Христиане ли мы? Что в нас осталось от христианства? Есть ли ещё люди, для которых религия — не способ самоидентификации, а диалог с Богом? Об этом — Павел Федосов.
Татьяна Юшманова, «Белое море. Анзер. У поклонного креста»
— Ну и где оно, хваленое торжество Православия? Где они — пресловутые 70 процентов православных граждан РФ? Ты только погляди на эти беспросветные лица, какой уж там отблеск вечности во взгляде, хотя бы признаки жизни увидеть! Да посмотри хотя бы на наши собственные отражения! Лично я вижу измученных людей, проживших еще один бессмысленный день. Мне, честно говоря, после работы даже улыбнуться трудно. Лицо как каменное. Вот уж, действительно, окамененное нечувствие.
Мы случайно пересеклись в метро по пути домой. Работали в офисах неподалеку друг от друга и жили на соседних станциях метро. Так что эти случайные встречи были сравнительно регулярными. И всякий раз разговор продолжался с той точки, где он был оборван до этого. Он продолжал:
— Ладно, мы назвали себя православными христианами. Мы крестим лоб при входе в храм и при выходе из него. Приобретаем высокодуховную литературу. Умеем рассуждать про смирение, дать интеллигентный отпор оголтелому антиклерикалу, но что дальше? Ответь себе честно: часто ли ты встречал христиан среди «христиан» (он показал пальцами кавычки)? Часто ли ты встречал людей, для которых жизнь и вера слились воедино, для которых христианство — не дань традиции, не наука быть хорошим человеком, не идеология, а пусть даже только попытка общения с Богом? Мне вообще начинает казаться, что просто христиан уже нет. Есть христианские модернисты, фундаменталисты, патриоты, уранопатриоты, эволюционисты, креационисты, и прочее, и прочее. Просто христианин в этой компании окажется чужим. Например, он будет слишком либерален для консерватора и слишком консервативен для либерала. Знаешь, почему? Потому, что он вообще не заинтересован ни в консервации, ни в модернизации традиции. Он заинтересован в самой традиции как в пространстве, возможности, языке своего общения с Богом. Ты ведь сам знаешь, такого человека узнаешь в лицо, ему веришь, с ним рядом хочется находиться, как с ручьем чистой воды, который течет через времена и пространства. Но где они, просто христиане?
Я начал рассказывать про людей, которых встречал. Я рассказал о Митре Релич, сербской беженке из косовской Приштины, женщине, которая на себе испытала, что значит страх выйти в продуктовый магазин. Она ходила ночевать к подруге, в дом, уже почти полностью занятый новыми хозяевами. Хотела, чтобы, если дверь вдруг взломают, подруге не было страшно умирать одной. Эта женщина говорила мне, улыбаясь: «У нас остались только наши святые и наши улыбки». Ученый-филолог, педагог, на свой страх и риск она отправляется на теперь уже албанскую территорию Косово для того, чтобы там, рискуя безопасностью, составлять подробные описи разрушаемых сербских кладбищ.
Я вспомнил про пожилого соловецкого монаха, которого встретил на острове Анзер, на берегу Белого Моря, куда тот пришел, чтобы набрать пижмы для скитской рухлядной. Я предложил ему помощь, он согласился, но сначала повел меня к серому поклонному кресту, возвышающемуся над камнями, мхом и грудами гладких бревен, выброшенных на берег морем. Он с трудом сделал земной поклон и старческим неровным голосом запел: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко».
Я рассказал про лицо женщины, которую видел в Варлаамо-Хутынском монастыре. Шла пасхальная неделя, мы вошли в светлый храм, где она мыла пол. Мы поприветствовали ее обычным для этих дней «Христос воскресе». «Воистину воскресе», — ответила она и подняла на нас сияющее от радости лицо. Я видел, что она знала, о чем говорила. Воскресение Христово было и ее жизнью, ее опытом
Я рассказал про бабу Клаву, тихую и радостную старушку из деревни Фрол на границе Московской и Рязанской областей. Когда она собирала клюкву или копала картошку, то тихонько пела молитвы.
Бабушка, выбирающая из земли коричневые клубни картошки, монах, совершающий земной поклон на поросших ярко-зеленым мхом серых камнях, Митра, ведущая нас по улицам сербского города, пахнущего дымом и опасностью, женщина, наводящая сияющую чистоту в светлом храме. Я как будто снова увидел их всех. Я сказал, что не знаю, были ли эти люди святыми. Важнее, что через них христианство было показано как реальный опыт жизни. Каждый из них был и свидетелем, и свидетельством.
Я мог бы рассказывать еще и еще, но поезд подъехал к моей остановке. Мы пожали друг другу руки. Я вышел из вагона и помахал ему через стекло. Он помахал в ответ и… улыбнулся.