А Михалис тем временем все крутился на своем пне, безрезультатно пытаясь вмешаться в разговор. Пока, наконец, он не спросил, несколько обиженный, вероятно потому, что не принимал участия в беседе:
– Старец, я слышал, что антихрист якобы находится в голове у кого-то, и как только ему исполнится тридцать лет, он будет три ужасных года править миром. Когда же это случится?
Старец Паисий, словно не услышав его, продолжил свои рассуждения:
– Таким образом, ребята, Бог испытывает нас и оберегает, как добрый и нежный отец. Но скоро на нашей родине начнут твориться такие страшные преступления, что мир станет сомневаться в Его существовании и Его любви. Но даже если будет казаться, что миром и правда правит антихрист, по попущению Господа и Вседержителя Христа, мы, его верный народ, с верой и терпением продолжим идти по восходящей тропе нашей жизни и испытаний, личных и общих, как истинный народ Божий. И чем больше мы будем упорствовать, тем больше молний ударит в нашу голову!
В тот миг его взгляд показался мне настолько глубоким, что я уже не сомневался, что глаза у него были не карие, а голубые – цвета неба. Прошу простить мне это отступление, но взгляд старца и его слова об ожидающих нас испытаниях стали моей опорой на последовавших многочисленных судах, где я обвинялся будто бы в пренебрежении своим долгом, а “избранные” судьи не позволяли мне доказать обратное. Они не слушали показания свидетелей защиты – студентов, студенток, коллег – а только свидетелей так называемого обвинения, лишая меня слова даже в момент выступления с оправдательной речью.
Суды первой инстанции, апелляционные суды, постоянные отсрочки… И только спустя целых восемь (!) лет после вмешательства Ареопага (Верховного суда) на новом апелляционном суде, на этот раз с постоянными членами, прокурор, которая с огромным терпением выслушала все, что я говорил, отвечая на ее вопросы, а также показания свидетелей, изучила все прилагаемые документы, наконец сказала мне слово, от которого у меня подкосились ноги и потекли слезы:
– Невиновен!
Излишним будет добавлять, что на следующем суде оказались обвиняемыми и получили два года тюрьмы мои клеветники. Однако на новом апелляционном суде, несмотря на то, что они не просили у меня прощения, я нашел в себе силы просить об их освобождении. Конечно, без всякого возмещения ущерба за вред, нанесенный моему здоровью – ведь все эти годы я не прекращал исполнять свой преподавательский долг – и за многочисленные судебные расходы, задержавшие обучение моей дочери.
Но вернемся к разговору со старцем Паисием. Михалис продолжал перебивать его:
– Геронда, а что будет с войной в Боснии? Если сербы пройдут южнее к Скопье с живущими там албанцами, греческая армия пойдет на север и освободит старые македонские деревни?
И добрый старец, как всегда с улыбкой, ответил:
– Вот это да! Какой план ты придумал…
Напомню, что Михалис действительно был сыном военного. Молодой и непослушный, он продолжал, не дожидаясь ответа:
– И тогда, если Фракия, а точнее то, что от нее осталось, будет незащищена, что сделают турки? Не придут ли они забрать оставшуюся ее часть? Может, мы так и Константинополь отвоюем?
Один из сопровождавших нас моих коллег-преподавателей позволил себе спросить о судьбе одного из наших политиков, а также всех политических лидеров, которые остаются почти безучастными к грядущим событиям.
И снова неугомонный Михалис:
– Что будет, старец, Вы не сказали нам? Мы возьмем Константинополь?
И старец опять с улыбкой ответил:
– Если возьмем, куда мы его понесем? Сейчас он разве плохо стоит? Тем не менее, – продолжил он, – по крайней мере, одна его часть перестанет принадлежать Турции, которая начнет разрушаться. Придут так называемые великие силы, более великие, чем сейчас, и скажут, что, когда боснийский народ просил самоопределения, вы поддержали их, хотя и не граничите с ним. Сейчас же хотят самоопределения районы Армении, курды… Не позволить ли им тоже иметь свою собственную родину?
К счастью, Михалис не спросил, что случится с палестинцами, которые тоже требуют свободы своей родины и, как сказала одна их представительница на международном поэтическом конгрессе, где я участвовал: “Мы хотим по два свободных метра земли для каждого нашего умершего”.
Продолжение следует…