«Порядочный человек мог бы не называть имен»
— Владыка, вы читали “Исповедь бывшей послушницы”?
— Я – нет, и не хочу. Всегда в таких мемуарах какие-то обида, огорчение, даже ропот, может быть. То есть, ничего хорошего у них не прочитаешь все равно. Конечно, нельзя говорить, что только эти люди виноваты, может, действительно, какие-то трудные моменты жизни, но когда это все выносится в интернет во всех подробностях, с упоминанием всех имен, то…
— Как быть тогда? Лучше молчать?
— Как? Господи, помилуй. Тут целью явно была не исповедь, хотя она так и называется. Это была, я так предполагаю, попытка предупредить людей — трудниц, трудников, послушников, послушниц, — что их могут ждать вот такие неожиданные обстоятельства. Конечно, это можно было сделать в более деликатной форме.
— Как именно?
— Человек столкнулся с какой-то несправедливостью, с чем-то, что он считает неправильным, неуместным в Церкви. Тем, что, может быть, как-то повредит кому-то в будущем. Можно же сделать это хотя бы без упоминаний имен.
А сейчас это напоминает, извините, какой-то донос. Причем всему свету — такой всемирный донос. Это же неправильно, понимаете? Непорядочно просто. Я понимаю, что человек пострадал, столкнулся с какой-то несправедливостью, еще с чем-то – не знаю, но писать «я был в этом монастыре, там такая-то сестра, такая-то игуменья», называть по именам, это непорядочно.
— Поэтому я и спрашиваю: какие другие пути?
— Вот мы с вами побеседовали, чем-то я вам не понравился, вы напишите у себя там…
—…Что борода не так лежит или очки не так сидят.
— Это же неприлично просто, правда? Непорядочно.
— Наверное. Но там не про очки.
— В том случае, если ты хочешь, чтобы ситуация изменилась…
— Да, что делать-то?
— Во-первых, надо поступить по-христиански. Как нас Господь учит? Если видишь, что кто-то согрешил, иди и поговори с ним. Не получается поговорить? Хорошо, скажи еще кому-то. В конце концов, поведай Церкви. Например, ты должен поставить в известность тех, кто отвечает за это – епископа, патриарха.
— Если это не работает, как быть?
— Если это не работает, тогда можешь поступить как порядочный человек. Порядочный человек мог бы не называть имен. Вот, например, недавно вышла книга отца Симеона Афонского. В том числе он там и меня упоминает. Давно мы с ним дружны, много лет. Так вот, он, не говоря ничего плохого, тем не менее, изменил имена людей. Мне кажется, это один из принципов журналистики и публичного пространства.
«Если плохой монастырь — разбегайтесь!»
— А если цель не предупредить будущих монахинь, а все-таки изменить ситуацию? Судя по тексту, там были обращения к духовнику, владыке и автора, и монахинь. Но письма возвращались настоятельнице.
— Смотрите, она послушница, так? Любой послушник или послушница в наше время, да и всегда это было, достаточно долго проходит так называемый послушнический искус. То есть, испытание. Не только монастырь испытывает человека, но и человек сам смотрит на ту обстановку и монашескую семью, в которую попал.
Почему это длится долго? Ты должен понять: сможешь ли там прожить всю жизнь. Когда обеты при постриге даются, то игумен задает прямой вопрос: «Пребудешь ли в монастыре сем или в ином, куда повелено тебе будет, даже до смерти?» И постригаемый даёт обет:» Да,честный отче, пребуду, Богу содействующу.»
То есть, он уже в течение нескольких лет, как минимум, испытал этот монастырь — не только его испытали, но и он. Те условия, в которых он будет жить, ту братию, сестер и того игумена, который руководит монастырем. И тогда он принимает это решение: оставаться ему или нет. В женских обителях обычно это несколько лет происходит. Ну, у нас тоже. Мы раньше, чем три года, мало кого постригаем.
— Вы имеете в виду, что у нее нет права из этого статуса ничего говорить?
— Она просто могла уйти. Я считаю, что если человек столкнулся с тем, что его что-то не устраивает, что-то не так, то уходи.
— Допустим, человек пришел в монастырь и столкнулся с бесправностью насельниц, с тем, что их унижают, процветают интриги, доносительство и так далее. В общем, никакого возрастания в любви там и близко нет, а есть лишь разделение и боль. Вот что он как христианин должен сделать? Замолчать и уйти? Это по-христиански?
