В понедельник, 11 ноября, в 18:00 в магазине «Библио-Глобус» состоится презентация книги «Монахи» с участием одного из героев книги — монахини Ольги (Гобзевой). Предлагаем фрагмент беседы с монахиней Ольгой, опубликованной в книге «Монахи».
«Не связывайте меня с моей профессией», — спокойно говорит матушка Ольга. А не связывать трудно: все только и помнят, что была актриса Ольга Гобзева, дружившая с Василием Шукшиным и Олегом Далем, снявшаяся более чем в 40 фильмах, и вдруг — инокиня. Да только такая ли уж это внезапность — или дорога длиной в целую жизнь? Дорога, которая продолжается.
Так и вы, когда исполните все повеленное вам, говорите:
мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали,
что должны были сделать.
Лк. 17: 10
Пастырь строгий
— Что послужило причиной вашего прихода в храм?
— Была к этому внутренняя потребность, какой-то порыв, зов. Просто шла куда то, понимая, что не могу жить так, как живу… И случайно зашла в храм на Краснопресненской. Помню, зашла как была — в брюках. В глубине пустого храма стоял незнакомый мне священник. Не помню, как к нему подошла, о чем спросила…
— Тот батюшка — это и был отец Георгий Бреев, ваш будущий духовник?
— Да… У меня как-то тяжело заболела мама, у нее была операция, тогда я бросилась к отцу Георгию. Он помолился — и все было хорошо. Потом он приехал к моему умирающему парализованному отцу, соборовал его — и отец встал на ноги и уже до конца своих дней был на ногах.
…Как-то решилась подойти к отцу Георгию и попросить его взять меня в духовные чада. Мы беседовали в маленькой крестильне. «И у меня бывают сомнения… — сказал батюшка к моему немалому удивлению, — может быть, ты встретишь священника лучше меня?» Я оторопела. «Ну хорошо, — подумав, сказал он, — приходи через год».
Ровно через год, на Крещение, я стояла в храме, в очереди за крещенской водой, стесненная со всех сторон людьми. Равномерный шум от беспрерывно льющейся воды и звон металлических крышек, бьющихся о бидончики, заглушили негромкий голос отца Георгия — батюшка каким-то чудом извлек меня из тесноты: «Что же ты так долго не приходила?» «Я приходила, батюшка, весь год приходила, да не попадала на ваши службы!» — обрадовалась я.
Так отец Георгий стал моим духовным отцом. С тех пор что-то изменилось вокруг и внутри меня. Все горести и скорби приобрели иной смысл: они перестали быть непереносимыми…
Уровень отношений духовного отца и чада трудно оценить или с чем-то сравнить. К сожалению, редко вижусь с батюшкой, он в Крылатском, далеко, но я знаю, что он молится, и это мне дает силы жить. Сколько раз было так, что благодаря его молитвам оставалась живой!.. Благодарю Бога, что Он послал мне такого батюшку. Хорошо запомнила одну из его проповедей (а они у него все особенные, такие, каких я больше ни у кого не слышала), когда он говорил о том, чтобы нести свой крест. Отец Георгий сказал — и мне это легло на душу и запомнилось, — что надо стараться понимать себя самого, со всеми своими дарами, со всеми своими немощами. Надо разумно относиться к себе самому… и к ношению своего креста. Он, конечно, необыкновенный человек, и священник чудесный.
Как объяснить необъяснимое?
— Матушка, а ведь вы могли просто жить жизнью благочестивой мирянки и не помышлять ни о чем большем, но приняли постриг. Что подтолкнуло сделать этот шаг?
— Все спрашивают, что случилось (улыбается — Прим. ред.). Была артистка — стала инокиня. С чего вдруг? Может, любовь несчастная, может, еще что-то? Всем хочется какой-то мелодрамы, чего-то такого человеческого, чем можно было бы такой поступок объяснить. Но как объяснить необъяснимое? Как объяснить жизнь? Когда я сказала отцу Георгию: «Батюшка, мне так тяжело бывает на съемочной площадке, мне это уже неинтересно, а в монастыре так хорошо!» (я тогда снималась в Киеве и в перерывах между съемками ходила в Киево-Печерскую Лавру), он ответил мне: «Я тоже когда-то очень хотел стать монахом, но Господь распорядился иначе». Еще он сказал, что в монастырь приводит исключительно Господь. Это очень просто и очень ясно — в монастырь за руку приводит только Он.
— То есть получается, это в большей степени призыв Бога, чем расчет и выбор человека?
— Конечно. Если даже человек сто лет будет планировать, что он пойдет в монастырь — у него ничего не выйдет.
— Как вы почувствовали этот зов Божий?
— Каждый человек обладает внутренним голосом, или совестью, к которой он либо прислушивается, либо нет. Есть что-то такое, что не объяснишь бытовым языком, но что может переживать каждый человек.
