Из истории Вселенских Соборов

[1]“Энотикон” императора Зенона — императорский указ, которым запрещалось обсуждать проблему природ и ипостасей во Христе; в нем косвенно осуждался Халкидонский собор.

[2]Православие учит, что тело Христа “тленно” в смысле подверженности страданию, но “нетленно”, ибо неразрушимо и не распадается на составные эле­менты. Автартодокеты полностью отрицали “тленность” тела Спасителя. — Ред.

(Продолжение в № 13)

Моноэнергизм, монофелитизм и VI Вселенский Собор

1.

Мы говорили о внешних событиях царствования Ираклия. Наверное, он был одной из наиболее трагических фигур из всех византийских императоров. Боевой генерал, всю жизнь свою положивший на борьбу с беспощадным врагом, угрожавшим самому существованию Империи, и ценой невероятного напряжения всех сил разгромивший его, к концу своих лет увидел, что все дело его жизни пошло насмарку, что все его усилия оказались напрасными и что Империя (как виделось ему) обречена. Еще более трагическими были результаты церковной политики императора. Теперь настала пора поговорить о ней. Первую половину царствования Ираклия его армии боролись за внешнее сохранение вселенской Римской Империи. Но император с патриархом думали и о внутреннем, церковном единстве, которое было под угрозой из-за раскола между халкидонцами и монофизитами. Это было важно, так как именно в тех районах, где проходило большинство сражений — Армения, Сирия, Египет, шел бой и за души христиан. Предпринимая инициативу по примирению с монофизитами, Ираклий следовал примеру своих предшественников, пытавшихся добиться церковного единства на Востоке. Но его политика была построена не на простом уходе от проблемы, как сделал, например, император Зенон, опубликовавший свой “Энотикон”; скорее Ираклий попытался продолжить развитие христологической мысли, которое, как он думал, началось уже при Юстиниане, когда содержание халкидонского учения было выражено в кирилловском контексте.

Политика Юстиниана, как мы знаем, принесла некоторый успех: мы видели ранее, что из-за внутренних разделений внутри монофизитского лагеря некоторые лидеры сирийского монофизитства были готовы воссоединиться с Православной Церковью, в частности во время правления Юстина II и Тиверия. Да и сам патриарх Сергий был из яковитской сирийской семьи и может считаться обращенным из монофизитства. Он был главным богословским советником императора, но, к сожалению, не обладал настоящим богословским умом и не понял подлинного смысла формулы, предложенной им в качестве базы для объединения. По этой формуле, так как две природы Христа соединяются в ипостасном единстве и так как это означает единство одного активного субъекта, можно говорить лишь об одной богочеловеческой энергии или действии (μία θεανδρικὴ ἐνέργεια). Так родился “моноэнергизм”.

Преимуществ в “моноэнергизме” как формуле единства много. Главное из них то, что она, как казалось, была тем общим полем, на котором могло произойти объединение двух сторон. Например, Севир Антиохийский, различавший (правда, только умственно) две природы Христа, подтверждал единство энергии и действия Христа. “Один Деятель (ἐνεργών), — писал он, — то есть воплощенное Слово, — одно действие (ἐνέργεια), но дела (τὰ ἐνεργηθέντα) различаются”. Но ведь и V Вселенский собор признал, что во Христе не два конкретных существа, но одно, а две природы различаются лишь мысленно. Не было бы логичным признать, что во Христе лишь одна природа и одно действие? Если признать справедливой знаменитую формулу: “Одна природа Бога-Слова воплощенная” (а она на Соборе 553 г. была признана имеющей право на существование), то и энергия может быть лишь одна. В аристотелевской логике и терминологии “энергия” всегда являлась конкретным явлением (манифестацией) любой природы.

Халкидонцы могли сослаться на некоторые признанные авторитеты (в особенности сирийские), которые высказывались в пользу “моноэнергизма”. Уже повсеместно признанный к тому времени Псевдо-Дионисий Ареопагит говорил об одной “богочеловеческой энергии”; это же выражение использовали и несколько уважаемых халкидонских богословов VI в.

Более того, моноэнергизм создавал мост не только между православными и монофизитами: как это ни парадоксально, его принимали и многие несториане, встреченные Ираклием в Персии. Несториане всегда учили, что две природы и две ипостаси Христа всегда объединялись одним действием (энергией) в едином “просопоне единения”. Однако, к сожалению, эта формула имела сомнительную репутацию, так как ее использовал Аполлинарий.

Поэтому патриарх Сергий приступил к продвижению моноэнергизма с некоторыми колебаниями. В 615–617 гг. он опросил о своей идее целый ряд епископов, как халкидонцев, так и монофизитов, и заручился согласием многих из них. Когда Ираклий в 622 г. проводил первую встречу с армянами в Феодосиополисе (Эрзеруме), Сергий попытался помочь ему, предложив монофизитскому богослову Павлу Кривому принять Халкидон на моноэнергитской основе. Хотя согласием Павла заручиться не удалось, этот инцидент и можно считать началом моноэнергизма. В 626 г., когда Ираклий был в Лазике на Западном Кавказе, которая была евангелизирована лишь во время Юстиниана (то есть значительно позже эпохи святителя Григория Просветителя и святой Нино Грузинской), митрополит Фазиса (совр. Поти) с восторгом принял моноэнергизм.

Постепенно моноэнергизм начал приносить плоды. До 633 г., когда святитель Софроний, находившийся тогда в Александрии, высказал свое мнение относительно моноэнергизма, против этого нововведения не прозвучало ни одного голоса. Даже великий преподобный Максим, будущий Исповедник, не дал прямого ответа на вопрос о его мнении: в письме своему корреспонденту игумену Пирру он лишь сослался на свою некомпетентность в этом вопросе и попросил того уточнить, что он имеет в виду под термином “энергия”. Весьма важно, однако, что он, завершая письмо, подчеркнул, что смысл богословских терминов куда важнее, чем сами слова.

Очевидно, что в течение 20 лет все лучшие умы Империи доверяли политике Сергия и Ираклия, радуясь победам над персами и надеясь на успех политики церковного единства.

2.

Время персидского владычества — 18 лет в Сирии (611–629) и 11 лет в Египте (618–629) — привело к фундаментальным переменам в отношениях между различными религиозными группами. Мы говорили о том, что евреи приветствовали персов как своих освободителей. После падения Иерусалима (614 г.) в благодарность за роль, которую евреи сыграли в этом событии, им были доверены ведущие места в местной администрации. Однако вскоре положение изменилось и Хосров II издал указ об изгнании евреев из Иерусалима. При религиозном характере его войны с Византией Хосров не был фанатичным врагом христианства: он знал его со времени своего пребывания в Константинополе в изгнании; более того, две его любимые жены были христианками, и он, по их просьбам, строил церкви и основывал монастыри.

Теперь, захватив обширные христианские территории, он должен был определиться — как ему с ними поступать. В 614 г., после падения Иерусалима, Хосров созвал в Ктесифоне собор, на который он пригласил представителей трех главных христианских групп. Собор прошел под председательством армянского князя Сембата Багратуни. Несториане, которые были самой привилегированной христианской группой в Персии, представили свое исповедание веры. По всей видимости и на этом соборе несторианам было отдано предпочтение, однако каждой из групп было позволено практиковать свою религию в местах, где она преобладала. Несториане получали поддержку на персидских территориях, монофизиты — на бывших византийских территориях Сирии, Армении и Восточной Месопотамии — там, где их было большинство, а православные — в Палестине. Конечно, их положение было самым сложным, так как в глазах Хосрова они были скомпрометированы связями с имперской Церковью, но тем не менее им было позволено восстановить свои храмы. Мы знаем, что щедрую поддержку в этом им оказал святитель Иоанн Милостивый, патриарх Александрийский.

Главным результатом собора в Ктесифоне стала помощь, оказанная монофизитской иерархии как в Армении, так и в Сирии. После кончины Анастасия II, халкидонского патриарха Антиохийского (611 г.), его кафедра оставалась вдовой долгие десятилетия: новый халкидонский патриарх появился на ней лишь после арабского завоевания. Когда город был захвачен персами, монофизитский патриарх Антиохийский Афанасий (“Погонщик верблюдов”, 595–631) написал своему коллеге в Александрию знаменитое письмо: “Мир возрадовался в мире и любви, потому что халкидонская ночь миновала”. Монофизитский хронист Михаил Сириец также сообщает с удовлетворением, что персидский царь приказал изгнать всех халкидонцев и что “память о халкидонцах исчезла от Ефрата до Востока (то есть из Сирии)”.

Но когда после побед Ираклия в эти местности вернулось византийское правление, начались новые попытки примирения. Еще во время войны в Закавказье Ираклий с помощью патриарха Сергия пытался достигнуть христианского единства. Воссоединение нужно было ему не только политически, но и чтобы оправдать религиозный характер войны и чудесной победы 628 г.

Как и Юстиниан, Ираклий просто не представлял себе религиозно-плюралистическую Империю. Он принимал жесткие меры против меньшинств. Известен его приказ насильно крестить евреев и последовавшее за этим массовое бегство евреев на персидские территории и под защиту наступавших мусульман. Но с монофизитами и несторианами такой приказ никак не мог бы пройти. Нужно было найти другой подход, особенно после сравнительно терпимой политики Хосрова II. Моноэнергизм, предлагаемый Сергием, казался наконец най­денным консенсусом, который немедленно стал приносить искомые плоды!

После победы Ираклия в 628 г. в Феодосиополис прибыла персидская делегация договариваться о деталях мира. Ее возглавлял несторианский католикос Исоябх II. После довольно краткого богословского диспута католикос совершил Евхаристию в православном храме, за которой причастился император и весь двор. Так что моноэнергизм сработал на обе стороны — как монофизитскую, так и несторианскую! По гипотезе В. В. Болотова, возможно как раз Исоябх привез Ираклию Честной Крест. Если это действительно было так, тогда это событие приобретало еще и глубокое символическое значение. После этого контакты Селевкие-ктесифонского католикосата с Ираклием продолжились на регулярной основе.