— Святитель Игнатий Брянчанинов говорит в одном из своих сочинений: «Не покусись немощною своей рукою исправлять то, что попустила всемогущая десница Божья». Поэтому, если каждый сейчас начнет от ветра головы своей (а кроме ветра, простите, у нас в ней ничего нет, если мы критично посмотрим) исправлять в Церкви то, что ему кажется неправильным, у нас наступит очень плохое состояние. Не хочется это слово называть, но будет плохо всем.
Потому что терпение, смирение – это те основы, на которых монашеская жизнь уж точно зиждется. Что-то нам приходится всегда терпеть. Ни одна обитель не идеальна. Мы не найдем такую ни на Афоне, ни в Антарктиде, ни на Марсе. В наилучших условиях всё равно будут какие-то недостатки. Потому что это человеческое общество! Общество, которое состоит из нас самих. То есть, из падших людей, которые стараются исправиться.
Неизбежны в этом обществе будут страсти, немощи какие-то, недостатки. Они неизбежно будут проявляться в той или иной степени. Идеального общества, ангелов на земле мы не найдем нигде! Могут быть лучшие обители, могут быть худшие. С храмами — то же самое. Каков поп – такой приход. «Мы будем искать тот приход, где поп хорош», — вот и ищи, моя дорогая, я не знаю, как ее зовут, ищи! Зачем ты грязь-то льешь ведрами?
— А найдет ли?
— Конечно, найдет. Если будет искать, найдет. Господь нам говорит об этом — что ищущий находит. Тому, кто стучит, открывают. Но не надо никого осуждать. Если видишь, что здесь не то, не так, не по-христиански, неправильно, тогда уходи!
— А как уходить, если там остаются…
— Сейчас начнешь ты, покусишься своей немощной рукой исправлять, исправишь ты что-нибудь? Ничего не исправишь! Только соблазнишь множество душ. Люди, которые читали вот это, мне теперь звонят, пишут. Те, кто этим проникся, говорят с осуждением, со злобой: «Как же так, почему так? Что это такое?» Господи, да какое вам дело, в семье не без урода, даже если написана чистая правда.
— Вы так и отвечаете — что в семье не без урода? Что вы вообще людям говорите?
— Так и говорю. Не нравится – уходите оттуда. Пусть церкви, те приходы, где поп плох, пускай они стоят пустые! Плохой приход, плохой батюшка? Так уходи из этого прихода, что тебя держит-то? Или монастырь этот не нравится. Ну и иди из него! Он будет состоять из одной игуменьи. Я знаю один монастырь, где, действительно, игуменья крутого нрава. Кончилось тем, что там осталось две или три монахини, хотя монастырь остался ставропигиальным, но все разбежались. Что вам мешает сбежать? Если плохой монастырь, разбегайтесь!
Будут с вас снимать чин монашеский, снимать мантии — есть суд церковный, вот и доказывайте, что вы правы. Что там плохо, что там вот так делают и так, и так, и так далее. Вот и все! Вообще-то, лучше говоря, во время этого послушнического искуса как бы и испытать, что за монастырь, что за игуменья, есть ли там возможность духовной жизни, будешь ли ты спасаться в этом монастыре или будешь только роптать и осуждать…
Фото: монах Анастасий / valaam.ru
«Я знаю жизнь Церкви: это не кончится ничем»
— Давайте посмотрим, чем это все закончится для данного конкретного монастыря. Да ничем.
— Почему?
— Я знаю жизнь в Церкви уже на протяжении 30 лет, и я вас уверяю, что это кончится ничем. Это может кончиться только тем, что, может быть, смягчатся какие-то излишние жесткости и все.
— А почему это ничем не закончится? Или вы сказать не можете?
— Это закончится только тем, что какое-то количество людей, может быть, охладеет к идее монашества, отвернется от нее. Это даже неплохо, что отвернутся, потому что они могли быть не готовы, и не надо им это было.
Очень много восторженных девочек, которые стараются, хотят… «Мы попадем, будем молиться и спасаться. Послушание стопроцентное», — и так далее.
