В праздник Богоявления в рамках цикла бесед «Человек перед Богом» епископ Православной Церкви в Америке Серафим (Сигрист) посетил христианский клуб Встреча с докладом «Православие в Америке. Церковь как община» и ответил на вопросы слушателей.
Три принципа Православия на Западе
Владыка начал свой доклад с воспоминаний о протоиерее Александре Шмемане, у которого учился в семинарии. Отец Александр, по его словам, начинал курс лекций по церковной истории с того, что показывал, как соединялось все в истории, чтобы христианство могло быть понято и принято в мире: Ветхий завет, «существование Римской империи, которая позволила христианской вести распространиться по миру», языческие религии с умирающими и возрождающимися богами.
Он говорил, что основной задачей его курса было обращение нас в христианство… Его преподавание не было чисто академическим опытом. Он хотел коснуться жизни и изменить человеческие жизни. Возможно, в этом и заключается разница между живым богословием и академическим богословием.
Сейчас в мире тоже происходит многое, что образует некую модель, являющуюся Божьим промыслом. Так я хотел бы думать о Православии на Западе. Я хочу рассмотреть, как сегодня Господь работает на Востоке и Западе. Размышления об этом могут помочь нам стать христианами, снова осознать, что Господь жив!»
Говоря о Православии на Западе, владыка обозначив в нем три точки:
- мультиэтничность,
- важность деятельности мирян наравне с клириками,
- актуальность вопроса, что такое Православие.
О принципе мультиэтничности епископ Серафим говорил на примере Американской Церкви. Владыка кратко обозначил основные моменты ее истории, подчеркнув миссионерский характер Церкви Америки: она окормляла в основном не русскую диаспору, а племена Аляски, сирийцев, карпаторосов…
Изначально Православная Церковь в Америке состояла из множества разных национальностей. В Америке ты не являешься православным, «потому что ты русский», «потому что ты грек», «потому что ты сириец». Ты просто православный.
Так что в Америке Церковь раскрывает себя не как Церковь одного народа.
Владыка Серафим назвал несколько причин для активного участия мирян в жизни Американской Церкви.
Одна причина — это историческая традиция братств мирян, пришедшая из Восточной Европы: Польша, Украина. Иногда в истории конфликта между католиками восточного обряда и православными, возникал вопрос, кому принадлежит храм, священник мог выбрать одно или другое, а братство мирян держалось веры. Эта традиция пришла в Американскую Церковь через карпаторосов.
Полагаю также, что американская традиция демократии повлияла на Церковь. Существует ощущение, что люди должны участвовать при принятии каждого решения.
Подобная ситуация присутствует во многих западных Церквах, но в Православной Церкви в Америке на Соборах участвуют миряне, священники и епископы. В избрании митрополита миряне участвуют наравне с духовенством.
Активное участие мирян было также и в епархии, возглавляемой митрополитом Антонием (Блумом) и архиепископом Гавриилом Парижском…
На практике, конечно, важно не столько то, что люди делают на Соборах, а в повседневной жизни Церкви. Помню, когда создавался новый приход в Принстоне (Нью-Джерси), были объявлены три принципа нового прихода:
- Миссионерская работа прихода должна быть делом не только священника, но и всей общины.
- Община должна заниматься социальной деятельностью, помощью бедным…
- Община должна быть миссионерской и экуменической.
Наиболее важным, на мой взгляд, является принцип, что миссионерская работа должна быть делом не только священника.
Третий пункт: присутствие Православной Церкви на Западе ставит людей перед лицом вопроса, что такое Православие.
Иногда люди говорят, что диаспора православной национальности во всем мире необходима, потому что позволяет Православной Церкви вести миссию. Возможно, это так, но встает вопрос, что мы предлагаем людям?
Помню, когда один приход в Пенсильвании перешел со старого календаря на новый, их староста сказал: «Раз у нас Рождество будет 25 декабря, мы будем такие же, как католики!». Такая ситуация: если людей спросить, что такое — быть православным, этот вопрос окажется совсем не простым.