Когда-то мы с сыном, которому было три года, чуть не попали под поезд. Это был знак, очень страшный. Тогда я вдруг спохватилась, стала думать: «Боже мой, почему Ты нас оставил?» — даже не «почему?», а «для чего?». Всякий раз после подобного случая нужно обязательно подумать: для чего сохранилась жизнь или почему она вдруг была отобрана, как у этих несчастных девочек, которых застрелил белгородский маньяк… Ведь все, что случается, — это по промыслу Божиему, да?
Голос Божий есть в каждом человеке, и я Его почувствовала, когда решилась на постриг.
— История вашего пострига словно из какой-то сказки: в среду первой седмицы Великого поста владыка Амвросий (Щуров) дает вам четки и платок послушницы, в воскресение — постриг… Что вы чувствовали, о чем думали при этом?
— Сам постриг произошел для меня неожиданно. Психологически я не была к нему готова. Да, действительно не понимала, что происходит, я как бы опаздывала за событиями, все шло впереди меня. И когда начался постриг, я словно умерла. Разве что стояла вертикально. Во мне все замерло, не было никаких чувств, только полное ощущение мертвости. Ожила я потом, постепенно, с молитвами архиепископа Амвросия, когда он по очереди давал четки, рясу, клобук… Тогда не почувствовала опоры, пола. И не только я: послушница Валентина, которую тоже постригали, признавалась мне потом, что не могла до пола дотянуться и ходила как будто по воздуху. Вот так мы умерли, а потом воскресли.
В рясофор меня постригли в 1993 году. В монастыре я прожила года два, а потом владыка Сергий (Фомин) — сейчас он митрополит Воронежский и Борисоглебский — отозвал меня из монастыря, в Синодальный отдел церковной благотворительности и социального служения, председателем которого он тогда являлся.
Поскольку у нас митрополит как в армии генерал, то, конечно, все подчинились. А я подчинилась с радостью, потому что владыку я знала еще до пострига. С владыкой Сергием мы познакомились на Рождественском празднике, в подготовке которого принимала участие. Он тогда был архиепископом Солнечногорским. И когда познакомились и даже не так долго поговорили, я вдруг подумала: «Господи, какой же это умный, разносторонний, интереснейший человек!»
Так что работать в Отделе церковной благотворительности и социального служения Московского Патриархата с владыкой Сергием было для меня большой радостью. Хотя и пришлось ради этого покинуть стены обители, снова жить в миру.
— Вообще нам обычно представляется, что в монашество идут люди совершенно особые, уникальные. Разве может обычный человек «шагнуть в пустоту»?
— Что значит «обычный человек»? Ведь у всех — у монахов, у священников и у обычных людей — руки, ноги, сердце… И все способны чувствовать, страдать. И даже грехи могут быть одинаковыми. Ведь может так случиться, что какой-нибудь монах впадет, например, в грех пьянства. Другой вопрос — монах понимает, что это страсть, наваждение, что это гибельно. И начнет бороться с этим, хотя это бывает очень тяжело. Разница между монахом и «обычным человеком» в оценке своего падения. Каждый вечер и каждое утро монах читает молитвенное правило. А в правиле все с подробностями перечислено.
Представьте: Симеон Новый Богослов — у него было непосредственное общение с Богом, а читаешь его гимны — он там такие невероятные грехи называет, о которых даже простой человек скажет: «Ого!» А это только помыслы!
Человек — все равно человек. Господь создал человека по Своему образу и подобию — каждого. Будь ты монах, или бомж, или служитель Мельпомены, артист или ресторатор, ты все равно человек.
Битва и чудо
— Но ведь одно дело соблюдать заповеди в миру, а другое — в монастыре. Мирскому человеку странно и страшно монашество…
— Правильно, что страшно.
— Почему, как вам кажется?
— Потому что там серьезные скорби, серьезные падения, которых в миру не бывает. Монастырь — это битва. Надо приготовиться к тому, что тебя будут бить, бить и бить.
Сейчас думаю, как правильно, что меня так гнали в начале монашества, и было столько скорби. Еще бы: актриса — инокиня! Да меня чуть не убили за это. Гоняли, как сидорову козу. Говорили: вот, она новую роль играет — инокиня! Это как выйти на бой, на ринг.
Был такой американский фильм «Солдат Джейн», и в нем есть сцена, где героиню лупят, бьют, невзирая ни на что. Меня, конечно, в буквальном смысле не били, хотя и пытались скинуть с машины когда-то, и ведро картошки в меня запускали (еле увернулась!) — все это пережила. И ценю это. Как, наверное, наиболее ценный период в моей биографии.
Все потому, что монашество — отнюдь не безоблачный и не простой путь. И действительного, реального ощущения Господа, Ангелов, Пресвятой Богородицы, внутреннего покоя и радости так просто, без скорбей, никогда не будет. А оно ни с чем несравнимо.
Представьте себе то ощущение покоя, которое возникает у уже опытного монаха — ощущение ровной радости. Когда никакие болезни и скорби не могут поколебать этого невероятной чистоты озера, наполненного красотой бытия. Это же чудо!
Для них я просто Оля
— И тем не менее сложилось так, что ваша жизнь проходит вне монастырских стен. Возвращаться в мир для отказавшихся от мира — здесь есть какая-то нестыковка, неправильность, ведь монаху все-таки место в монастыре… Как вам кажется?