Ираклий, провозя Честной Крест через Армению, дал многие его частички армянским властителям, стараясь заручиться их лояльностью и склонить их к церковному единству. Мы говорили, что с 591 г. и до персидских войн Армянская церковь была разделена на 2 неравных части: большую — халкидонскую и меньшую — монофизитскую. После персидского наступления (607–608 гг.) халкидонский армянский католикос Иоанн был арестован и увезен в плен, где и скончался, а Армянская церковь была воссоединена под монофизитскими католикосами. Возвратившийся Ираклий, занявший всю Армению, обратился к католикосу Эзру и предложил ему объединение. Встреча произошла в Эдессе (около 630 г.), Эзр был удовлетворен “моноэнергит­ским” учением императора и отслужил литургию совместно с православными епископами. Император причастился за этой литургией, а Эзр со множеством подарков вернулся в Двин — готовить армян к объединению с имперской церковью. Позже (по всей видимости около 632–633 гг.) в Феодосиополисе он созвал собор из 193-х греческих и армянских епископов, где объединение было подписано, и Армянская церковь приняла Халкидон. Лишь несколько армянских богословов ушло в оппозицию, за что они были отлучены от своей церкви.

В последующие годы это объединение то принималось, то отвергалось армянами в зависимости от того, чью сторону они принимали в византино-арабской борьбе. Лишь после арабского завоевания Армении в 660 г. объединение было окончательно отвергнуто.

Более сложными были контакты Ираклия с яковитами Сирии и Междуречья. Когда он приехал в отвоеванную Эдессу, ему казалось, что единство уже достигнуго. Он подошел к чаше на литургии в монофизитской яковитской церкви, но местный епископ Исайя не допустил его, потребовав, чтобы он прежде анафематствовал Халкидон и томос папы Льва.

Несмотря на это, контакты продолжились и во многом принесли успех. Старый яковитский патриарх антиохийский Афанасий “Погон­щик верблюдов” по всей видимости принял моноэнергизм и выступил за объединение. Однако его кончина в 631 г. воспрепятствовала подписанию совместных документов. Тем не менее ряд монофизитских монастырей и общин в непосредственной близости от Антиохии принял Халкидон с “моноэнергитским” пониманием. Одним из таких монастырей стал монастырь святого Иоанна Марона близ Эмессы. Его братия стала ядром существующей с тех времен общины маронитов, сохранивших верность моноэнергизму и патриарху Сергию. Спасаясь от преследований, они бежали в ливанские горы, где основали собственный патриархат. В конце концов, не без помощи латинских крестоносцев, марониты приняли унию с Римско-католической церковью (1182 г.).

Но в Египте успехи были куда более значительными. При персах там оставались только монофизитские патриархи. В 631 г. в Александрию прибыл новый халкидонский патриарх, наделенный властью как архиепископа, так и префекта (губернатора) Египта. Его полномочия были настолько широки, что ему даже дозволялось носить на одной ноге красный царский сапог. Вообще совмещение двух должностей противоречит всем церковным канонам и является чуть ли не единственным подобным случаем в истории всей Византийской Церк­ви. Возможно, Ираклий принял решение о таком назначении под влиянием примера патриарха Сергия, управлявшего Константинополем во время его отсутствия на Востоке, а также примера итальянской церкви, которой Юстиниан формально доверил гражданские функции. Впрочем, и в Египте еще со времени святителей Афанасия и Кирилла существовала традиция, согласно которой архиепископ Александрийский играл роль национального лидера во всей провинции.

Эта роль в Александрии была доверена Киру (631–639 гг.), ранее митрополиту Фазиса (Поти), которому уже удалось провести несколько объединений на базе моноэнергизма. Его задачей было объединить и Египет. Но в 631 г. никто не мог предвидеть, что миссия Кира будет весьма краткой, что в 639 г. в Египте воцарится ислам, который навсегда отрежет египетскую церковь от Империи и на долгие века превратит ее в изолированное меньшинство.

По прибытии Кира в Александрию монофизитский патриарх Вениамин (623-662 гг.) бежал в пустыню, где и пребывал в укрытии до арабского завоевания. Для достижения своей цели Кир использовал как аргументы, так и силу. Миролюбивое убеждение приносило плоды и раньше, при патриархах Евлогии и Иоанне Милостивом. Более того, правительство Ираклия помогло разрешить тритеистские споры и способствовало примирению в 616 г. антиохийских и александрийских монофизитов, что завоевало ему симпатию среди многих монофизитов. Значительная часть монофизитов приветствовала освобождение от персов и возвращение Империи. Теперь Кир принес новые предложения, которые понравились многим из них. Некоторые даже говорили: “Это не мы пришли к Халкидону, а Халкидон пришел к нам”. Но все же Кир, оставшийся в коптской истории под арабским прозвищем “Аль-Мукавказ” (Кавказец) запомнился монофизитам не методами уговоров, но гонениями, кровью и насильственными обращениями в Православие. Но это было потом…

3 июня 633 г. Кир совершил в главном соборе Александрии Евхаристию, на которой причастилась большая часть городского монофизитского духовенства и даже два епископа. Основой объединения послужили 9 анафематизмов, которые патриарх торжественно провозгласил с амвона. Анафематизмы были составлены на базе обычных Кирилло-халкидонских формул, типичных со времени Юстиниана. Так, в 6-й анафеме утверждалось кирилловское выражение: “Одна природа Бога-Слова воплощенная” с пояснением, что имеется в виду единая сложная Ипостась из двух природ. Чтобы уравновесить это выражение, в седьмом анафематизме используется халкидонская формула “в двух природах” (а не диоскоро-северианская “из двух природ”). Далее в тексте провозглашается халкидонское понимание теопасхизма. Но в этом же седьмом анафематизме появляется ключевая формула: “Тот же самый Христос и Сын действовал божественно и человечески через одну богочеловеческую энергию, как сказал святой Дионисий”. В восьмом и девятом анафематизмах содержатся списки еретиков, подлежащих анафематствованию, в особенности — критики святителя Кирилла, в согласии с постановлениями V Вселенского Собора.

В донесении в Константинополь Кир писал: “Ликует и Александрия и весь Египет, ликуют и ангелы небесные…”. Казалось бы, действительно лучше не может быть: и Халкидон сохранен, и единство достигнуто. Но ни Сергий, ни Кир не поняли, что они затронули вопрос, который и является основным пунктом разделения между православными и монофизитами: проблему присутствия в ипостасном единстве реального и активного тварного человечества, которое и воспринял на Себя Логос. И они вдруг увидели, что в Халкидонском Православии есть люди, для которых истинная вера важнее всех церковных и политических соображений. Эти люди резко выступили против имперской политики.

3.

В том же 633 г., когда было провозглашено объединение, в столице Египта гостил старец, ученый монах по имени Софроний (550–641). Во время описываемых событий ему было уже больше 80-ти лет. Софроний обладал широкой известностью и авторитетом духовного человека, и Кир решил показать ему 9 анафем, чтобы заручиться его поддержкой. Прочитав их, “Софроний падал Киру в ноги, плакал и умолял его не провозглашать их с амвона, так как это доктрины Аполлинария”. Он сразу выступил против выражения “одна энергия” и потребовал заменить ее на “две”. Кира возражения не остановили и анафематизмы, как мы знаем, были провозглашены.

Тогда Софроний немедленно отправился в Константинополь, чтобы лично встретиться с патриархом Сергием. Сергий, похоже, согласился с его доводами и опубликовал свой указ “Псефос” (“автори­тетное мнение”), одна копия которого была вручена Софронию, а другая послана Киру. В “Псефосе” не рекомендовалось говорить об одной или двух энергиях во Христе, так как это “неблагочестиво”, и намекалось, но не говорилось прямо, что на самом деле во Христе одна воля. Софронию такой компромисс мало понравился, но Сергий взял с него обещание не высказывать публично своего мнения до того, как он тщательно во всем разберется. В письме к папе римскому Гонорию патриарх Сергий с определенным лукавством пишет, что Софроний удовлетворился его разъяснениями “Псефоса” и обещал не поднимать более этого вопроса.

Кем же был этот старец Софроний? Он родился около 550 г. в Дамаске, скорее всего в  семье сирийского происхождения. Он получил отличное светское образование и стал софистом (профессором словесности) в родном городе. Во время паломничества в один из палестинских монастырей святитель Софроний познакомился с Иоанном Мосхом, который до своей кончины в 619 г. останется самым близким его другом. Они вместе отправились в Египет, где святой Иоанн Мосх начал сбор материалов для своей знаменитой книги о египетских и палестинских подвижниках “Лимонарь, или луг духовный”. Два ученых друга проводили время не только в пустыне, но и в интеллектуальной атмосфере Александрии. По возвращении в Палестину Софроний делается монахом; 10 лет он проводит вместе с Иоанном в монастыре святой Екатерины на Синае, после чего оба они возвращаются в Палестину. Оттуда они предпринимают новую поездку в Египет, где знакомятся со святым патриархом Иоанном Милостивым. Там Софроний тяжело заболевает, но по молитве двух местнопочитаемых святых целителей-бессребренников Кира и Иоанна чудесно выздоравливает. Впоследствии святитель Софроний написал книгу о чудесах двух бессребренников, в которой содержится много интересной информации об отношениях халкидонцев и монофизитов в Египте в то время.

По взятии персами Иерусалима (614) оба друга направились в Рим, где Иоанн завершил свою книгу “Луг духовный”, вскоре после чего в 619 г. скончался. Софроний возвращается в Палестину с телом своего друга, хоронит его там и остается какое-то время под персидской оккупацией. Через некоторое время он вновь возобновляет свои путешествия. В 627–28 гг. он прибывает в Африку, где знакомится с другим беженцем от персидского нашествия — монахом Максимом (будущим Исповедником), который делается его духовным сыном.