В России, кажется, он проще: я русский, а это Русская Церковь. В Греции: я грек, а это Греческая Церковь. В западных странах это не работает, нужно понимание, почему я православный.
Православие — уход от реальности или просто христианство?
Можно идти по нескольким направлениям. Можно сказать, что Православие — это форма отказа от современного мира. Кто-то становится православным, чтобы уйти от проблем современного мира. Такой тип Православия строит стену, защищающую нас от мира.
Друг отца Серафима (Роуза) отец Герман Подмошенский рассказывал, как однажды он стоял в американском городе и думал: «Это ужасное общество! Я не хочу ничего понимать!» И тогда его озарило: «Я не американец! Я русский!» Этот момент для него был очень важен.
Я не думаю, что почувствовать себя русским — это решение всех проблем. Но один из путей, по которому может пойти Православие — стать на оборонительную позицию. Но конечно, мы хотим чего-то еще, настоящего православного христианства.
Ситуация на Западе заставляет нас решать этот вопрос.
Как говорила мать Мария (Скобцова) в своей книге «Типы христианской жизни», у нас есть возможность получить христианство как религию этстетическую, аскетическую, поддерживающую институт Церкви, чувствующее значение истории христианства. Но в конечном итоге это не христианство Библии. Остается тип евангельского христианства, которое своей жизнью являла мать Мария (Скобцова).
Православие может быть этим евангельским христианством. В истории Православия был опыт искушения всеми этими типами: искушение эстетикой, искушение аскетикой, искушение восторга перед своей историей. Но в конечном итоге оно может вернуться к евангельскому истоку и стать Церковью Евангелия. Это то, о чем К. С. Льюис говорит в книге «Просто христианство».
Также это соответствует идее прот. Николая Афанасьева, что Церковь — это собрание людей для разделения Хлеба и Вина.
Существует человеческое искушение, будто если есть Церковь здесь, там и в других местах, то одна Церковь должна быть главнее и контролировать остальные. По мысли Афанасьева, везде, где есть Евхаристия, везде, где есть преломление Хлеба, явлена вся Церковь. Такова математика Церкви: 1+1=1. Каждая имеет в себе полноту.
Я думаю, мысль Афанасьева происходит из опыта Церкви на Западе.
Возвращаясь к вопросу, что есть Церковь — возможно, взгляд Афанасьева — не единственно возможный, но это пример творческого размышления о будущем Церкви.
Община в Церкви и мире
Это подводит нас к вопросу об общине. Проблема многонациональности тоже приводит к вопросу о том, что такое община. Как разные люди могут быть вместе? Как люди, не разделяющие одинаковые ценности, мы и те, кто к Церкви не принадлежат — как мы можем быть одним обществом? Отец Александр Мень говорил: «Как мы, такие разные, делим одну планету?» («Монсиньор Кихот», диалог между христианином и марксистом). Но история мира, природа вещей и Промысл Божий говорят нам, что мы должны учиться жить вместе, или иначе — быть общиной.
Часть общей картины — все люди должны научиться жить общиной. Меньшая проблема: русские и греки должны научиться жить вместе в одной Церкви.
Эта фраза была произнесена с иронией и вызвала улыбку у присутствующих. Владыка подчеркнул, что вопрос «что такое Церковь?» таким образом становится актуальным для всего мира.
В настоящее время на самом деле больше нет «восточных» и «западных» — в наш век глобализации, русский ты или американец, ты живешь в прекрасном целостном мире.
В конце лекции владыка Серафим еще раз обозначил ключевые вопросы: что есть Церковь? Кто отвечает за миссию? Как свидетельствовать миру о воскресшем Христе?
После этого он ответил на вопросы слушателей.
Избыток свободы?
Первым же вопросом владыку спросили, растет ли Церковь в Америке, на что он ответил, что посчитать православных трудно: кто-то приходит, кто-то уходит, но вообще все зависит от общины — активные приходы растут, а есть храмы, в которые ходят несколько пожилых людей и которые исчезнут через 20-30 лет.
