Как мама отца Александра Меня митрополиту стол не накрыла
С отцом Александром Менем мы дружили семьями.
В молодые годы своего священства я служил в Николо-Кузнецком храме, что между станциями метро Павелецкая и Новокузнецкая. Там прослужил я двадцать девять лет.
Отца Александра я визуально знал еще по семинарии: в год моего окончания академии будущий отец Александр туда поступил.
Уже тогда Александр Мень был всесторонне эрудированным молодым человеком, использовавшим свои знания, конечно же, для формирования собственной личности, но он охотно делился ими с окружающими.
Первое высшее образование у него – светское. Его отец был инженером, и любая религия была ему чужда, мать же, будучи еврейкой, преисполнена была беззаветной преданности Христу. В качестве иллюстрации приведу один эпизод.
Протоиерей Владимир Тимаков
Служил в то время отец Александр, кажется, в Алабино. В его храм должен был приехать митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич). Архиерейское служение – всегда радость. Даже сама встреча архиерея выражает собой особое торжество. После богослужения обычно устраивается застолье.
Закупив для этого продукты (а купить их тогда было непросто), перед службой отец Александр вручил их своей матери, сказав: «Вот продукты, займись-ка приготовлением стола. Времени у тебя достаточно – целое архиерейское богослужение».
«Все будет исполнено, сынок, – сказала она, – только позволь мне взглянуть на встречу архиерея».
«Что ж, полюбуйся и займись столом».
От торжественности встречи, от красоты облачения архиерея Елена, мать отца Александра, просто обомлела и в состоянии этом пребывала всю архиерейскую службу.
Богослужение закончилось, митрополит с отцом Александром обменялись содержательнейшими речами, архиерей благословил всех присутствующих и по приглашению настоятеля направился к праздничному столу.
Последней под благословение подошла мать отца Александра. Когда же митрополит благословил ее, она как бы очнулась: «Сынок, – с сокрушением произнесла она, – стола-то я не накрыла…»
Положение, в котором оказался отец Александр, было более чем пикантным. Каждому понятно, что не умышленно была совершена оплошность, а исключительно потому, что Елена вся погрузилась в богослужение и молитву. Естественно, во время богослужения, кроме молитвы, ничего другого для нее не существовало, и о «земном» она вспомнила только тогда, когда митрополит направился к столу.
Скрасилось все тем, что друзья отца Александра быстро и умело распорядились продуктами и в мгновение ока накрыли стол. Благодушие, доброту и широту души проявил и сам митрополит. Вместо взыскания он восхвалил Елену, и именно за то, что она отдала предпочтение богослужению, а не застолью.
Свои слова митрополит подкрепил евангельским благовестием: «Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозем. Мария же благую часть избра…».
Митрополит был умный, идейный, благостный, добросердечный и мужественный иерарх (за что и был смещен, а спустя некоторое время был взорван и сам Преображенский храм, в котором он служил, – так власти хотели искоренить память о нем).
Такой-то митрополит и свел казус с застольем к содержательному общению, прошедшему в несказанной радости.
Но вот что заслуживает внимание: совершенную оплошность нельзя расценивать как случайность, ведь ею был выявлен дар умной молитвы. Елена, мать отца Александра, была прихожанкой Николо-Кузнецкого храма. Знал я ее не понаслышке, и говорю о ней как свидетель: она умела молиться.
О «письме Эшлимана-Якунина»
Отца Александра узнал я, как было упомянуто, еще в семинарии, но общались мы поверхностно, просто были знакомы. Более тесно сошлись мы с ним по поводу письма Патриарху, написанного небезызвестными «декабристами» (письмо было подано в декабре) – Эшлиманом и Якуниным.
Отец Александр нашел во мне единомышленника в том, чтобы обоюдными усилиями устранить неразумие, связанное с упомянутым письмом.
Патриарху тогда было написано обличительное письмо, объемом, по крайней мере, в сто двадцать листов печатного текста. Мы хорошо понимали, что не только Патриарх, но и ни один архиерей читать такой труд не будет.
Письмо должно быть на страничку–полторы, а оперировать такими фолиантами – значит загубить дело на корню. Это мы с отцом Александром настойчиво внушали «декабристам».