Я сейчас говорю с точки зрения начальствующего, обращаю свое слово к тем, кто приходит. Вот поступает к нам какой-то молодой человек, я ему говорю: «Давайте, оставайтесь. Мы на вас посмотрим, а вы на нас посмотрите. Посмотрите, как мы живем, а мы посмотрим как вы живете. Может быть, нам понравится, и вам понравится…» Вот и все.
Извините, но за пять-шесть лет можно понять, что это за жизнь? Человек-то пришел, как я понимаю, не какой-то школьницей или студенткой, которая в 15 лет все бросила. Эта дама была уже вполне самостоятельной.
Закончится тем, что, я так думаю, наверное, правящий архиерей вызовет этого настоятеля или игуменью и объяснит, что так не надо делать. Возможно, что-то изменится к лучшему. Если всё так на самом деле, как описано. Я не знаю, я же там не был.
Но я должен доверять написанному. И я вам говорю, что не смог всё это прочитать. Я вижу каким духом это написано — не с любовью или состраданием. Тяжело было читать не из-за того, что чтение нелегкое, а потому что дух не тот, и не хочется этим «заражаться».
— Ну, хорошо, вам не хочется «заражаться», архиерею не хочется проблем. А в монастыре десятки монахинь в тяжелой ситуации: безумный труд, доносительство, транквилизаторы и так далее. И все они бесправны.
— Господи, Боже мой, что теперь делать? Тебя в наручниках, что ли, держат? Ты взрослый самостоятельный человек, у тебя есть голова на плечах, которая предназначена не для того, чтобы носить на ней клобук или скуфейку, она для того, чтобы думать. Вот и подумай! Зачем ты это делаешь?
Я считаю, что человек должен принимать решения и отвечать сам за себя. У нас, к сожалению, принято «батюшка, благословите». Я говорю: «Благословлю так, как вы захотите». Например, пара просит венчать, я говорю: «Вы оба хотите этого, оба желаете? Я вас тогда повенчаю». Если один желает, а другой не очень – воздержусь. Человек должен иметь право выбора, иметь ту свободу, которую Господь дал каждому из нас.
— В такой ситуации с выбором тяжело.
— Раньше чем через пять лет пострига не будет. Но даже в постриге, если человек видит, что не спасается, что гибнет, что у него рушится здоровье, что все неправильно, он вправе это место покинуть. Он может понять, что у него жизнь рушится? Он взрослый человек или какой-то неразумный подросток?
Я за свою жизнь попадал в такие ситуации: иди и делай то-то по благословению. Я вижу, что дело мне на пользу. А иногда то, что я делаю, не приносит никому никакой пользы, и я понимаю, что это вредно, это неправильно, это ошибка!
В Церкви тоже могут совершаться ошибки. Я иду и принимаю меры к тому, чтобы эту ситуацию прекратить. Вот и все. Таким образом, может прекратить и автор этого письма. Как она и сделала: взяла и уехала. Почему то же самое решение не может принять любой человек? Я слышал, бывает такое, что забирают паспорта, начинают угрожать, но это, простите, уже преступление.
— А тут как быть?
— Это преступление, и нужно поступать так, как должен поступать нормальный гражданин своего государства. Обращаться в правоохранительные органы: что забрали паспорт, насильно удерживают, никуда не пускают, приковали, простите, наручниками.
— Как же обратиться, если телефона нет, паспорта нет и наручниками ты прикован?
— Бегом беги! Вот и все. Хоть в чем, бегом беги. Беги в отделение, пиши заявление.
— С батареей!??
— Ну, от батареи тоже можно как-то избавиться, условно говоря.
— Хорошо, вот вы могли принять меры, потому что вы практически сразу стали игуменом.
— Ничего подобного!
— Ну, два года прошло, примерно, правда ведь? 1986 год – вы в семинарию поступили, 1988 – уже игумен. Так же было?
— В принципе, да. Но это ничего не значит. В Лавре игуменов в то время было больше, чем монахов, понимаете? Все игумены были. В послушниках по три месяца всего ходили. Всё было быстро. Но то время, советское, лучше даже не брать во внимание, потому что это был совершенно особый период.
— Так вот, вы говорите: «Если я вижу что-то недушеполезное, принимаю меры». Вы – это одна история, а простая монахиня…
— Она может просто сбежать, какие меры? Просто бросить все и уйти.
— Она кто тогда получается, беглая монашка?