Максим не следует за Софронием ни в Александрию, где тот противостоит Киру, ни в Константинополь, где он беседует с Сергием. В ответе на запрос игумена Пирра он говорит, что не специалист в этом деле и отказывается пока высказать свое суждение о “Псефосе”.

Из Константинополя после встречи с Сергием Софроний отбыл в Иерусалим, где почти сразу же был избран патриархом. Это серьезно насторожило и Ираклия, и патриарха Сергия. Они все делали без ведома других патриархов: без Рима, без Иерусалима, без Антиохии. И вдруг новый Иерусалимский патриарх, да еще и такой авторитетный, совершенно очевидно выступит против их политики. К Иерусалиму, лишь недавно освобожденному от персов, уже приближались арабы. Император был бессилен. Надо было ждать от святителя Софрония окружное соборное послание — “Синодику”, подписанную не только им, но и всем собором хиротонисавших его епископов. В ней обычно патриарх и свидетельствовал о своем Православии. В этом послании Софроний мог перед Римом обнаружить то, что Ираклий с Сергием скрывали.

Читайте также — Структура Церкви: Вселенская Церковь — Поместная Церковь — Епархия — Приход

Сергий решил опередить святителя Софрония и осветить дело перед папой в желательном для себя свете. В 634 г. Сергий пишет обстоятельное донесение папе Гонорию о делах Востока. Пугающей Сергия синодики Софрония тот еще не знал. Константинопольский патриарх рассказывает об “успехе” в Александрии греческого Православия под формулой миа энергия. Теперь Сергий вынужден был рассказать о протесте Софрония против этого термина и признать, что “Псефос”, запрещая говорить об энергиях, может сорвать объединение, ибо “моноэнергизм” и был тем условием, на котором объединение было бы возможным. Но искать новые пути к единству — необходимо. Вот новое богословское ухищрение Сергия:

“Согласно с учением всех Вселенских соборов, единый в Том же Господь Иисус Христос производит все Свои действия. Поэтому не следует рассуждать ни об одной, ни о двух энергиях и нужно довольствоваться признанием «одна воля — ἓν θέλημα». Выражение миа энергия, хотя и встречается у некоторых Отцов, производит на неопытных пугающее впечатление. Они полагают, что этим отвергается двойство природ во Христе. С другой стороны и <выражение> два действия соблазняет многих, так как оно ни у одного Отца не встречается и ведет к заключению о «двух противоположных друг другу волях и через это вводит двух волящих, что нечестиво»”.

Сергий спрашивал совета Гонория в очень приятных и льстивых выражениях, говоря, что весь Египет теперь вернулся к учению папы Льва. Гонорий, активный, ревностный и энергичный папа, в это упадочное для просвещения время слыл в Риме за великого ученого. Современник выражается о нем: “Рассудительный умом, сильный советом, в учении ясный, изобилующий сладостью и смирением”. Пером Гонория был его секретарь, впоследствии папа Иоанн IV.

Очевидно, Сергий, подчеркивая свою верность Халкидону и папе Льву, приглашал папу присоединиться к его новообретенному консенсусу. Похоже, что “Псефос” достигал этой цели, но за счет некоей двусмысленности, против которой формально не выступил даже святитель Софроний. Однако ответ Гонория, провозгласившего, что “монофелитизм” должен заменить отвергаемый моноэнергизм, сделал дальнейший компромисс невозможным.

Этот ответ сохранился только в греческом переводе, в том виде, в котором он позднее был читан на VI Вселенском соборе. Гонорий целиком встал на путь мышления Сергия. Он согласился, что спор о двух или об одной энергии есть пустой спор школьников (следуют очень презрительные отзывы об этих людях). Но Рим не попадется в их сети и ясностью и прямотой учения уничтожит все их хитросплетения. Признавая Воплотившегося Бога-Слова, “действующего многообразно” и по-Божески, и по-человечески, Гонорий, однако, при­зна­ет единое хотение, то есть волю (ὅθεν καὶ θέλημα ὁμολογοῦμεν τοῦ Κυρίον Ἰησοῦ Χριστοῦ).

Папу занимает вопрос о безгрешности Господа Иисуса Христа, вытекающей из нетронутости Его человеческой природы первородным грехом. В Нем не было, по выражению апостола Павла, “иного закона в членах тела, противовоюющего закону ума”. Все действия сходились к единству безгрешной воли.

С этого момента моноэнергизм переходит в монофелитизм. Таким образом папа Гонорий первым сформулировал ересь монофелитства.

Итак, если в “Псефосе” Сергия еще была какая-то надежда на компромисс, то папа Гонорий, открыто провозгласивший монофелитизм, сделал компромисс невозможным. Таким образом папа сделался ересиархом, за что и был впоследствии осужден на VI Вселенском соборе, и все римские папы в течение нескольких последующих столетий при интронизации повторяли ему анафему, так как они должны были провозглашать веру Вселенских соборов.

Понятно, что все критики теории папской непогрешимости ссылаются на этот прецедент, а католики отвечают, что заявление Гонория было сделано не “ex cathedra”. Но это анахронизм, ибо когда же еще можно ожидать от одного епископа официального заявления, как не когда он посылает ответ на вероучительный запрос другого епископа? Конечно, папа действовал из лучших побуждений, но это можно сказать и о всех ересиархах. Факт остается фактом: в критический момент папа сфомулировал еретическое вероопределение и таким образом дал ход еретическому учению, которое принесет много страданий Церкви (в том числе и православным преемникам Гонория).

Сергий, получив ответ Гонория, почувствовал большое облегчение. Наконец-то его поняли и поддержали. Теперь более не было нужды держаться за двусмысленную доктрину об “одной энергии”, так как сформулированное Гонорием учение об “одной воле” открывало двери для христологической позиции, которая казалась весьма привлекательной: как один человек или Ипостась Христа может иметь более одной воли? В 638 г. Сергий и игумен Пирр составили новый документ “Эктесис”, который за подписью Ираклия начали распространять по Империи (Ἔκθεσις τῆς πίστεως — изложение веры):

“Бог-Слово — это одна Ипостась, одно Лицо. Потому и не прирастает к Святой Троице через Иисуса Христа никакого нового, четвертого Лица. Не иной творит чудеса и не иной страдает.

Хотя некоторые отцы и употребляли выражение миа энергия, но оно оскорбляет слух многих, ибо думают, что этим отрицаются две природы.

С другой стороны, некоторых соблазняет и дио энергие, ибо его нет ни у одного из святых Отцов и оно ведет к мысли о двух противоположных волях, что есть нечестие Нестория.

Не разделяя этого, мы исповедуем, что есть только одна воля Господа нашего Иисуса Христа, Истинного Бога, ибо ни на одно мгновение Его плоть, одушевленная душою разумною, не отделяется от Бога-Слова, Ипостасно соединенного с ней, и что она не действовала по собственному почину и в противность воле Слова, но только тогда и так, как хотел Бог-Слово”.

Сергий скончался в том же году, после того как Эктесис был утвержден на созванном им соборе. Его преемник Пирр — корреспондент и будущий противник преподобного Максима Исповедника — провозгласил Эктесис официальной верой Империи.

Очевидно, что Сергий, вначале поддававшийся было аргументам святителя Софрония, был обнадежен такой мощной поддержкой папы Гонория и решил напрямую выступить против патриарха Иерусалимского. Эктесис был ответом на его окружное соборное послание, которое Константинополь отказался признать. Послание святителя Софрония было не простой формальностью, а настоящим богословским документом. Доказывая наличие двух воль во Христе, Софроний утверждал, что в Нем каждая природа действует естественно по своему существу, и только из этих действий мы познаем различие природ: наличие одной энергии или воли лишает это различие всякого смысла, превращая его в чистую абстракцию. Обожение, — говорит святитель Софроний — возможно лишь потому, что Логос добровольно воспринял человеческую природу после грехопадения (кроме греха), так что младенчество Христа, Его рост от младенчества до взрослого состояния, человеческое развитие, голод, жажда, усталость, а также страдание, смерть и физическая тленность были полностью подобны нашим до Его воскресения, когда Его плоть преобразилась.

Таким образом мысль святителя Софрония, которая получит блестящее развитие в трудах его ученика, преподобного Максима Исповедника, обнажила несостоятельность моноэнергизма и — косвенно — еще не упомянутого монофелитства. Если человечество Христа было бы без человеческой энергии или воли, это было бы не “наше” человечество, а лишь абстракция, нечто кажущееся. Поэтому неудивительно, что Сергий Константинопольский счел окружное послание святителя Софрония выступлением против своей собственной политики.

Папа Гонорий получил окружное послание и, похоже, его убедили аргументы патриарха Иерусалимского. До нас дошли лишь отрывки из второго письма папы к патриарху Сергию. Монофелитизм в них более не упоминается, но папа вновь призывает не говорить об энергиях, но — о “двух действующих природах”, принадлежащих Одному Действователю. Он направил подобные письма Софронию и Киру Александрийскому, объявляя о своей готовности поддерживать евхаристическое общение с ними, так же как и с Сергием. Святитель Соф­роний попытался убедить папу в опасности его поддержки Сергия. Но Гонорий вскоре скончался (638 г.), так и не прояснив своей двусмысленной догматической позиции. Его преемники отказались подписывать Эктесис. Но Империи уже было не до них: ее сотрясали арабские вторжения и споры о наследии после смерти Ираклия (641 г.).

Во всяком случае, эти же самые арабские вторжения полностью уничтожили всякую ценность моноэнергизма и монофелитизма для дела объединения: все монофизитские восточные общины оказались под исламским игом, и вопрос о примирении православных халкидонцами утратил всякую актуальность.

4.

