в Муром меня поразила рака с мощами святой Иулиании – позже мощи были перенесены в недавно восстановленный храм. Рядом покоятся мощи двух муромских князей – святого Константина Муромского и его сына, святого Михаила. Святой Константин приехал в эти тогда еще необжитые земли, чтобы насадить свою веру и утвердить свою власть. Это часть древнего русского предания: праведные князья-воины, несшие свет Православия, неустанные служители Церкви, бывшие ей опорой в трудные времена. Через века русские пронесли сознание своей особой миссии, уникальной духовности, нашедшей выражение в названии «Святая Русь».

Вызывающая благоговение грандиозность особенно бросается в глаза в московской резиденции Патриарха Алексия Второго – последнего главы Русской Православной Церкви. Молчаливые клирики в черных мантиях обращаются только к «Его Святейшеству». Огромные полотна на обшитых темными панелями стенах изображают эпические моменты из истории религиозной жизни России. Ассистенты инструктируют посетителей, где стоять, когда в комнату войдет Его Святейшество.  

Но Патриарх входит, улыбаясь и тепло приветствуя меня (нам уже доводилось встречаться несколько раз в начале 1990-х). Он просит подать чай и заботливо предлагает отведать шоколада.

Алексий выглядел очень крепким и бодрым для человека 79 лет, несмотря на то, что страдал от проблем с сердцем и с дыханием, которые меньше чем через год и свели его в могилу.  

«С проявлением болезни я стал меньше участвовать в богослужениях. Однако все-таки возглавляю по 150 служб в год» — рассказывал он мне. Потом, с огоньком в глазах, добавил: «Врач, который измеряет мне давление, говорит, что оно довольно высокое до службы, но после всегда нормальное».

Алексий возглавлял Русскую Православную Церковь с момента ее возрождения в 1990 году до самой своей смерти в декабре 2008 года. Его история – это история Церкви и ее противостояния с государством. Он родился в Эстонии в 1929 году в семье русских дворян-эмигрантов и 40 лет служил сначала священником, а затем епископом в условиях советского режима. В те времена коммунисты низвергли Церковь до положения полулегального «культа» и вынуждали «служителей культа» играть в непрекращающуюся унизительную игру с заговорами и обманами. Алексий никогда не отрицал своих попыток договориться с государственными «органами», но настаивал на том, что каждое его действие было направлено на сохранение главной функции Церкви. «Во времена самых тяжелых репрессий Церковь не пряталась в катакомбы, — говорит он. – Она продолжала совершать таинства, продолжала молиться».

Алексей считал своим долгом установить личности «новомученников и исповедников» — жертв советских репрессий, почитаемых Церковью как пострадавших за веру Христову.   Он выделил четвертую субботу после Пасхи для совершения специальной службы в памяти о как минимум 20 тысячах «врагах советского государства», которые в разгар гонений, в 1937-38 годах, были расстреляны и похоронены в общей могиле на юге Москвы.

Позже я присоединился к тысячам москвичей, когда Патриарх вместе с множеством епископов и священников приступил к совершению Божественной Литургии. Некоторые люди ставили зажженные свечи прямо в поросшие травой насыпи, возникшие на месте траншей, куда сбрасывали расстрелянных. На небольшой доске объявлений были вывешены фотографии некоторых из тех, кто был здесь казнен: бородатый монах, священник со взъерошенными волосами, женщина-еврейка, студент – их глаза или широко раскрыты в ужасе или полуприкрыты в подавленности и безразличии. В списке можно найти точные сведения о расстрелах: сколько было убито, в какой день. 10 декабря 1937 года: казнено 243 человека. Всего за этот месяц: 2376. 28 Мая 1938 года: 230. Всего за месяц: 1346.

В одно время по стране прокатился недовольный рокот из-за того, что Церковь единолично присвоила себе славу пострадавших здесь, хотя среди них были отнюдь не только ее служители.   Действительно, тысячи епископов, священников, диаконов, монахов и монахинь погребены здесь рядом с большевиками, монархистами, троцкистами, обвиненными в контрреволюционной деятельности, с евреями, «кулаками», «социальными изгоями», ставшими жертвами Сталинской оргии смерти.

Но Патриарх Алексий решительно сказал: «Сейчас мы возвращаемся к нашей истории. Мы должны вспомнить ее».   Он говорил так, словно эти расстрелянные были его братьями и сестрами: «Вы можете себе представить? Архимандриту Крониду, последнему наместнику Троице-Сергиевой Лавры, было 83 года. Они привезли его сюда на носилках и расстреляли».

Ненависть коммунистов к священнослужителям подогревалась историческими фактами. Веками Русская Православная Церковь была служанкой у царей и князей. Император считался главой Церкви и все решения о назначениях, наградах и продвижении по службе проходили через императорский двор.