— Она человек, прежде всего. Если с ней поступили неправильно, унижают ее человеческое достоинство, принуждают к каторжному труду и так далее, что-то делают плохо, что не способствует ее спасению, то она должна уйти туда, откуда пришла.
Фото: монах Анастасий / valaam.ru
«Наивных овечек сейчас очень мало»
Вот пришли вы и говорите: «Постригите меня».
— Я после такой книги, пожалуй, не приду.
— Да и без книжки бы! Попали вы, условно говоря, в плохое место, так через неделю поймете, что оно плохое! Через неделю! Не надо даже года ждать.
— Смотря сколько мне лет, как будут на меня воздействовать, сколько я буду спать, что мне будут говорить, и насколько я внушаема.
— Это вопрос, скорее, нашей общей образованности, самостоятельности, способности мыслить. Понимаете, если человек настолько наивен и верит, что уйдя из монастыря, где ему плохо, он погибнет… Да почему ж погибнет? Где вы это взяли, где это написано?
— Часто так говорят. Особенно настоятельницы своим сестрам.
— Что значит «говорят»? Говорят, что не надо делать прививок…
Вот говорят, что не надо делать прививок, как вы к этому относитесь?
—Вы именно мое мнение хотите знать?
— Ваше мнение хочу узнать, да.
— Я почитаю сначала «за», потом «против».
— Потом пойдете к людям авторитетным, подойдете к этому серьезно, потому что это ваше дитя, ваш ребенок, вы дорожите им.
— Вера – это другое дело, тут степень критичности резко снижается. Все приходят восторженные, в таком неофитском состоянии.
— Бросьте, не все. У меня множество духовных чад, которых мне приходится уговаривать, знаете ли… У всех сейчас есть Интернет, все сейчас начитанные.
— Если человек до монастыря уже дошел, то он в таком уже состоянии, что…
— Да нет же! Я вас уверяю, что нет! Таких наивных барашков, овечек таких, их очень мало сейчас.
— Хорошо, а с наивными барашками что делать? Нам их не жалко, нам их под нож? Я видела монахинь, которые не представляют, что такое интернет, потому что их со школьной скамьи в монастырь забрали. В «Исповеди послушницы» описывается подобная ситуация. Молоденькие девочки без критического мышления и представления о жизни.
— Я не исключаю, что такие могут быть. Я также далек от того, чтобы, скажем, защищать всех начальствующих в монастырях, потому что много злоупотреблений. Я об этом просто знаю. Есть случаи, когда, действительно, возмутительно. Но все-таки их меньше. Женские монастыри я хуже знаю, потому что реже там бывал.
— Ну, так вот, кто умный и сообразил, тот уйдет, а остальные сами виноваты, пусть мучаются?
— Смотрите, как нам защитить детей от педофилов? Защищают же люди как-то. Стараются, какие-то памятки пишут. Учат детей не разговаривать с незнакомыми взрослыми на улице, и так далее. Что-то помогает, что-то нет, всегда есть какое-то количество жертв. Так и здесь, наверное, будет какое-то количество жертв. Все равно, рано или поздно, они поймут, опомнятся. Единственный выход, я считаю: уходи и все. Ничего тут не надо стесняться, ничего не надо думать.
«Это не стокгольмский синдром, она им мама»
valaam.ru
— С другой стороны, конечно, хочется призвать тех, кому Бог доверил такие души, воспринимать людей, как минимум, равными себе. Господь же нас учит не властвовать, не быть первыми среди людей. Наоборот, учит служить людям. Учит не делать другому того, что бы ты не хотел, чтобы делали тебе. Вот и все.
Вот для того, чтобы стать христианином, надо сначала стать человеком. Чтобы стать монахом, нужно быть, как минимум, хорошим христианином, понимаете? Поэтому если так получилось, что начальствующий среди монахов является плохим человеком, это какая-то трагическая ошибка. Это то, чего не должно быть.
— А над ними же еще есть начальствующие, и если игуменью не получилось «очеловечить», могут ли эти начальствующие что-то сделать? Если это уже не первый факт, если оттуда бежали сестры… Вот что бы вы сделали?