Однако натолкнулись на непонимание. Ни отец Николай Эшлиман, с которым тогда я встретился впервые, ни отец Глеб Якунин, которого я знал ранее, не вняли нашим предупреждениям. Они рвались в бой и слышать не хотели наши доводы.
В Божием деле такое недопустимо. Эгоизма, «самости» даже в зародыше не должно быть, иначе насмеется сатана, как, собственно, и случилось. Всякому ясно, что совершено ими, бесспорно, величайшее дело, явившее пример исповедничества, завершилось же все бесславно…
Отец Николай Эшлиман подал прошение о снятии священнического сана… Отец Глеб Якунин был запрещен в священнослужении, но, невзирая на это, основал и поныне возглавляет «самую свободную церковь» (священник Глеб Якунин умер 25 декабря 2014 года – прим. ред.). Все – по слову Наполеона: «От великого до смешного – один шаг».
К моменту подачи упомянутой петиции в Москву приехал митрополит Антоний Блум. Зная мои отношения с экзархом, «декабристы» попросили передать ему их труд. В советское время решиться на такое было безмерно опасно, но мне сделать это удалось.
В храме, в котором он служил, после всенощной, в алтаре я вручил митрополиту то, что написали Эшлиман и Якунин. Владыка взял их труд, увез с собой и прочитал его ночью. На другой день, после литургии он спросил меня: «Что это за священники могли такое написать?».
«Владыка, – ответил я, – они не побоялись возвысить свой голос, старались озвучить патриарху и властям, какова ситуация в Церкви». «Я прочитал весь труд, – продолжил Владыка, – могу сказать только, что лично я запретил бы их в служении».
Такова была реакция митрополита Антония Блума на письмо «декабристов». Предвидя это, мы с отцом Александром Менем и пытались склонить их к разумным шагам, но не смогли.
Патриарх Алексий к письму отнесся с удивительным терпением, вроде бы даже с симпатией, поскольку в нем звучала критика правительства за угнетение православной веры. Долгое время патриарх им просто не отвечал.
Время шло, «декабристы» написали патриарху новую петицию. Наша с отцом Александром задача была – убедить ревнителей веры в том, что если уж и писать воззвание, то приемлемое и по содержанию, и по объему.
Нам удалось уговорить отца Николая и отца Глеба обсудить все в спокойной обстановке у меня дома. Для помощи в работе над письмом мы с отцом Александром пригласили отца Всеволода Шпиллера. Это был вынужденный маневр, поскольку понимали мы, что лично у нас не хватит ни сил, ни авторитета для достижения цели.
Выслушав меня, отец Всеволод задумался, но потом дал согласие. «Декабристов» же мы просто поставили перед фактом встречи со Шпиллером.
В беседе с Эшлиманом и Якуниным отец Всеволод был, как всегда, на высоте. Выслушал их аргументы и, не выражая прямо своего несогласия, весьма красочно показал, что письмо недостаточно аргументировано и не выдерживает никакой критики ни с фактической, ни с этической стороны.
Заседали мы, помнится, не менее трёх часов. Говорил, в основном, отец Всеволод, которого мы с отцом Александром всячески поддерживали.
В конечном счете, отец Всеволод описал итог, к которому приведет письмо, если оно будет получено патриархом в таком виде, и посоветовал «декабристам» доработать текст, подойдя к этому с предельной ответственностью. Результатом встречи стало то, что второму обличительному письму хода дано не было.
Стоит ли упоминать, что ни сам отец Николай Эшлиман, ни отец Глеб Якунин писем Патриарху не писали, они лишь скрепили содержимое своими подписями.
Первое письмо в какой-то мере все же встряхнуло интеллигенцию, второе – не увидело света. И с этого момента у нас с отцом Александром началась достаточно тесная дружба, которую в дальнейшем мы продолжали уже семьями.
О том, как отец Александр Мень научился плавать
Отец Александр был великолепнейшим другом, собеседником. Никаких трудностей в общении с ним никогда не возникало, никакого стеснения он не вносил, легко и радостно вливался в любую компанию в любой обстановке.
