Почему за русского врача молились пленные немцы
В мамином семейном альбоме вот уже 70 лет хранятся фотографии немецких женщин и детей, которых она никогда не видела, и которые не имели ни малейшего представления о существовании москвички Евгении Михайловны Черкашиной (Соколовой). И, тем не менее, она хранит эти фото совершенно неизвестных ей людей. Зачем?
Февраль 1943 года… Шестая армия генерала Паулюса замерзала под Сталинградом. По всей Германии собирали теплые вещи. В фонд зимней одежды была передана даже историческая реликвия — шуба самого Бисмарка. Для поддержания воинского духа генерал-полковнику фон Паулюсу был присвоен фельдмаршальский чин. Но уже ничто не могло спасти группировку немецких войск под Сталинградом – ни шуба Бисмарка, ни фельдмаршальский жезл Паулюса…
«В январе 1943 года, — свидетельствует военный историк, — на территории города было сформировано 13 лагерей-распределителей для пленных фашистских солдат и офицеров… Наибольшее количество военнопленных пришлось на 2 февраля – 91 545. Спустя непродолжительное время их число сократилось на четверть, так как 27 078 гитлеровцев умерли от ран, обморожений и истощения, полученных в окружении».
— В феврале 1943-го нас, группу выпускников 1-го Московского мединститута, вызвали на Лубянку, – рассказывает Евгения Михайловна. — В этот массивный дом, с высоты которого, как утверждала молва, видна Сибирь, мы входили с опаской. И хотя никто никакой вины за собой не знал, тем не менее, по коже пробегали мурашки всякий раз, когда очередной часовой в коридоре проверял наши документы. Очень тяжелая аура была в этом Большом Доме…
— На Лубянке нам сообщили, — продолжает Евгения Михайловна, — что мы находимся в Управлении по делам военнопленных и интернированных, и что нашей группе предстоит лететь в Сталинград, где советские войска взяли в плен множество немецких солдат. И хотя дипломы мы еще не получили, нас в качестве зауряд-врачей распределяли по лагерям для военнопленных. В один из последних дней зимы мы вылетели на самолете типа «дуглас» в Сталинград. Это был мой первый полет на самолете да еще в военном небе. Летели долго с множеством посадок. Перед вылетом нас хорошо накормили, был даже такой забытый деликатес, как бутерброды с сыром, горячий крепкий чай с сахаром. Но, увы, столь редкостные яства недолго задержались в наших желудках: болтанка и воздушная болезнь сделали свое дело. Правда, я вполне сносно перенесла дорожные невзгоды, и потому в первой же открытке маме сообщала, что полет перенесла хорошо, но почти всем пришлось «слетать в ригу». «Сбегать в ригу» — говорили в деревне, когда хотели сказать, что кого-то стошнило. Моя же простодушная мама поняла это иносказание дословно и решила, что наш самолет посадили в занятой немцами Риге. Она проплакала целую неделю, пока не пришло мое письмо из Сталинграда.
Не буду описывать руины этого города. Все вокруг намного верст было превращено в пустыню, заметенную снегом. Именно так выглядел и лагерь № 108/20 для пленных, куда меня с тремя сокурсницами направили из местного управления НКВД.
Степь да степь кругом… До войны здесь было подсобное хозяйство тракторного завода. В больших бетонированных чанах, где раньше засаливали огурцы и капусту, сидели немцы. Это были счастливцы, потому что они, по крайней мере, укрывались если не от мороза, то от пронизывающего ледяного ветра. Другие ютились под навесами бывших картофельных буртов, некоторые просто сбивались в стайки, чтобы прикрыть хотя бы спины. Тут были и немцы, и итальянцы, и венгры, и румыны. Румын выручали черные меховые шапки вроде папах. А многие немцы были в летних полевых кепи, обвязанных всевозможным тряпьем. Смотреть на них было жалко. Хоть и захватчики нашей земли, но все же люди. Тем более, что многие пришли в эти степи по чужой воле.
В чудом уцелевшей сторожке размещалось управление лагерем и наша «медсанчасть».