Итак, монофелитство было провозглашено официальной верой Империи. Вместо отвергнутой святителем Софронием формулы моноэнергизма, папа Гонорий и “Эктесис” Ираклия канонизировали монофелитизм — христологическую схему, провозглашающую, что один и единственный субъект, или Ипостась Христа, может иметь только одну волю. Каким образом, спрашивали сторонники монофелитизма, человечество Христа могло иметь собственную волю, если оно не обладало отдельной человеческой ипостасью (что было бы несторианством)?

Однако ошибка этой теории была в следующем. Так как уникальная Ипостась Христа была существовавшей “прежде всех век” Божественной Ипостасью Логоса, Его уникальная ипостасная воля могла быть только божественной. Но если у человечества Христа не было своей воли, это значило, что характеристики каждой природы по соединении не сохранялись. Значит, человечество превращалось в несовершенное, пассивное орудие Божества, механически использовавшееся божественной волей. По ближайшем рассмотрении монофелитизм не мог быть совместимым ни с томосом папы Льва (“ибо каждая природа в общении с другой производит то, что ей свойственно”), ни с Халкидоном (“через соединение <…> сохраняется особенность каждой природы”). Воистину, свойство истинного человечества — не пассивность, но сознательное исполнение божественной цели творения. Более того, если бы особая воля была у каждой Ипостаси, то в самой Божественной Троице было бы три воли. Итак, монофелитство, в сущности своей, принципиально не отличалось от моноэнергизма — в обоих случаях отрицалась полнота человечества Христа.

Несомненно, ответ на проблему моноэнергизма и монофелитства, сформулированный святителем Софронием и позже его учеником и духовным сыном преподобным Максимом Исповедником (возможно, самым гениальным богословом позднепатристического периода), подводил черту под всеми христологическими дебатами, начавшимися еще на Эфесском Соборе (431 г.). В то время как термин “монофизит­ство” мог включать в себя множество различных направлений (в том числе и вполне совместимых с мыслью святителя Кирилла, а, следовательно, и с Халкидоном), зачастую взаимоисключающих и противоречивых, дебаты VII в. концентрировались на главной проблеме: необходимости сформулировать христологию, в которой, по словам современного греческого богослова митрополита Иоанна Пергамского (Зизиулоса), “в воплощенном Христе могли бы быть обнаружены смысл тварного существа и цель истории, в которых творение и история не теряли бы их собственных характеристик, задач, направленности и динамизма”.

5.

Патриарх Сергий и папа Гонорий скончались в 638 г. Новый патриарх Константинопольский Пирр (638–641; 654-655 гг.) был убежденным монофелитом. Ему пришлось столкнуться с отказом римских епископов подписать Эктесис. Однако евхаристическое общение между двумя столицами не было прервано — преемники Гонория не отличались ни выдающимися богословскими качествами, ни твердостью характера и предпочитали “не замечать” проблему. Пирр все еще надеялся, что с помощью авторитета папы Гонория ему удастся привести всех к богословскому консенсусу, основанному на монофелитизме. Однако в дело вмешались политические обстоятельства: патриарх занял не ту сторону в политической борьбе, развернувшейся в Константинополе после смерти Ираклия, был арестован, низвергнут (патриархом стал другой монофелит — Павел) и сослан в Карфаген, где встретился с преподобным Максимом, бывшим секретарем Ирак­лия, а затем монахом одного из малоазийских монастырей. В то время Максим был уже весьма влиятельной личностью — не только из-за своего духовного авторитета и интеллектуальных дарований, но и из-за сохранившихся у него связей в высших политических кругах в Константинополе. В 645 г. между ними состоялся богословский диспут, после которого Пирр публично признал себя побежденным и принял Православие.

В 646 г. Пирр вместе с преподобным Максимом отбыл в Рим. Папа Феодор (642–649 гг.) был греком палестинского происхождения. Возможно, поэтому он гораздо лучше своих предшественников понимал природу монофелитизма. Он пригласил преподобного Максима быть своим богословским советником. В 646 г. он прервал евхаристическое общение с Павлом Константинопольским, который в ответ немедленно изъял его из диптихов.

Находящийся в Риме Пирр, оценив давление имперских монофизитских властей и реальную расстановку сил, скоро понял, что карьеры тут не сделаешь и патриаршества не вернешь. Он бежал в Равенну, где сидел имперский экзарх, и там вновь провозгласил свою верность монофелитству. Бесстрашный папа анафематствовал его, подписав акт об отлучении Пирра от Церкви пером, обмокнутым в евхаристическую чашу.

Тем временем в Константинополе начали понимать бесполезность монофелитства — ни толку, ни результатов от него не было. Большая часть монофизитов все равно уже была под арабами, так что единства с ними все равно было не достигнуть, в то время как Италия и Африка, ставшие в оппозицию к монофелитизму, все более отстранялись от имперского центра. В 648 г. император Констант II попытался закрыть тему. Он издал декрет, известный под именем “Типос”, в котором вообще запрещал “любые споры и разговоры об одной воле или одной энергии, равно как и о двух волях или двух энергиях”. Но этот запрет пришел слишком поздно. Вопрос не мог быть снят простым имперским запретом: он требовал настоящего разрешения, тем более, что на практике “Типос” означал запрет православным защищаться против официального монофелитства.

Папа Феодор умер, не успев получить “Типос”. Избрание его преемника Мартина (649–655 гг.) было уже знаком восстания против установленного имперского порядка: его избрали и хиротонисали, не дожидаясь имперского одобрения. Святитель Мартин — родом из Италии — был представителем папы Феодора в Константинополе и хорошо знал все эти вопросы.

В октябре 649 г., сразу же после своей хиротонии, папа Мартин I созвал собор в Латеране, на котором присутствовали сто пять епископов, в основном из Италии и Африки. Но там был и один палестинский епископ, а также множество игуменов и монахов — беженцев с Востока. Эти греческие монахи, среди которых был и преподобный Максим Исповедник, были составителями “Деяний” собора, изначально составленных на греческом языке и лишь позже переведенных на латынь.

Решения собора были облечены в форму двадцати анафематизмов, вновь утверждающих Халкидон, так же как и учение о двух энергиях и двух волях во Христе как необходимом выражении Его двух природ. В решении Собора не было личных обвинений ни Ираклия, ни Константа II, но монофелитское учение и связанные с ним еретические документы: “безбожнейший Эктесис” и “гнусный Типос” были единодушно осуждены. Был анафематствован целый ряд еретиков: Феодор Фаранский, Кир Александрийский и три патриарха Константинопольских: Сергий, Пирр и Павел. Решения собора были приняты на всем Западе.

При Константинопольском дворе решено было подавить западную оппозицию. Папа Мартин был обвинен в политических и религиозных преступлениях. Ему ставили в вину, что он был избран незаконно (то есть без имперской санкции) и что он посылал деньги арабам (Мартин оказывал поддержку направлявшимся в Иерусалим паломникам). Экзарх Равенны прибыл в Латеранский дворец, объявил папу низложенным и, арестовав его, привез под конвоем в Константинополь. Святитель Мартин тогда был уже стар и очень болен и к тому же измучен жестоким обращением во время путешествия. Он лично предстал перед церковным судом, обнаружив необычайное мужество и стойкость в вере. Его лишили сана, пытали и приговорили к смертной казни, замененной под конец изгнанием. Совершенно замученный старец был отвезен в крымский Херсонис, где в скором времени скончался (16 сентября 655 г.). Папа Мартин I причислен к лику святых и почитается Церковью как исповедник и мученик.

Это одно из самых позорных времен за всю историю Константинопольской церкви. В 654 г. Пирр, получивший полную политическую реабилитацию, вновь воссел на патриарший престол. Преемники папы Мартина, хотя и умудрились выкручиваться и ничего не подписывать, восстановили общение с Константинопольским монофелитским патриархом Петром (655–666 гг.), председательствовавшим на суде над Мартином. Более того, папа Виталиан даже устроил пышную встречу императору Константу II — убийце святых Мартина и Максима Исповедника, когда тот приехал в Рим (663 г.).

Итак, официальная церковь и в Риме молчала… Основная заслуга в борьбе против монофелитства принадлежит не Западу, а одному человеку — великому богослову — простому монаху, преподобному Максиму Исповеднику, другу и духовному сыну патриарха Софрония.

6.

Преподобный Максим родился в 580 г. в аристократической константинопольской семье и получил прекрасное образование. Наряду с Оригеном его несомненно можно назвать одним из самых искушенных и утонченных христианских мыслителей святоотеческого периода. Он начал свою светскую карьеру при дворе Ираклия в 610 г., в возрасте 30 лет, и, судя по началу, ему предстояло блестящее будущее. Однако Максим предпочел другой путь и, сделавшись монахом, поселился в монастыре в малоазиатском городе Хризополе. Интересно, что он так навсегда и остался простым монахом и никогда не притязал ни на какие церковные чины. Он много путешествовал и в 632 г. побывал в Африке, где принял участие в монофелитском споре. По всей видимости, в Александрии существовал кружок византийских монахов, живо следивших за всеми событиями. Именно там преподобный Максим познакомился со святителем Софронием и подружился с ним. В 649 г. мы встречаем его в Риме участником Латеранского собора и богословским референтом папы Мартина I (хотя, судя по всему, латыни Максим не знал).

Когда в 653 г. папа Мартин был арестован, вместе с ним арестовали и преподобного Максима и двух его учеников. Поскольку он был простым монахом, его пытали отдельно, но обвинения против него были выдвинуты те же, что и против папы, — богословские и политические. До нас дошла стенографическая запись его дела, “Acta Maximi”. Максим стоял на своем твердо, и история суда над ним показывает, какую огромную духовную роль играла в то время его личность. Когда ему было поставлено на вид, что он, обыкновенный монах, восстает против мнения всех патриархов, он отвечал, что если даже ангел с небес проповедовал бы ересь, он, Максим, все равно отстаивал бы истину. Отвечая на предложение согласиться с “Типосом” хотя бы ради единства Константинополя и Рима, он заявил: “Я думаю не о единении или разъединении римлян и греков, но о том, чтобы мне не отступить от правой веры”. Он бросил вызов цезарепапистскому поведению Ираклия и Константа II, сказав, что “не дело царей, но дело священников исследовать и определять спасительные догматы кафолической Церкви… Во время анафоры императоры поминаются с мирянами…”. Когда эмиссары объявили, что легаты папы Евгения находятся в городе и завтра вступят в общение с патриархом Петром, преподобный Максим повторил: “Святой Дух осуждает даже ангелов, поступающих против того, что проповедовалось…”.