В 1990 году Алексий стал первым после революции Патриархом, который был избран без прямого вмешательства правительства.   «Нам удалось установить совершенно новые отношения с властью», — рассказывал он. — «Такие, каких не было еще никогда».   Он настаивал на том, что Церковь не намеревается стать государственной, и обращал внимание на то, что запретил духовенству занимать выборные должности (?) .

Но противники обвиняют Алексея и его прелатов в том, что в порыве ликования они не распознали признаков огосударствления Церкви и ничего не сделали для того, чтобы предупредить скатывание Кремля в авторитаризм. Несмотря на то, что в Конституции Российской Федерации провозглашено отделение Церкви от государства, все три российских президента – Борис Ельцин, Владимир Путин и Дмитрий Медведев – регулярно появляются в храмах перед объективами телекамер, а епископы и священники оказываются неотъемлемой частью государственной машины. Эта близость создает за рубежом впечатление, что РПЦ и Кремль работают вместе над созданием нового Российского самодержавия. Представители Церкви это отрицают.   Они указывают на разногласия и неутихающие споры между государством и Церковью, например, по поводу права владения церковными ценностями или по вопросу религиозного образования. Если Церковь и государство в чем-то и сотрудничают, утверждают они, так это в серьезном и комплексном поиске новой постсоветской идентичности. В этом поиске модель царской России может лишь отчасти служить образцом, конечный результат пока не найден.

Тем не менее, привилегированное положение Русской Православной Церкви часто выливается в ущемление других деноминаций и религий – особенно тех, которые, справедливо или несправедливо, воспринимаются как западные.

На окраине южного города Ростов-на-Дону Александр Кириллов отпирает ворота большой только недавно построенной баптистской церкви.   Как говорит глава этой общины, власти, сославшись на бюрократические проблемы – отсутствие какого-то ежегодно оформляемого документа – закрыли ассоциацию, к которой принадлежит эта церковь. «Да, конечно, мы просчитались. Но они могли хотя бы выслать нам уведомление, напомнить о том, что нужно оформить этот документ».   Настоящая причина закрытия,   утверждает он, заключается в том, что его община не принадлежит к господствующей баптистской группе, признанной властями и организованной «сверху».   «Они не привыкли к тому, что помимо официально признанных могут существовать и иные деноминации, поэтому и не считают нужным дать нам свободно существовать», — говорит Кириллов. – «Православная Церковь – господствующая, и поэтому, само собой, она представлена во всех сферах власти. Я смотрел новости: открыта новая артиллеристская академия, приезжают студенты, и при всем при этом присутствует православный священник. Зачем?».

Одна из причин уводит нас обратно в первые постсоветские годы,   когда распространившиеся вслед за политическим переворотом культ потребления, коррупция и хаос сменили эйфорию свободы на разочарование и крах иллюзий.  

Реакционеры в правительстве и в Церкви обвиняли Запад в сознательном уничижении России, стали подозревать различные деноминации и группы в связях с либеральными демократиями. Из лагеря «правых» слышались призывы вернуться к своим корням, к Святой Руси.

Поразительно мрачные и ретроградные идеи стали открыто высказываться на веб-сайтах националистов и крайне реакционных православных. Среди таких идей – предложение канонизировать Распутина и Ивана Грозного, одних из самых скверных персонажей русской истории, которых экстремисты предлагали воспринимать как «защитников Святой Руси».

Недалеко от Санкт-Петербурга возвышаются над Финским заливом запустевшие, ветшающие летние дворцы, принадлежавшие некогда русским императорам и знати.   За одной из таких обращающихся в развалины усадеб стоит небольшая, наполовину отреставрированная часовня. Внутри передо мной предстает зрелище, которое заставляет меня открыть рот от удивления – иконой, изображающей Иосифа Сталина. Вокруг его головы нет нимба, но его благословляет святая.

Икона иллюстрирует легенду, согласно которой в начале Второй мировой войны Сталин тайно посетил святую Матрону Московскую – слепую и парализованную женщину, к которой не иссякал поток людей, ищущих духовного руководства и помощи, вплоть до ее смерти в 1952 году. Если верить легенде, она наказала советскому диктатору не сдавать Москву немецким захватчикам, но мужественно и твердо держать удар.  

Священник, служащий в этой часовне – Евстафий Жаков – убежденный националист, очень уважаемый прихожанами за харизматические проповеди.   В интервью газете правого толка «Завтра» он защищает икону, основываясь на том, что на Руси издавна существовала традиция, когда святые благословляли воинов перед битвой.

«Но ведь Сталин был атеистом», — возражает журналист.

«Откуда вы это знаете?» — парирует отец Евстафий. Два Патриарха времен войны признавали Сталина верующим и «я склонен соглашаться больше с ними, чем со всеми этими либералами и демократами».