Встречались мы с отцом Александром обычно или у него в доме, или в моей квартире. Дружба упрочилась еще совместным отдыхом: в летний период мы отдыхали – один год на Селигере, другой – в Абхазии. Часто присоединялись к нам отец Глеб Якунин, отец Николай Эшлиман, отец Алексей Злобин.
Без леса и воды отдыха мы не признавали. Нашим требованиям полностью отвечали и Селигер, и Абхазия. В Абхазии мы останавливались в разных местах – в Сухуми, в Гаграх, на Новом Афоне.
Отдых обычно складывался из того, что днем (в Абхазии) мы ходили по горам, а вечером, спустившись с гор, наслаждались морем. Часто исполняли старинные русские песни, уделяли время и поездкам по достопримечательным местам.
Общение проходило в разговорах. Мень был прекрасным рассказчиком. О любом музее, о выставках он мог рассказывать часами, мы слушали его с раскрытыми ртами.
Была у отца Александра одна слабость: он боялся воды. Странность невероятная! С одной стороны, без леса и воды он не мыслил отдыха, воды же панически боялся.
Водобоязнь его была связана с попытками «прославленных» пловцов научить его плавать. Все учение сводилось к тому, что его завозили на глубину и бросали в море – выплывай. Естественно, он, наглотавшись воды, тонул, его, конечно же, откачивали. Испытав подобный опыт три раза, он сказал: «С водой покончено раз и навсегда, у меня с ней дружбы нет».
На Селигере, как правило, мы отдыхали на островах, в палатках, за продуктами необходимо было ездить в Осташков – на моторной лодке.
В описываемые времена техника была «на грани фантастики», мотор мог заглохнуть в любое время и в любом месте. Зная водобоязнь отца Александра, мы всячески старались освободить его от поездок на лодке. Он же, если требовалось, делал вид, что воды не боится, и садился в утлую лодчонку.
От панической боязни воды я захотел излечить его, научив плавать.
– Отец Александр, можешь ли ты отдыхать без леса? – как-то спросил я его.
– Не могу, – ответил он.
– А без воды?
– Тоже не могу.
– Если без воды ты не можешь отдыхать, получается, что она тебе друг?
– Конечно, друг, но только тогда, когда я гляжу на нее.
– А я хочу, чтобы ты все-таки полюбил ее во всех моментах, сдружился с ней. Я тебя научу плавать.
– Меня уже учили моряки.
– Глупые были твои моряки, ты мне доверься. Сейчас мы войдем в воду (было это на море), там, где ты скажешь «стоп», мы остановимся. Войдем ровно настолько, чтобы руками не доставать до дна, и при этом только и нужно, чтобы ты воды не боялся.
Мень согласился.
– Теперь повернись лицом к берегу и внимательно следи за мной. У тебя на глазах я буду стараться утонуть.
Набрав воздух, я лег лицом на воду. Полежав, сколько смог, встал и спросил отца Александра:
– Утонул?
– Нет.
– Теперь точно также ляг на воду сам и убедись, что утонуть ты не сможешь. Утонуть можно только в том случае, если от испуга начнешь кричать, тогда, наглотавшись воды, пойдешь ко дну. В принципе же человек не может утонуть. Убедись в этом сам – набери воздуха, ложись на воду и постарайся утонуть. Бояться нечего, ты в любой момент сможешь встать на ноги.
Отец Александр набрал воздуха, лег, полежал, когда воздух закончился, встал.
– Утонул?
– Нет…
– Теперь повтори.
Отец Александр опять набрал воздуха и лег на воду. Убедившись, что не тонет, он встал.
– Осталось самое малое. Повернись лицом к берегу, набери воздуха, ляг на воду и руками греби к берегу. Бояться нечего – ты же знаешь, что плывешь к берегу, когда у тебя закончится воздух, встанешь на ноги.
Он поплыл к берегу, доплыл, встал на ноги.
– Что же ты, друже, скрывал! Оказывается, ты умеешь плавать. Теперь тренируйся – лицом вниз, а когда закончится воздух, подними голову, вдохни и плыви дальше.