Преподобного Максима сослали во Фракию на берег Черного моря (655 г.), откуда он продолжал писать против монофелитства и волновать умы. В 662 г. его привезли обратно в Константинополь, произнесли ему, папе Мартину и патриарху Софронию анафему, снова пытали, отсекли язык и правую руку. Затем преподобный Максим был вторично изгнан, на этот раз на Кавказ, где он вскоре скончался (13 августа 662 г.) в возрасте 82 лет, не дождавшись торжества Православия на VI Вселенском соборе (680 г.) при императоре Константине IV. Ни из Рима, ни из какой-либо другой части христианского мира протестов не прозвучало…

7.

В чем же суть учения преподобного Максима Исповедника? Она выражена в разработанном им учении о двух волях человека: природной (θέλημα φυσικόν) и гномической, то есть избирательной, или воле суждения (θέλημα γνωμικόν). Преподобный Максим был абсолютно уверен, что как моноэнергизм, так и монофелитство являются предательством халкидонского провозглашения полноты человечества Христа. Там, где нет естественной, подлинной человеческой воли, не может быть подлинной человечности. Воля и действие являются естественными свойствами духовной природы, и, следовательно, из двойственности природ неизбежно следует двойственность действий.

Но если человеческая воля есть не более чем движение природы, то в чем же проявляется человеческая свобода? Как в таком случае можно объяснить грехопадение и восстание человека против Бога? Учение преподобного Максима Исповедника о двух волях — природной и избирательной, отвечающее на эти вопросы, стало его величайшим вкладом в патристическое предание. Это учение является центром как его антропологии, так и его христологии. Под природной волей преподобный Максим имеет в виду главную характеристику духовного бытия, а под избирательной, или волей суждения, — волевой выбор, или колебание между равнозначными и равноценными возможностями.

Человек, отпадая от Бога, оказывается рабом своих страстей, самого себя и, в конечном счете, сатаны. Поэтому для преподобного Максима человек был воистину свободен только тогда, когда он следовал своей природной воле, которая предполагала сотрудничество с Богом, творчество, согласное с Божественной премудростью, причастие и жизнь в Боге.

“Природная воля” есть тяготение природы к тому, что ей подобает, это сила, объемлющая все природные свойства. Природа в естественном своем состоянии, то есть в состоянии, не искаженном грехом, может желать только добра, поскольку она — “природа разумная”, то есть устремленная к Богу. Воля совершенной природы воспринимает добро и, следовательно, принадлежит добру. Но грех затемнил и затуманил это восприятие, и теперь естество часто стремится к вещам “противоестественным”, его желания погрязают в грехе.

Однако у человека есть другая движущая сила, которая определяется не природой, но каждой человеческой ипостасью, каждым человеком в отдельности. Это — свобода выбора, или личное суждение каждого человека, которым он судит “падшую” природную волю, принимая ее или отвергая и направляя к иной цели, и, очищая ее от греха, превращает ее в подлинную природную волю. Однако свобода выбора может быть и свободой восстания, бунта, движения против природы и, следовательно, саморазрушения. Адам и Ева в грехопадении воспользовались именно этим аспектом избирательной воли, который после изгнания из рая был закреплен их “природным” существованием.

В. Н. Лосский писал: “Пользоваться этой «волей суждения» нас обязывает возрастание нашей истинной свободы. Свободный выбор соответствует состоянию, в которое поверг нас грех; именно потому, что мы — во грехе, мы должны постоянно выбирать”. После грехопадения наш постоянный выбор не есть что-то спокойное и безболезненное, он предполагает затруднения и заминки, блуждания, агонию и страдание. Но следует также помнить, что θέλημα γνωμικόν есть функция личной ипостасной жизни, а не природы.

Протоиерей Георгий Флоровский подчеркивает, что для преподобного Максима свобода и воля совсем не являются произволом. Напротив, свобода выбора не только не принадлежит к совершенству свободы, но ограничивает, искажает ее. Истинная свобода есть безраздельное, непоколебимое, всеобъемлющее движение души к Благу, целостный порыв благоговения и любви. “Выбор” не является необходимым условием свободы: Бог волит и действует в абсолютной свободе, но именно Он никогда не колеблется и никогда не выбирает. Выбор предполагает раздвоенность и неясность, то есть неполноту и слабость воли. Только грешная и немощная воля может колебаться и избирать.

“Падение воли, по мысли преподобного Максима, именно в том и заключается, что утрачена цельность и непосредственность, что воля из интуитивной становится дискурсивной, что воление развертывается в очень сложный процесс искания, пробы, выбора <…> И вот, в этот процесс приходит личное, особенное. Так слагаются личные желания <…> Здесь сталкиваются и борются несоизмеримые влечения <…> Но мерило совершенства и чистоты воли есть ее простота, то есть именно цельность и единовидность. И возможно это только через: Да будет воля Твоя! Это и есть высшая мера свободы, высшая действительность свободы, приемлющей первотворческую волю Божию и потому и выражающей подлинные глубины самой себя” (протоиерей Г. Флоровский).

Во Христе человеческая природа объединена с ипостасью Логоса и, продолжая оставаться собою, освобождена от греха. Человечество Христа есть совершенное человечество, так как оно “во-ипостази­рова­но” в самом Логосе. В таинственном процессе, который начался с Его зачатия во чреве Девы, Христос прошел через собственный рост, неведение, страдание и, наконец, смерть, то есть через все атрибуты падшего человечества, которое Он должен был спасти, исполнив через воскресение его конечную судьбу.

Поэтому Христос обладает двумя естественными, “природными” волями при отсутствии у него человеческого “свободного выбора”. В Его Личности нет места конфликту между двумя природными волями, так как Его Лицо не есть человеческая ипостась, вкусившая запретного плода и осужденная с тех пор выбирать между добром и злом, но есть Божественная Ипостась, чей выбор был сделан раз и навсегда: выбор кеносиса (умаления, самоистощания) и безоговорочного подчинения воле Отца.

Поэтому человеческая природа Христа обладает всей полнотой человечества, но то, что в человеке принадлежит его личности, во Христе принадлежит Логосу — Божественной Личности. Человечество, воспринятое этой Личностью, в каком-то смысле сходно с человечеством Адама перед грехопадением. Но кеносис Слова есть также и кеносис этого “райского человечества”, подчиненного искупляющей волей Спасителя объективным условиям греха, условиям, на которые Его воля отвечает не свободой выбора, но страданием и любовью. С другой стороны, если воля Сына идентична воле Отца, то человеческая воля, делаясь волей Сына, есть Его собственная воля, и в этой Его собственной воле — вся тайна нашего спасения.

8.

Итак, император Констант II после смерти Максима направился в Рим. Он думал было перенести столицу из оказавшегося под ударами арабов Константинополя в Сиракузы, но был убит в этом сицилийском городе в результате дворцового переворота (668 г.).

Императором стал его сын Константин IV Погонат (Бородатый) (668–85 гг.). Его царствование началось с отражения наступления арабов. Начиная с 663 г., арабы в течение 15 лет проводили ежегодные набеги на Малую Азию. Местность была разорена, население уводилось в рабство. Некоторые набеги доходили даже до Халкидона: несколько раз арабские отряды зимовали на византийской территории. Но решающая битва за Константинополь, от которой зависела судьба Империи, произошла на море. Арабы заняли Кипр, Родос, Кос и Хиос. В 670 г. они заняли полуостров Кизик вблизи Константинополя, приобретя таким образом базу для нападения на столицу. В 672 г. пала Смирна, а другая часть арабского флота заняла берега Ликии и Киликии. Осада столицы началась в 674 г. и длилась до 678 г. Город осаждала бесчисленная арабская флотилия, построенная калифом Моавией. Но попытки арабов штурмовать самую мощную крепость мира окончились провалом. Во время этой осады византийцами был впервые применен так называемый “греческий огонь” — напалм своего времени, формула которого до сих пор остается тайной (скорее всего он состоял из нефти и чего-то типа пороха). При помощи так называемого “сифона” его перебрасывали на неприятельские корабли, а потушить его было очень трудно. К 678 г. арабский флот был разгромлен, и остатки его бесславно убрались из византийских вод. На обратном пути они был рассеяны и практически уничтожены штормом. В то же самое время арабская армия была разгромлена византийцами в Малой Азии. Арабы вынуждены были заключить 30-летний мир с Византией. По условиям договора вся Малая Азия оставалась за Империей. Более того, арабы согласились ежегодно выплачивать императору 3 тысячи золотых и возвращать по 50 пленников и 50 коней.

Победа над арабами произвела глубокое впечатление на всех соседей Византии. Аварский хан и славянские племенные вожди послали представителей к императору, прося его дружбы и покровительства и признавая его владычество.

Трудно переоценить всю важность победы византийцев в 678 г. Впервые было остановлено победоносное шествие ислама. Эта судьбоносная для всей мировой истории победа вкупе с победой императора Льва III в 718 г. под Константинополем и победой Карла Мартелла в 732 г. под Пуатье остановила арабов на подступах к Европе и спасла христианскую цивилизацию. Но из всех этих трех побед победа Константина IV Погоната была первой и самой важной. Все силы арабов были направлены на овладение Константинополем, который был последней дамбой, сдерживавшей мусульманский потоп. Константинополь выстоял, и не только Византийская империя, но и вся европейская цивилизация были спасены.