Следующий вопрос был посвящен «избытку свободы»: распространено ли в Америке, что священник порой идет на поводу у прихожан, вынужден их чуть ли не развлекать, выезжая на пикники, лишь бы быть с ними.
Владыка вопроса сначала не понял:
— А что священник хочет делать вместо этого? — спросил он. — Я пытаюсь представить, что значит избыток свободы…
В ответ на пояснение, что проявляться такой избыток свободы может в лучшем случае — в выездах на пикники, в худшем — карнавалах и диснейлендах, гость рассмеялся:
— Если это худшее, то это неплохо.
Главный вопрос — что такое наша вера, делаем ли мы все во славу Бога. Не так уж плохо иногда выбраться вместе на пикник — можно вместе помолиться, попеть. Христиане должны наслаждаться общением друг со другом не только в церкви, но и в остальные дни.
Если священник чувствует, что его заставляют вести себя неестественно, он просто должен сказать это людям.
Это напоминает то, в чем часто упрекали представителей парижской школы богословия: Булгаков, Бердяев, Зеньковский, мать Мария (Скобцова) — «сигаретное богословие». Они могли говорить о Боге, покуривая сигарету. Это, безусловно, показатель чувствительности, но важно, о чем они говорят, куря сигарету. Если они говорят что-то хорошее, давайте прислушаемся.
Когда митрополит Антоний впервые увидел мать Марию, он был шокирован, потому что увидел ее, русскую монахиню, в парижском кафе, попивающую пиво с кем-то. Ему казалось, что это невозможно! Но митрополит Антоний пришел к пониманию того, что она прекрасно служила Богу.
Конечно, в мире есть искушения, и Церковь может потерять себя в мире. Но это зависит от того, делаем ли мы все во славу Божью.
О смирении и гордости
Чтобы стать настоящими христианами, мы должны уйти от подсчета власти. У кого есть власть, у кого ее нет, кого уважают, кого нет. Нет ничего хорошего в чувстве собственной важности.
Вот священник: «Смотрите, я священник, я три года отучился в семинарии, слушайте меня! Я важный, не смейте со мной спорить!» Отец Александр Шмеман говорил, что некоторые идут в семинарию, чтобы спрятаться за иконостас: «Я спасен, меня здесь не найдут!» Это уже патологический экстрим.
А с другой стороны, вот человек: «Я очень важный! Я владелец банка! Я пожертвовал больше всех денег на эту церковь — она принадлежит мне!»
Или, например, профессор университета: «Я тут самый интеллигентный в общине!»
Но такова человеческая природа. Это естественно — желание быть важным. Смирение дается нелегко.
Миссионерская деятельность выводит тебя за пределы самого себя. Когда мы помогаем другому, неважно, кто из нас важнее — важно помочь тому человеку. В этом смысл миссии в Церкви.
О катехизации
Общей системы нет. Во время оглашения следует понимать, что необходимо конкретному человеку, насколько глубоко он вошел в Церковь, сколько ему знаний необходимо. Например, митрополит Евлогий, оглашая католического священника Льва Жиле, выдал ему священнические облачения, и они вместе служили литургию — такова была его катехизация. А кому-то необходимо многое изучить.
Многие священники принимают людей в Церковь перед Пасхой. Часто катехизация рассчитана на целый год или несколько месяцев перед вступлением в Церковь. Принимать людей в Церковь перед Пасхой — наиболее древняя традиция, но мы также принимаем и в другое время.
О России
Вы, конечно, знаете роман Достоевского «Братья Карамазовы». Когда я читал его впервые, меня поразил момент, когда братья Иван и Алеша в ресторане. Один из них спрашивает: «О чем будем говорить?» А второй отвечает: «О чем обычно говорят русские — о Боге или о социализме, что одно и то же, только повернутое другой стороной».