— Конечно, в монастыре. Но ведь путь у всех разный, а я еще только на пути к монашеству. Не знаю, каким долгим этот путь будет и сколько Господь мне еще отмерит шагать, но я в пути. Да, я прохожу сейчас послушание в миру. Здесь я вроде местной достопримечательности. Те, кто живет рядом, меня знают. Одна бабушка, когда я куда-то уезжала и вернулась, даже говорила: «Ой, вы здесь? Слава Богу!»
Мои знакомые, подруги, сестры-монахини, тоже живут в миру и все вокруг них говорят: «Как хорошо, что здесь живут матушки!»
— А в чем состоит ваше послушание?
— Отец Георгий благословил меня продолжать дело патронажной службы, помогать пожилым актерам. Мы ухаживаем за моими бывшими коллегами, актерами советского периода. Это люди с разными судьбами, часто очень больные. Они все пришли уже к какому-то финалу, иногда очень печальному. И когда мне кто-то из них звонит — не буду называть фамилии, — вдруг понимаю, что они — мои, что не могу их оставить, не ответить на их звонок или просьбу, даже если бывают совершенно абсурдные вопросы, иногда исходящие из глубокого эгоизма, все равно нужно ответить — это люди страждущие.
Конечно, сейчас много есть благотворителей и актерам помогают еще какие-то другие организации. Но дело в том, что люди, к которым я прихожу или к которым посылаю своих сотрудников, — они мне не чужие. Более того, они знают и доверяют мне. Впустить в квартиру человека — дело опасное, и мало кто на это может решиться. Благотворительностью можно и оскорбить, и поранить… Для артистов я своя, для них я просто Оля. Обращаюсь не к их болезни или прошлому, а к их душе, и они это чувствуют и отвечают мне тем же. Я им нужна, но более всего они мне нужны. Для меня это — иноческое послушание.
— Тяжело?
— Иногда, да. Нужно, чтобы было ощущение, что вы готовы отречься себя ради другого. Господь говорит: «Возлюби ближнего своего». Когда ты начинаешь понимать и чувствовать другого как ближнего своего, это уже может быть началом такого самоотречения. А потом, даже если у тебя болят ноги или что-то еще, надо сделать то, о чем тебя попросили, не откладывая, если это в твоих силах.
— А не хочется вам все-таки когда-нибудь вернутся обратно в монастырь, насовсем?
— Уже сказала, что это мой путь. Меня зовет к себе одна моя любимая игуменья. Я смотрю на нее с восхищением и с радостью побежала бы к ней. А как же побежишь? Вдруг позвонит кто-то из «моих» актеров и скажет: «Оля, у меня ноги болят…»? Не знаю, это ли иночество? В том послушании, которое я несу в миру, наверняка, есть свой смысл, свое служение — служение людям. Монах — он ведь для Бога и для людей.
Вернуть женщину
— Матушка, как вы считаете, что происходит сейчас с человеком в миру? Вы сказали, что свобода — в монастыре, но ведь в миру она тоже есть. Правда, другая…
— Да, другая. Современный человек перестает слушать голос своего сердца. Мы прислушиваемся к своим впечатлениям, к чему то, лежащему на поверхности. О многом мы судим так, будто говорим о еде, на уровне «нравится — не нравится».
Человек теряет важный инструмент — сочувствие. У некоторых отсутствие сопереживания перерастает в психическую болезнь. Некоторые актеры, которые считали себя средоточием мира, думали, что весь мир лежит перед ними и все восхищаются их красотой и талантом, не выдерживают реальности и начинают очень серьезно болеть. Они «зафиксировали» свой взлет, свои успехи и тянут их до конца дней своих. Когда больные, уже некрасивые женщины, продолжают вести себя по-прежнему, «по звездному» — это приводит к распаду личности, иногда просто к безумию.
Сейчас женщина не такая, какой она была в прошлых веках, в ней нет притягательности, тайны. Виновата, может быть, и не она сама, а тот, кто ее к этому привел. Мир может разрушиться, если не вернуть нам ту женщину…
— А в чем миссия женщины, как вам кажется?
— Мне кажется, женщина должна быть с Богом, особенно когда она готовится стать матерью. Дар Божий женщине — иметь дитя. Разве может этот дар идти в сравнение с возможностью сделать карьеру? Как только у женщины появляется ощущение, что она ждет новую жизнь, она сразу должна броситься в Церковь и молиться, молиться о своем ребенке. Это прежде всего. И потом, когда ребенок вырастет… Если женщине нужно уйти в монастырь, если это ее путь, то Господь ее туда приведет. А кому нужно остаться в миру — останется в миру. Господь так устроит.
— Матушка, что для вас стоит на первом месте в монашестве?
— Само монашество. Наверное, у вас будут разговоры с более просвещенными матушками, игуменьями. Они все расскажут, дополнят меня. Я всего-навсего труженик по послушанию, рядовой член Церкви. Только труженик. И все.