Зато на Балканах возникли новые проблемы из-за вторжения туда тюркского народа болгар. Болгарская империя была расположена в степях между Черным и Азовским морями, но из-за мощного наступления хазар распалась. Часть болгар отошла на север (волжские болгары), а часть вторглась в Империю, где они захватили власть в землях, заселенных славянами. Это было в бывшей диоцезе Моэция, между Дунаем и Балканской грядой. После ряда неудач императоры были вынуждены признать status quo, заключив мирный договор и обязавшись выплачивать дань молодой болгарской империи. Как писали тогдашние историки, “это было великим позором для имени ромеев”. Таким образом было признано первое независимое государство на византийской имперской земле. Сами же болгары постепенно ассимилировались среди славян, приняв их язык и обычаи.

Таково было внешнее положение дел в правление Константина Погоната. Молодой герой, победитель арабов, он пользовался высоким авторитетом в Империи. Этот авторитет был еще более упрочен его церковной политикой.

9.

Отношения между Римом и Константинополем оставались двусмысленными. Спорные вопросы обе стороны предпочитали не замечать, но напряженность весьма ощущалась. Война и в особенности осада Константинополя арабами сделали контакты весьма затруднительными, и два Рима все более отдалялись друг от друга. Молодой император захотел разрешить этот вопрос и сразу же после победы над арабами написал письмо “вселенскому папе Дону”, прося его направить в Константинополь трех римских клириков, 12 епископов и четырех монахов  из греческих монастырей Рима для участия в богословском совещании. Эта инициатива императора и привела к открытию в столице VI Вселенского Собора.

Когда письмо императора достигло Рима, папа Дон уже скончался (11 апреля 679 г.). Его преемник Агафон (679–681 гг.), родом сицилиец, был очень деятелен. Он призвал всех западных митрополитов провести совещания со своими епископами относительно монофелитства, чем обеспечил объединенный фронт всего Запада. Прошли соборы в Милане и в Хартфилде в Англии. 125 епископов из римского митрополичьего округа (то есть епископы, непосредственно зависящие от папы) встретились в Риме, подписали исповедание веры, осуждающее монофелитство, и объявили о разрыве общения с монофелитскими иерархами. После этого папа направил в Константинополь свою делегацию. В богословски четко и ясно написанном письме, посланном с ней, папа Агафон говорит следующее:

“Исповедуем, что каждая из природ Христа имеет природные свойства: человеческая — все человеческие, кроме греха. Но, исповедуя две природных потребности в Едином Господе Иисусе, мы не учим, что они противятся и враждебны друг другу (как заблуждающиеся от пути истины обвиняют апостольское предание). Мы не учим, что они разделены как бы на два лица или ипостаси, а говорим, что Один и Тот же Господь Иисус Христос имеет в Себе как две природы, так и два природных желания и действия, то есть божеское и человеческое; что божественное желание и действие Он имеет от вечности общее с Единосущным Ему Отцом, а человеческое принято от нас вместе с нашей природой во времени. Как природ, соединяющихся в Одном Христе, две, так поистине два и их действия, которые с их природами присущи Одному и Тому же Господу Иисусу Христу.”

Папа уверяет, что “апостольская церковь — мать империи” всегда сохраняла это правило веры и, по благодати Божией, никогда не падала перед настоящими ересями. Это чистое учение, принятое от начала от князей-апостолов, пребудет непорочным до конца, по обетованию Господа: “Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу, но Я молился о тебе <…> и  ты, некогда обратившись, утверди братьев твоих” (Лк 22:31–32).

Папа говорит о роли папства в весьма сильных выражениях, неслыханных со времен Геласия и Льва. Папа утверждает, что римская церковь “никогда не уклонялась с пути Истины” к какой-либо, пусть даже частичной ошибке; как седалище Петрово и Павлово она является путеводной звездой истинного света, “никогда не затемненной никакой ересью”, для всей вселенной.

Папа Агафон хочет следовать примеру своих предшественников. Он излагает историю ереси, но замалчивает случай с Гонорием. Он приглашает императоров и константинопольских патриархов отвергнуть ереси и принять православное учение, которое опирается на непоколебимую скалу Римской церкви, quae ejus gratia atque praesidio ab omni errore illibata permanet ‘которая остается незапятнанной от всякой ошибки Его благодатию и предстательством’.

Папа многократно упоминает о непогрешимости всех своих пред­шественников и этим дает понять, что и Гонория он не считает впавшим в ересь. Естественно, что ни на Востоке, ни на Западе, где хорошо помнили и папу Гонория, и двусмысленное поведение всех его преемников (кроме Феодора и Мартина), никто не мог воспринять это заявление всерьез. Но одно было очевидно: в отличие от недавнего прошлого, римская делегация прибыла в Константинополь, пользуясь поддержкой всего западного епископата, и выступала за Православие против монофелитства.

Тем временем император Константин IV настоял на низложении антиримского патриарха Феодора. Новый патриарх Константинопольский Георгий хотя и склонялся в сторону монофелитизма, был открыт для дискуссий. Общая атмосфера была такова, что простая богословская конференция, планировавшаяся императором, на первой же сессии объявила себя Вселенским собором.

VI Вселенский Собор открылся 7 ноября 680 г. в Трулльском зале имперского дворца. До 16 сентября 681 г. прошло 18 сессий. Император практически не оказывал влияния на дискуссии. В начале в работе Собора принимало участие всего 43 епископа, но определение Собора подписано уже 174-мя иерархами. Такие малые цифры отражают состояние христианского мира в 680–81 гг., когда Сирия, Палестина, Египет и Северная Африка были оккупированы арабами, Малая Азия была разорена, а большая часть Балканского полуострова занята славянами. Представительство восточных патриархатов было номинальным. На соборе присутствовал Макарий, титулярный патриарх Антиохийский, проживавший в Константинополе, но Александрия и Иерусалим, где халкидонские кафедры были вдовыми, были представлены лишь “викариями”, тоже по всей видимости проживавшими в столице.

В отличие от ранних Соборов, на которых обсуждались богословские вопросы сами по себе, собрание 680–81 гг. концентрировалось на вопросе Предания. По существу на нем обсуждался единственный вопрос: можно ли использовать ранние соборные решения и писания отцов для оправдания учения об одной энергии и одной воле во Христе. Была проделана большая работа: приводились святоотеческие тексты, подлинность ряда писаний ставилась под вопрос, тексты сверялись друг с другом, проводились активные архивные поиски. Такой “архивный” характер дискуссий отчасти объяснялся тем, что после смерти великого преподобного Максима в Церкви не было выдающегося богослова, который мог бы поднять христологические дискуссии на уровень, которого они достигали при святителе Кирилле, святителе Льве или даже императоре Юстиниане. Но главный вопрос был, конечно, ясен: подлинность человечества Христа и спасения во Христе не абстрактной человеческой “природы”, а самого человечества, подвижного, динамического и творческого. Именно в этом было богословское наследие преподобного Максима Исповедника, и именно оно вдохновило окончательное решение собора.

Исследование соборных и святоотеческих текстов началось на первой сессии, когда оба патриарха, присутствовавшие в Трулльском зале — Георгий Константинопольский и Макарий Антиохийский — попытались поддержать монофелитизм и объявили, что позиция Сергия и его последователей находилась в рамках Предания. В последовавших дискуссиях было сделано открытие, что письмо патриарха Мины папе Вигилию, служившее главным аргументом в поддержку моноэнергизма и произведшее большое впечатление в Риме во время Гонория, было подложным.

На 8 сессии (7 марта 681 г.) патриарх Георгий Константинопольский объявил, что его убедили, и официально принял учение о двух волях. Лишь Макарий Антиохийский с кучкой сторонников остался верным монофелитизму. После тщательного изучения на 11 и 12 сессиях его исповедания веры Собор низложил его.

На Пасху 681 г. было восстановлено евхаристическое общение между Римом и Константинополем. Папский легат, епископ Портский совершил Евхаристию на латыни, а император официально отменил налог, который папы должны были платить имперским властям после своего избрания.

15-е заседание Собора (уже после Пасхи) было посвящено одному вынужденному эксперименту. Какой-то монах Полихроний приобрел своей демагогией такой вес в глазах черни, что Собор смирился и уступил, разрешив проделать предложенный монахом опыт: воскресить мертвеца в доказательство истины монофелитства. Полихроний уверял, что стоит ему положить на грудь мертвеца монофелитское исповедание веры, как тот сразу же встанет и провозгласит истину монофелитства: эта истина была-де открыта ему в видении. Для этой цели принесли в зал заседаний Собора недавно скончавшегося человека. Полихроний начал громко перед ним восклицать, делать молитвенные жесты, шептать ему что-то в уши. Сумасшедшему дали целых два часа срока, после которых толпа разъярилась и готова была растерзать его на части. Тем не менее Полихроний отказался отречься от монофелитства и был тут же анафематствован Собором: “Анафема новому Симону Волхву, анафема обманщику народа!”.

На 16-й сессии патриарх Георгий предпринял последнюю попытку спасти честь Константинопольской церкви, выступив против осуждения своих предшественников: Сергия, Пирра, Павла и Петра. Однако его аргументы были отвергнуты. Был принят список всех осужденных в связи с монофелитством. Естественно, “почетное” место в этом списке занимал папа Гонорий, названный даже “столпом ереси”. Конечно, в списке были только ересиархи, и притом самые отъявленные среди них. Те, кто просто выражался двусмысленно, в него не попали. Так, в список не попал ни один из пап — преемников Гонория, многие из которых занимали весьма двусмысленную позицию. Не попали в него и константинопольские патриархи — преемники Сергия и Пирра, которые лишь придерживались официальной позиции своей церкви. Римская делегация не возражала против осуждения Гонория. Оно было повторено на VII Соборе и повторялось всеми папами при их интронизации вплоть до XI в.