Через два дня, не больше, отец Александр на глубине подплыл ко мне и говорит: «Обопрись-ка на меня, я попробую тебя до берега довезти»…
О книгах и «волшебной тряпочке»
Куда бы ни ехал Мень отдыхать, он брал с собою «два чемодана» книг. Фактически, они и составляли весь его скарб (из одежды он брал самую малость), и за отпуск все эти книги он прочитывал. Со стороны могло показаться, что он их просто перелистывает. Так нет же – досконально все штудировал.
Его интересовали и точные науки, и искусство, но в основном, он отдавал предпочтение книгам богословского и философского содержания. Как он успевал прочесть такое количество книг – загадка. По-видимому, черпал из них только самое нужное.
Шли 1960–70-е годы. Продолжался страшный духовный голод. Книги, которые были выпущены еще до революции, уничтожались, но все-таки в то время их можно было купить.
В год моего поступления в семинарию – 1947 год, академия и семинария находились в Москве, на территории Новодевичьего монастыря и именовались «богословский институт» и «богословско-пастырские курсы». От входных ворот Новодевичьего монастыря до Успенского храма вела дорожка, по обеим сторона которой продавались книги.
Книги в продаже, в основном, были богословские, богослужебные, философские, житийные. Купить их можно было, но у студента денег-то — кот наплакал. Но мы на книги тратили последние гроши. Так и осело в сознании, что самая большая ценность, это книги.
Со временем появилось у меня и другой интерес – древние иконы. Той же «болезнью», как оказалось, страдал и отец Александр Мень.
Именно этому «недугу» Зосимо-Савватиевский храм обязан теперешним своим обликом. Находящиеся сейчас в храме иконы – XVII-XVIII веков, – все они или прямо из моей ризницы, или были обменяны на мои же иконы, только более поздние, но в серебряных ризах. В том и парадокс весь – храм, восстановленный из руин, выглядит, будто никогда и не закрывался.
Расскажу про курьезный случай. Как-то навестил наш храм диакон Андрей Кураев. Все внимательно осмотрел и обратился ко мне с вопросом: «Откуда все это? Разве храм не закрывался?». «Да я его таким и получил, только он был закопченный и грязный. Я тряпочкой его протер, он и засиял».
Выслушав это, Кураев по этому поводу больше ни единым словом не обмолвился, а прощаясь, сказал: «Тряпочку свою не выбрасывай – пригодится». Кураев, пожалуй, был единственным, кто правильно шутку понял и труды мои оценил. Таков результат моего интереса к иконам.
В советские времена Божье слово негде было услышать. Да и сама проповедь сводилась к пересказу Евангелия или к чтению жития святых. Пересказать Евангелие, лучше, чем это сделал Божий Дух, – глупая претензия. Проповедь должна раскрывать глубинный смысл, заложенный в богослужении, в иконах, в самом тексте Священного Писания.
Отец Александр Мень был почему-то с этим не согласен, укорял меня за проповеди вероучительного характера. «Во времена неслыханного духовного голода, – говорил он, – вероучительные проповеди – непозволительная роскошь».
Обычно отец Александр Мень принимал гостей у себя дома. Перед встречей он заходил в магазин, покупал котлеты (в большом количестве) и потом вел беседу, стоя у плиты. Смазывает сковороду, жарит котлеты и в то же самое время так мастерски и красиво говорит, что у всех дух захватывает.
Для меня такое просто немыслимо. Я и сам должен быть сосредоточен, и слушатели не должны заниматься посторонними делами. У отца Александра все обстояло по-другому.
Гости сидят, бывало, за пустым столом, на котором ничего нет. Поджарив партию котлет, отец Александр выкладывает приготовленное на пустую тарелку, стоящую на столе, возникает движение и шум … и на тарелке пусто. И так повторяется всякий раз, когда на тарелке появляются котлеты. Мень снова жарит, увлеченно при этом рассказывая, а сам же котлет не попробует – ему некогда.
И это после всех иерейских трудов на приходе. Так отец Александр умел совмещать беседу даже с приготовлением еды, супруга в этом ему никогда не помогала.
Записала Дарья Менделеева
Фото: Виктор Аромштам
Архивные фотографии — с сайта alexandermen.ru