— Я могу по своей обители сказать. У нас монастырь достаточно большой, много разных скитов, подразделений, подворий и так далее, двести человек братии. Конечно, иногда мы советуемся, есть духовный собор, ставим какое-то известное послушание, в котором человек властен над каким-то количеством других людей. Мы смотрим. Если он не справляется, если братия на него жалуется, принимаем меры и меняем этого человека.
—Можно ли сменить настоятеля монастыря, если он формально всеми уважаем и признан, и у него очень большой вес в Церкви?
— Я на этот вопрос не могу ответить. Все можно, да? Но какие-то советы давать или какие-то рекомендации, в данном случае, не считаю для себя возможным. Это епархиальный архиерей, это его ответственность. Кто назначал, тот и должен принимать решение. Настоятельницу я хорошо знаю…
— Зная настоятельницу, вы что скажете?
— Не скажу ничего! Понимаете, мы сейчас видели какую-то плохую сторону. Еще неизвестно, кстати, насколько она соответствует действительности, мы этого просто не знаем. Пока что видим только жалобу конкретного человека — бывшей послушницы.
— Там были и до этого факты. Послушница описывает что-то вроде монастырского бунта еще до своего прихода.
— Неважно, мы видим только одну сторону, других-то не видим, о положительном ничего не говорится. Наверное, и мне можно претензии какие-то предъявить, и вам тоже. У каждого человека есть слабости, немощи, даже профессиональные недостатки. Поэтому почему мы должны на основании только этой жалобы сразу начать судить? Надо разбираться. Я уверен, что будут разбираться.
— То есть, все-таки книга своей цели достигает?
— Почему я сказал, что ничего не изменится? Потому что наверняка плюсов там не меньше, чем минусов. Наверняка. Уверен в том, что большинство сестер, если их спросят, будут за то, чтобы осталась именно эта игуменья.
— Может, это стокгольмский синдром?
— Не синдром. Она им мама, понимаете? Вот и все! Мамы разные бывают. Бывают мягкие, бывают жесткие, бывают те, которые своего ребенка ругают, ставят в угол. Как мы сейчас будем разбираться — с любовью, без любви, откуда мы это знаем?
— Нет, мы этого не знаем, поэтому это абстрактный вопрос. Допустим просто.
— Опять же, обращаюсь к святителю Игнатию (Брянчанинову), нашему святому отцу, который очень много сделал для русского монашества. Как он говорит? Что если ты, допустим, не ввергаешься… В любой обители есть какие-то недостатки, в любой, я уже говорил об этом. Если ты не ввергаешься, обращаюсь к этому послушнику, монаху, к сестре, которая там живет, если ты не ввергаешься этими недостатками в смертные грехи, если можешь потерпеть, то потерпи великодушно! И Господь тебя покроет, поможет и спасет тебя.
— Ну, так сестры могут завидовать той, которую матушка специально выделяет, гневаться на саму настоятельницу и в целом унывать. Вот и три смертных греха. Я про это как раз и говорю.
— Господи, помилуй. Если мы сейчас начнем искать место, где никто никому не завидует, где никто ничего – не найдем! Ни на Афоне, ни на Синае. Мы нигде не найдем такого места, где бы люди не страдали этим. Но монахи для этого и пришли в монастырь, чтобы бороться со своими страстями. В том числе со страстью гнева, осуждения, зависти, ропота. Если человек в смирении пребывает, даже то, что с ним плохо обошлись… Ведь монашество — это путь мученичества. Это должен каждый понимать!
Фото: монах Анастасий / valaam.ru
«Нужно уважать каждого человека»
Монашество — это не путь такого комфортабельного общежития, где все живут хорошо, всё у них устроено, тишь, да гладь, да Божья благодать. Этого нет! Возьмите чин пострига монашеского: о чем говорит игумен постригаемому? О том, что он теперь будет жить в покое и достатке, в душевном комфорте, все будут его любить, о нем заботиться? Нет, он говорит о другом. Что будешь терпеть досады и укоризны, поношения будешь терпеть.
— От игумена?
— Найдите в интернете и посмотрите: Чин монашеского пострига. Что говорит игумен. В самом чине это содержится.
— От игумена будешь терпеть поношения…
— Нет, не от игумена, а вообще. В монастыре он будет встречать поношения, терпеть всякие скорби. Потому что это путь мученичества, добровольного мученичества. Если он перетерпит это все… Сказано же: «Если претерпиши вся, радуйся, рече Господь, мзда твоя многа на небеси».