Вот определение веры Собора: “Проповедуем также, по учению святых Отцов, что в Нем и две природных воли, или два природных желания, и два природных действия нераздельно, неизменно, неразлучно, неслиянно. И две природных воли, не противоположных одна другой, как говорили нечестивые еретики, — да не будет! Но Его человеческое желание не противоречит (то есть не стоит в противоположности фактически) и не противоборствует (то есть не противится преднамеренно), а следует или, лучше сказать, подчиняется Его божественному и всемогущему желанию”.

Постановление Собора было принято без дальнейших споров. Однако было ясно, что широкая поддержка, которой пользовался в течение нескольких десятилетий “моноэнергистский” подход к христологии, выявила его привлекательность для многих представителей восточного христианства, в течение долгих веков пытавшихся примирить кирилловские взгляды с халкидонской формулой. Легкость, с которой моноэнергизм (или монофелитизм) сделал даже сам Халкидон приемлемым для многих монофизитов в Армении, Сирии и Египте, показывает, что именно к нем заключалась сущность монофизитского видения единства личности во Христе.

Но главное значение решений, принятых в 680–81 гг., — не столько в словах или формулах, сколько в видении воплощения, явленном в богословии преподобного Максима. Созданный преподобным Максимом синтез, подразумевавший окончательное торжество халкидонской формулы ипостасного единства, также как и кирилловское видение “божественного” предназначения человечества, остался главным наследием VII в. в истории христианства.

Итак, на этом в основном, можно сказать, была завершена эпоха христологических споров. Преподобный Максим оказался достойным завершителем дела своих великих предшественников, ибо именно его богословие послужило основой для формулирования православного учения о воплощении и для торжества Православия.

(Продолжение в № 14)

Юстиниан и Пято-шестой собор

1.

Константин IV умер в 685 г., всего 33-х лет от роду, после 17-летнего царствования. Воцарился его сын Юстиниан II “Безносый”, которому только что исполнилось 17 лет (685–95; 705–11). Он был весьма способным правителем с ясным видением государства, его проблем, нужд и задач. Но вместе с тем он был и очень неуравновешенным человеком, необычайно честолюбивым и чрезвычайно, до патологии, жестоким. Император обладал невероятной личной храбростью, граничащей с истеричностью. Он был настоящим богатырем, наделенным необычайной физической силой.

Одной из проблем Юстиниана II было его имя. Честолюбивый молодой император во что бы то ни стало хотел превзойти своего великого предшественника. Юстиниан II был очень энергичным человеком, но совершенно не обладал дипломатическими способностями: многие чрезвычайно нужные и дальновидные решения он принимал так, что восстанавливал против себя всех.

Он укреплял крестьянство, чем восстановил против себя аристократию; а политикой переселений в опустошенные районы он восстановил против себя крестьян. Кстати, он первым предпринял дальновидный шаг и начал переселять славян в Малую Азию, что превратило ее в главного поставщика солдат на все время существования Империи. Он осуществлял необычайно дорогие строительные программы, не считаясь при этом ни с чем. Интересно, что однажды он приказал разрушить храм Богоматери напротив своего дворца, чтобы соорудить на его месте фонтан. Он даже приказал патриарху Каллинику прочитать молитву на разрушение храма. И как ни противился Каллиник (“Молитву на созидание церкви мы имеем, а на разрушение церкви не получили”, — говорил он императору), он был вынужден прочитать какую-то молитву, которую, однако, закончил славословием: “Слава Богу, терпящему всегда, ныне и присно…”.

В 695 г. поднялся бунт, который возглавил генерал Леонтий. Заговорщики собрались в храме святой Софии. Туда же явился и патриарх Каллиник, заявив народу: “Сей день, его же сотвори Господь!”, а народ кричал: “Разнесем кости Юстиниана!”. Императора захватили, отсекли ему нос (отсюда его прозвище — “Безносый”) и сослали его в Крым, в Херсонис Таврический.

Леонтий стал императором. Он не убил Юстиниана, так как считал его отца, Константина Погоната, своим благодетелем. В любом случае нанесение человеку физического увечья по законам Империи делало его непригодным для царствования, так что Леонтий считал, что проявил гуманность, тем не менее устранив Юстиниана навсегда.

Леонтий процарствовал всего три года. Его свергли войска, возвратившиеся после неудачной экспедиции по защите Карфагена от арабов. Во время остановки на Крите они провозгласили императором адмирала Тиверия. Тот ворвался в Константинополь, арестовал Леонтия, отсек ему нос и запер в монастырь.

А Юстиниан тем временем жил в Херсонисе, многолюдном торговом городе, через который Византия, утратившая Египет, получала скифский хлеб. Жители Херсониса были вольнолюбивы, пользовались автономией и привыкли к ссыльным знаменитостям. Тут были в ссылке священномученик Климент Римский, Тимофей Элур (Кот), святитель папа Мартин. Юстиниана они не жаловали, считая его тираном, и даже просили Тиверия убрать от них этого вздорного ссыльного.

Накануне выдачи Юстиниана имперским властям ему удалось бежать к хазарскому кагану. Тот принял ссыльного императора очень хорошо и даже отдал ему в жены свою сестру, которой Юстиниан в крещении дал имя Феодора, опять же с намеком на своего великого тезку. Тиверия стало беспокоить укрепление Юстиниана. Он надавил на своего союзника кагана и вынудил его выдать Юстиниана Империи. Однако каган недооценил физической силы ссыльного императора: когда ночью в его покои в Фанагории (Керчи) ворвались дюжие наемные убийцы, тот задушил их всех голыми руками и бежал в гавань Символов (Балаклаву). Там он навербовал себе “дружину” и отплыл к устью Дуная. Поднялась буря и суденышки дружинников были на краю гибели. “Государь, — взмолился один дружинник, — мы гибнем. Дай обет Богу, что если вернешь царство, не будешь мстить врагам”. Но не таков был Юстиниан: “Пусть Бог потопит меня здесь же, если я пощажу хоть одного из них”, — вскричал он, топнув ногой.

После серии невероятных приключений Юстиниан попал к болгарам, подружился с их князем Тервелем и уговорил его помочь ему вернуть себе отцовское достояние. Итак, в марте 705 г. Юстиниан с небольшой армией болгар стоял у стен Константинополя. Еще в бытность свою у хазар он изготовил себе золотой нос и с тех пор появлялся на публике только в нем. Один византийский историк пишет: “Ринотмит (Безносый) обладал смелой предприимчивостью и жестокостью, необходимыми для главаря шайки разбойников, соединенными у него с фанатической верой в его наследственное право на престол, так что никакая авантюра в этом направлении не казалась ему безнадежной”. И действительно, он посрамил издевавшихся над ним жителей Константинополя. Ночью с кучкой смельчаков Юстиниан лично проник в город через водосточную трубу, отворил изнутри одни ворота, впустил болгар и стал вновь василевсом. Началось упоение местью. Юстиниан велел привести к себе на ипподром арестованных Тиверия и Леонтия, лишенного носа Тиверием, и всенародно топтал их ногами, а льстивая толпа приговаривала: “На аспида и василиска наступиши, попереши льва и змия”. Затем несчастных увели на нечистое место и там обезглавили. Головы принесли Юстиниану и он клал их себе под ноги, сидя на троне во время конных бегов и игр на ипподроме. Патриарх Каллиник, радовавшийся низвержению Юстиниана и короновавший Леонтия и Тиверия, был ослеплен и сослан, брат Тиверия и многие другие — повешены на стенах Константинополя. Даже болгарский князь Тербель ужасался жестокостям и говорил, что напрасно греки называют варварами болгар. Юстиниан продолжал подозревать всюду врагов и все время избирал жертвы, садистически осыпая их сегодня милостями, а завтра снимая головы.

По возвращении к власти Юстиниан послал к хазарам за своей женой (нужно сказать, что он очень любил ее и был примерным семьянином). Она немедленно приехала с сыном, который родился уже в отстутствии отца. Юстиниан назвал его Тиверием и назначил своим соправителем.

Затем Юстиниан занялся обещанной местью херсонисцам. Он посадил на корабли громадное войско и отправил в Крым с приказом истреблять всех жителей, не оказавших ему гостеприимства. Вся местная знать была вырезана. Кто мог, спасался бегством. Не убивали только детей. Узнав, что убивали не всех, Юстиниан потребовал к себе главнокомандующего со всеми пленниками. Тот, погрузив на суда огромное количество народа, отплыл к Константинополю, но буря потопила флот и несколько десятков тысяч людей. Юстиниан был доволен и жалел только, что не наказал несчастных еще жесточе, как он о том мечтал. В следующем, 711 г. весной Юстиниан направил в Херсонис новый флот с приказом истребить все живое и разрушить все города. Тогда оставшийся в Крыму командующий отказался исполнить этот приказ маньяка, соединился с хазарским каганом и объявил войну имперскому флоту. Но флот перешел на сторону восставших. Херсонисцы выдвинули ссыльного из Византии сановника Вардара и объявили его императором под именем Филиппика. Он двинулся на столицу и взял ее практически без сопротивления. Юстиниан II бессильно бесился, видя, как все его друзья и союзники покидали его. Он и его шестилетний сын были зверски убиты. Так истреблена была династия Ираклия и был открыт путь для прихода к власти новой, так называемой исаврийской династии, которая прежде всего связывается с политикой иконоборчества.

2.

В своей церковной политике Юстиниан II стоял на твердой почве VI Вселенского Собора. При всей своей патологической жестокости он был крайне набожным: на монетах именовался “Слуга Христов” (Servus Christi) и был первым византийским императором, выбившим лик Христа на своих монетах (на обратной стороне).

Юстиниан II решил доразвить творчество V и VI Соборов, тем более что разброд в церковной среде и слабость дисциплины подталкивали к каноническому творчеству. Подсказывалась идея унифицировать церковный устав различных частей Империи, но не по римскому, а по константинопольскому образцу, и не иначе, как авторитетом Все­лен­ского собора. Указывалось, что ни V, ни VI Вселенские соборы не издали никаких канонов. В дополнение к ним следовало бы издать таковые.