Я никогда не думала, что моими первыми пациентами станут немцы, пленные солдаты… В белом халате поверх ватника, я спускалась по веревочной лестнице на дно смрадных бетонных котлов, где люди были набиты, воистину, как сельди в бочке. Никакой охраны рядом со мной не было, я конечно же побаивалась: мало ли что могло прийти в голову вчерашним «сверхчеловекам», а ныне почти обезумевшим от страданий и обреченности людям? Однако они страшно радовались моим визитам — хоть кто-то проявляет о них заботу. Я делала перевязки раненым, давала таблетки больным, но чаще всего приходилось констатировать – смерть, смерть, смерть… Смерть от заражения крови, смерть от истощения, смерть от тифа…
Никто специально не морил их голодом в порядке мести, как потом, спустя десятилетия, утверждали некоторые западные журналисты. Просто вокруг все было уничтожено войной – на сотни верст лежала выжженная земля. Даже своим раненым не всегда удавалось дать кров, тепло, пищу, лекарства…
Для них, оказавшихся при жизни на дне адских котлов, даром что из бетона, появление русской девушки в белом халате было равносильно сошествию в чистилище ангела. Они так и звали ее «фройляйн Энгель». Умирающие совали ей в руки фотокарточки своих жен и детей в надежде на чудо возвращения к ним. Каждый стремился привлечь с себе ее внимание, совали в карманы халата солдатские поделки, самодельные портсигары, губные гармошки… В школе и в институте она учила немецкий язык, поэтому худо-бедно могла объясняться со своими пациентами.
Однажды после очередного обхода, точнее «облаза» бетонных чанов, Соколова нашла в кармане небольшой сверточек, туго обмотанный грязным бинтом. Развернула – на колени упала мельхиоровая чайная ложечка. На черпачке в цветных эмалях был изображен океанский лайнер, из всех труб которого валил черный дым. Кто и в каком из «котлов» сунул в карман ей этот подарок, выяснить было невозможно. Ложечку вместе с фотографиями она спрятала на дне полевой сумки.
Вольно или невольно, но девушки-врачи готовы были разделить судьбу тех, кого лечили от тифа. Всякий раз после обхода больных они снимали друг с друга тифозных вшей. Первой свалилась Женя Соколова.
— Меня вместе с другими больными повезли в открытом кузове грузовика в госпиталь. Дорога заняла несколько часов. Я лежала с краю у самого борта, меня здорово продуло, и в добавлении к тифу я подхватила пневмонию. Шансов на выживание с таким «букетом» практически не было. Но я выжила. Наверное, за меня кто-то очень молился. Кто? Мама, конечно же…
Однако, молилась за нее не только мама… В одном
из бетонных чанов узнали, что «фройляйн Энгель» больше к ним не придет – свалилась с тифом. Среди сидевших там солдат оказался полковой капеллан, который и предложил всем помолиться за здравие русской девушки. И стал читать молитву. Ему нестройно вторили все остальные. Молитвы страдальцев всегда доходчивы. И небеса вняли заступничеству этих обреченных людей, которые просили вовсе не за себя… Об этом молебне со дна жизни она узнала спустя десять лет, когда вместе с мужем-офицером, служившим в оккупационных войсках, приехала в Берлин. Однажды на людной площади к ней подошел незнакомец и спросил по-немецки: «Фрау Энгель? Сталинград?!» Она кивнула в ответ. Мужчина исчез и через минуту догнал ее с цветами в руках. Он вручил ей букетик фиалок и рассказал, как «аллес цубер», весь чан молился за ее здоровье…
***
После Сталинграда Евгения Михайловна Черкашина работала врачом в московском эвакогоспитале ЭГ 5022 и лечила уже советских раненых, которые тоже дарили ей свои фотографии и свою признательность за исцеление.
Сегодня маме, капитану медслужбы в отставке, пошел 94-й год. У нее три внука и семь правнуков. И все мы молимся за ее здоровье и долголетие. И, слава Богу, она в силах и ясной памяти. И хранит фотографии о войне и Сталинграде.
А я, оказавшись в прошлом году в Волгограде, попробовал найти следы того лагеря для военнопленных и нашел! Старожилы указали путь: поселок Бекетовка (вошедший сегодня в черту города). Только там теперь находится не овощехранилище, а торговые склады. Последние чаны, в которых сидели немцы, выломали лет десять назад, а облицовку из нержавеющей стали сдали в утиль. Но историю-то в утиль не сдашь…