Его предупреждают, что ты пришел не в комфорте пребывать, не в санаторий, не на курорт. Твои пятнышки на твоих боках будут очищать очень жесткими такими, знаете, щетками металлическими, как кастрюлю грязную прокопченную. Будет больно!
Уже на этапе послушника человек должен это понимать. С другой стороны, игумен должен относиться к послушнику как к своему собственному ребенку, брату, сестре — в зависимости от возраста, духовного опыта и так далее. Не как к рабу. Тогда будет все правильно, и тот послушник или монах будет все правильно воспринимать.
Мне приходится это постоянно объяснять братии, причем даже уже убеленным сединами старцам: «Ты что говорил на постриге, вспомни! Досады, поношения, укоризны, гонения… Что же ты не терпишь? Неси!»
С другой стороны, должен его понимать как своего родного. Относиться к нему, как к родному. Это наша семья. Если наши отношения будут пронизаны взаимной любовью и уважением… Обязательно нужно уважать всякого человека! Я содрогаюсь, когда слышу, как начальствующие, да даже просто между собой братья как-то грубо друг к другу относятся, какое-то грубое слово говорят. «Пошел ты…» или что-то такое – это недопустимо вообще!
— Вы всегда ко всем с уважением относитесь?
— Стараюсь. Я знаю, что так должно быть. Конечно, могу сорваться, но всегда с уважением не просто отсылаю «иди и делай», а объясняю. Я, архиерей, юному труднику беру и рассказываю: «Ты знаешь, надо пойти туда сделать это». А он говорит: «Это неправильно». Я объясняю, что нужно так-то и так, пойти туда и сделать, а если ты этого не сделаешь, то будет по-другому.
Есть такая поговорка на Святой горе, что игумен в монастыре – это послушник ста игуменов. Сто братьев – сто игуменов. И у них один послушник — игумен. Вот если по-человечески так относиться, просто по-доброму, уже многие вопросы снимутся.
Продолжение следует…
Очень скоро читайте: что увидел епископ Панкратий, когда ездил с инспекцией по монастырям, как он представлял себе монашескую жизнь, будучи послушником, и нужно ли, по его мнению, выбирать игуменов.
***
Епископ Панкратий (в миру – Жердев Владислав Петрович) родился 21 июля 1955 г. в г. Перми. С 1970 г. по 1980 г. обучался сначала на архитектурном отделении Пермского строительного техникума затем на архитектурном факультете Таджикского политехнического института в г. Душанбе, куда переехала семья. После окончания института работал художником в издательстве, затем стал жить и работать при Никольском соборе г. Душанбе.
В 1986 г. поступил в Московскую Духовную семинарию, осенью этого же года после страшного пожара в Московских Духовных школах поступил в братию Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Пострижен в монашество 3 июля 1987 г. с именем Панкратий, в честь преподобного Панкратия, затворника Киево-Печерского, 18 июля 1987 г. хиротонисан во иеродиакона, а 8 июня 1988 г. – во иеромонаха. Нес послушания, связанные с проведением в Троице-Сергиевой Лавре Юбилейного Поместного Собора Русской Православной Церкви, посвященного 1000-летию Крещения Руси, затем нес послушания помощника эконома, а потом – эконома Троице-Сергиевой лавры, руководил возобновлением издательской деятельности Лавры. 17 июля 1988 г. возведен в сан игумена, 4 мая 1990 г. – в сан архимандрита.
18 января 1993 г. Указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II назначен наместником Спасо-Преображенского Валаамского монастыря. Со времени вступления архимандрита Панкратия в должность наместника Валаамской обители значительно увеличилось число братии монастыря. Были открыты шесть монастырских подворий: в Москве; второе (историческое) на Синопской набережной в Санкт-Петербурге; в г. Сортавала; в Коломенском районе в селе Бортниково; в пос. Озерки Ленинградской области; в Адлерском районе г Сочи. Возобновлена монашеская жизнь в восьми скитах: в Никольском, Предтеченском, в скиту во имя преп. Александра Свирского на Святом острове, в Гефсиманском, в Сергиевском на острове Путсаари, Коневском и Ильинском, где полностью восстановлены утраченные храмы и келейные корпуса.
Подробнее: http://valaam.ru/publishing/5277/