Я думаю, в русских (и не только) людях привлекает стремление к абсолюту. Французский писатель Леон Блуа называл себя «странником Абсолюта». Если говорить о русской душе, то она наполнена поиском Абсолюта.
Вот на вопрос, что мне кажется привлекательным в России, я могу ответить: этот диалог из «Братьев Карамазовых».
Быть православным
Гостя попросили уточнить: что же все-таки значит быть православным на Западе, с его точки зрения?
Владыка задумался, а потом ответил:
— Православие — это просто христианство. А также (почему я и упомянул Афанасьева) — разделение Хлеба и Вина. Это — начало Церкви. Я думаю, что богословие приходит из опыта, из молитвы. Закон молитвы есть законы веры. Все происходит из Евхаристии — не как ритуала, а как приобщения Христу, отдавшего себя миру.
Православие выглядит сложным из-за пышных ритуалов, но я думаю, возможно раскрыть в сердце Православной Церкви простейшее совместное предложение Хлеба и Вина. Из этого проистекает жизнь святых и вся наша традиция. Святой Сергий Радонежский, святой Серафим Саровский, мать Мария (Скобцова) — их святость происходит из Евхаристии.
Это только один из возможных ответов на этот большой вопрос. И это вопрос нашего времени и вопрос для каждого из нас.
Вы знаете историю о Мотовилове и святом Серафиме Саровском. Мотовилов спросил отца Серафима: зачем мы постимся, молимся, зачем нам службы? А святой Серафим отвечает: «Для стяжания Духа Святого».
В некотором смысле этот диалог представляет вопрос нашего времени. Люди спрашивают: что такое христианство?
Не такие, как все
Одним из последних вопросов владыку спросили, тяжело ли ощущать себя меньшинством.
Я не ощущаю это как проблему. Это не похоже на: «смотрите, у меня есть все, а у тебя нет ничего». Мы — одно общество, и я, будучи православным, могу поделиться тем, что у меня есть, а прочие приносят свои дары.
Проблема любого общества — русского или американского — в том, что задаются пустые вопросы. Если ты посмотрите телевизор, послушаете, какие там задаются вопросы, то вы увидите, что это не настоящие вопросы человеческой жизни. Когда я летел из Америки в Россию, я посмотрел три американских фильма. Как другая планета. Ничего от реальной жизни. Я задавался вопросом: кто эти красивые, хорошо одетые, улыбающиеся мужчины и женщины? Где они живут? Я никогда их не видел.
Потом я посмотрел телевизор в России и увидел то же самое. Это не Достоевский.
Церковь — это тоже не Достоевский, и нельзя от всех требовать читать Достоевского. Церковь во все времена говорила человеку, что есть что-то большее, чем обычная жизнь. Не будьте как эти мечтательные люди из телевизора. Просто будьте самими собой со Христом.
Что же касается жизни христианского меньшинства, то существует возможность его подавления. Если христианин живет в Мекке, то жизнь у него будет трудная и, скорее всего, короткая. Но если вокруг меня никто не знает, что такое литургия Иоанна Златоуста, это не катастрофа.
Все люди, живущие вокруг меня, сотворены Богом, и Господь любит каждого. И вопрос в том, что я смогу разделить с этими людьми, которые мне встречаются в жизни.
Моя вера зависит только от Бога. В конце концов, положиться вы можете только на Бога. Все, что меньше Его, вас разочарует.
Если мы попытаемся на место Бога поставить Церковь — не сработает, потому что Церковь существует не для этого. А если мы просто верим в Бога и верим Богу, то мы можем полюбить Церковь. Это то, о чем говорил о. Сергий Булгаков: он чувствовал себя в Церкви, как дома — со всем, что есть, и со всеми, кто есть — не в контексте истории Церкви (которая тоже может разочаровать), а потому что вера его была абсолютно апокалиптична, полностью устремлена к пришествию Христа в любой момент.
Возможно, это очень объемный ответ. Но психология страха остаться в меньшинстве — следствие того, что Бог в жизни является вторичным.