Пока в каких-то темных углах Церкви такие люди, как отец Евстафий, провозглашают убийц миллионов людей заступниками Святой Руси, многие священнослужители, придерживающиеся официальных взглядов, занимаются более благородными делами: реабилитацией наркоманов, помощью детям-сиротам, донесением Христова всепрощения до заключенных.

В залитом светом детском доме в Санкт-Петербурге 4-летний Никита с удовольствием показывает мне свои игрушки и гордо объявляет, что скоро мама привезет ему подарок. Он еще не может понять, что оказался здесь потому, что его мать – наркоманка, она просто не в состоянии заботиться о сыне.  

Отец Александр Степанов, бывший физик, с момента своего рукоположения около 20 лет назад занимается теми, кто стал для общества изгоями. «Меня сразу же направили в тюрьму», — усмехается он, вспоминая, как начинал свое служение с чтения и обсуждения Библии с заключенными. – «Я не имел ни малейшего представления об этом мире золотых зубов и татуировок».

Всякая частная социальная работа была в Советском Союзе под строгим запретом – ведь считалось, что в раю для рабочих и крестьян нет и не может быть социальных проблем. Но после крушения СССР отец Александр столкнулся с нехваткой людей, желающих включиться в эту деятельность, в то время как западные церкви с готовностью предлагали свою помощь.   Сегодня отец Александр добился выделения для своей работы двух реконструированных домов на петербургской набережной, под его опекой находится приходской храм, детский дом, приют для сирот, дом для реабилитации проблемных подростков и объединение волонтеров, посещающих больницы и тюрьмы. Еще у него есть радиостанция на чердаке и канцелярия летнего лагеря в подвале. Никакой уголок не пропадает всуе, как не пропадает даром ни одна минута личного времени отца Александра – его телефон постоянно разрывается от звонков (а мелодия входящего вызова, между прочим, звон колоколов).

Как рассказывает священник, при многих церквях сегодня возникают группы добровольцев, реализуются социальные программы. Однако государство старается вернуть себе монополию на социальную работу. «Правительство не желает помогать благотворительным инициативам Церкви, — с грустью объясняет отец Александр. —   Оно заставляет нас выпрашивать у него крохи».

Не оказывая почти никакого противодействия «темному и губительному авторитаризму», о котором 15 лет назад предупреждал Джеймс Х.Биллингтон, Церковь совершает грубейшую ошибку.   Но вместе с тем какое-то светлое и многообещающее начало пробуждается в России – в этом не может сомневаться тот, кто хоть раз наблюдал, с какой неимоверной самоотдачей и любовью восстанавливаются церкви, оживает благотворительность.

Проходя по коридорам сиротского приюта в Санкт-Петербурге или прогуливаясь по восстановленному Муромскому монастырю, я не устаю поражаться тому, как заново рождается религия, которую так безжалостно травили на протяжении десятков лет.   Теперь я начинаю понимать, почему дневники моего отца вызвали среди русских такой резонанс. Записи, которые он вел на протяжении последних 10 лет своей жизни – это путешествие в мир идей, книг, открытий, загадок и радостей православного верующего и священника. Он пережил те же разочарования и горести, которые выпали на долю русских в эти последние неспокойные годы, и как бы ни был тяжел его крест – в том числе крест его болезни, рака – он, подобно святой Иулиании, нес его покорно и благодарно, как подобает христианину. Это была главная идея, лейтмотив дневника: в летописи ежедневных забот и мыслей священника с Запада русские нашли подтверждение тому, что их собственные сомнения, разочарования, беды – не катастрофа, пока они непоколебимы в вере и быстры на дела милосердия.

Утро воскресного дня в Муроме, я просыпаюсь под звон церковных колоколов. В монастырь стекаются паломники, но добродушная экономка отца Кирилла предлагает довезти меня до села Лазарево – родины святой Иулиании.   Старинная церковь, которую посещала святая, наконец, снова открыта.

Мы едем мимо заброшенных советских военных заводов к небольшому поселению из нескольких деревянных изб, окружающих огромную обветшалую церковь, где еще ведутся реставрационные работы. Вдоль стен сложены груды кирпичей и мешков с цементом, до двери храма можно добраться только по мосту из шатких деревянных досок. Внутри – скромный иконостас, икона святой Иулиании.

Два десятка местных жителей, в основном женщины, собрались на Литургию. Никакой суеты, никакой политики, никаких переоценки ценностей, а лишь тихое обращение к простой женщине, которая жила, молилась и страдала здесь почти так же, как они: «О, блаженная, исходатайствуй и стране твоей Российской и всем в рассеянии сущим мир и благоденствие, наипаче же к твоему древлему благочестию возвращение…»

Сергей Шмеман, автор книги «Отголоски родной земли: 2 столетия русской деревни» ( Echoes of a Native Land : Two Centuries of a Russian Village ).

Герд Людвиг время от времени пишет о России для журнала National Geographic .

Перевод с английского специально для «Правмир» Валерии и Юлии Посашко