В 691-2 гг. Юстиниан созвал большой собор византийских епископов с участием восточных патриархов и папских легатов. Собор был собран в том же зале со сводами (Трулльском зале), что и VI Собор. Официально он называется Трулльским собором, или Пято-шес­тым, как бы каноническим приложением к V и VI Вселенским соборам. Но Римская церковь его вселенским не признала. 102 канона, принятые собором, отражают широкую картину церковных и нравственных непорядков того времени.

В некоторых местах епископы продолжали жить со своими женами (правило 12). Священники вступали во второй брак или женились до посвящения, но на вдовах, блудницах и актрисах (правило 3). Диаконы и иподиаконы вступали в брак после принятия сана (правило 6). В священники, диаконы и иподиаконы ставились лица, не достигшие канонического возраста (правила 14 и 15). Священники и монахи позволяли себе ходить на конские бега и в театры (правило 24). В клир по иудейскому образцу принимались лица только из семей клириков же (правило 33). Митрополиты и епископы практиковали ростовщичество (правила 22, 35).

Вот непорядки в отправлении богослужения. Священники не радели о проповеди или проповедовали не строго православно (правило 19). Святое Причастие раздавалось за деньги (правило 23). Людям богатым позволялось принимать причастие не прямо в уста, а в золотые и серебряные сосуды, из которых они и приобщались уже собственноручно (правило 101). Выдумали приобщать даже умерших (правило 83). К бескровной жертве примешивали виноград и то и другое преподавали народу (правило 28). В некоторых церквах к “Трисвятому” при­бавляли слова монофизитского значения “распныйся за ны” (пра­ви­ло 81). Поучать в церкви позволяли мирянам и даже женщинам (пра­вила 64, 70). Во время общего пения в церкви некоторые позволяли себе козлогласование (правило 75). Великим постом по субботам и воскресеньям позволяли себе сыр и яйца (правило 56). В храмах ставили скот (правило 88).

В чине монашеском отмечены такие беспорядки: пустынники с длинными волосами в черных одеждах бродили по городам и ночевали где попало (правило 42). Монахи бросали свое звание и женились (правило 44). Монахи к пострижению наряжались в самые пышные одежды, изображая из себя невест Христовых (правило 45).

У мирян было множество пороков и отступлений от христианской жизни. Народ пристрастился к театрам (правило 51) и азартным играм (правило 50), допускал браки в самых близких степенях родства (правило 54), охотно предавался языческим гаданиям и волхвованиям (правила 61, 62, 65). Празднование Рождества Христова сопровождалось обрядами, как если бы Богородица была обыкновенной роженицей (правило 79). Были в употреблении языческие клятвы (правило 94). Распространялись соблазнительные картины (правило 100). Практиковали вытравители человеческого плода (правило 91) и т. д.

Многие из канонов были полемически направлены против Римской церкви или вообще были ей чужды. Например, во 2-м каноне утверждается авторитет 85-ти правил апостольских и других восточных Соборов, которые Римская церковь не считала для себя обязательными. У римлян употреблялось собрание 50 апостольских правил Дионисия Малого, но обязательными они не считались. Канон 36‑й во­зобновлял знаменитое 28-е правило Халкидонского собора, не при­нятое Римом. Канон 13-й шел против целибата духовенства, к тому времени уже довольно широко распространенного на Западе. Канон 55‑й шел против римского поста в субботу. И другие каноны: 16-й — о возможности иметь в одном городе более 7 диаконов; 52-й — о невозможности служить евхаристию по будням Великим Постом, кроме Литургии преждеосвященных даров; 57-й — о даче молока и меда в уста новокрещенному, — все это против обычаев церкви Римской, иногда так открыто и называемой. Интересен также 82-й канон, запрещающий изображать Христа в виде агнца, что тоже было распространенным обычаем Римской церкви.

Папские легаты подписали акты Трулльского собора, но по возвращении в Рим их подписи были дезавуированы. Папа Сергий сказал, что скорее умрет, чем подпишет акты Собора. Тогда Юстиниан II послал в Рим начальника своей лейб-гвардии Захарию, чтобы привезти папу в Константинополь (ме­чтая опять повторить “подвиг” Юстиниана I с папой Вигилием). Но не тут-то было. Народ поднял восстание в защиту папы, к которому присоединилась и гвардия. Захарии пришлось прятаться у папы под кроватью, покуда тот уговаривал своих защитников разойтись. Так что Захария вернулся домой с позором. Вскоре после этого Юстиниан II был свергнут в первый раз, а новым правителям было не до Собора и его признания.

Тем не менее преемники папы Сергия приняли Трулльский собор де-факто (во всяком случае, большую часть его канонов). Папа Константин даже посетил Константинополь, где с большим почетом был принят Юстинианом II, уже вернувшимся к власти. Отношения между Римом и Константинополем установились самые теплые. Поэтому когда в 611 г. Юстиниан II был низвергнут и убит, его голова была послана в Рим, в подарок папе. Римляне, именовавшие его боголюбейшим и благочестивейшим императором, были потрясены и возмущены.

3.

Новый император, Филиппик Вардар (711–713) был армянского происхождения. Он отменил и VI Вселенский, и Трулльский соборы и объявил монофелитство официальной религией Империи.

Это было сделано на соборе в Константинополе в 712 г. На этом соборе присутствовали и святитель Герман Кизикский, будущий патриарх Константинопольский и будущий мужественный борец против иконоборчества, и святой Андрей Критский. Почему эти два выдающихся святителя проявили такую уступчивость и подписали деяния монофелитского собора, остается загадкой.

Рим Филиппика не признал, его имя не поминалось в церквах, а народ отказывался даже принимать монеты с его изображением. Но и константинопольцы не смогли долго выносить императора-еретика. В 713 году он был низвергнут и ослеплен. Новым императором стал государственный секретарь Анастасий II (713–715).

Больше монофелитство в истории Византии не упоминается. Оно осталось лишь в горах Ливана в нескольких общинах, вроде монастыря святого Марона.

Анастасий оказался неспособным правителем. Вскоре его сменил Феодосий III, но и он процарствовал всего два года и был сменен Львом III, основателем Исаврийской династии.

(Продолжение в № 15)

Первый период иконоборчества и VII Вселенский собор

Из истории вселенских соборов
(материалы к учебному курсу История Церкви)

Вопрос об изображениях был спорным в Церкви с самого начала христианства. Поэтому нельзя сказать, что основными виновниками иконоборческой ереси были императоры.

Само иконопочитание — плод системного усвоения людьми церковной веры. Ранняя Церковь не знала иконы в ее современном догматическом значении. Начало христианского искусства — катакомбная живопись — носит символический или, по определению Вейдле, “сигнитивный” характер. Это не изображения Христа, святых или разных событий священной истории, как на иконе, а выражение определенных мыслей о Христе и Церкви, причем выражение прежде всего сакраментального опыта крещения и Евхаристии, то есть двуединой “мистерии”, через которую даруется спасение.

По словам Вейдле, “в искусстве сигнитивного типа показательна не трактовка его тем (ибо как они трактованы — для его целей безразлично), а самый их выбор и их сочетание. Оно склонно изображать не столько Божество, сколько функцию Божества. Добрый Пастырь саркофагов и катакомб не только не образ, но и не символ Христа; он — зрительное ознаменование той мысли, что Спаситель спасает, что Он пришел нас спасти, что мы Им спасены. Даниил во рву львином тоже — не «портрет» Даниила (пусть и самый условный), а знак того, что Даниил спасен и мы спасены, как Даниил. Искусство это в подлинном смысле слова вообще не может быть названо искусством. Оно не изображает и не выражает: оно знаменует, и знаменует оно то самое огненное ядро, то живое солнце мистериальной веры, о котором свидетельствуют мученики и пастыри тех веков, вновь окрещенные язычники, обряд их крещения и сами враги христианской Церкви”. Но, отрекшись от искусства ради чего-то другого, эта катакомбная живопись оказалась на деле причиной “возникновения того нового, средневекового, насквозь религиозного и христианского искусства, которое постепенно утвердилось как на Востоке, так и на Западе империи. Для того, чтобы оно возникло, надо было образам и формам телесно-душевным сделаться духовными, искусству натуралистическому стать трансцендентальным. Дабы ожить и возродиться, искусству пришлось отречься от себя и окунуться, как в крещальную купель, в чистую стихию веры. Оно приняло «покаяние в жизнь» и омылось «баней пакибытия», чтобы стать «новой тварью»”.

Икона и есть плод этого “обновления” искусства, и появление ее в Церкви связано, конечно, с раскрытием в церковном сознании смысла Богочеловечества: полноты Божества, обитающей во Христе телесно. Бога никто никогда не видел, но Его полностью являет Человек Христос. В Нем Бог становится видимым. Но это означает, что Он становится и описуемым. Образ Человека Иисуса есть образ Бога, потому что Христос Богочеловек. Но если благодатью Святого Духа сам мир и его материя могут быть освящены и, питая наше тело, питать наш дух, или, вернее, “всего” человека в целостном замысле Бога о нем как о воплощенном духе; если вода крещения дарует нам прощение грехов, если хлеб и вино Евхаристии причащают нас Телу и Крови Христа, то и изображение Христа — плод человеческого искусства — может быть наполнено благодатью Его присутствия и Его силы, может стать не только “образом”, но и духовной реальностью. В иконе еще с одной стороны раскрывается глубина Халкидонского догмата, и она дает новое измерение человеческому искусству, потому что Христос дал новое измерение самому человеку.

В IV в. христианские храмы уже почти повсеместно украшаются целыми библейскими картинами и изображениями новых христианских героев, мучеников, подвижников. Об изображениях мучеников и святых говорят как о чем-то обычном святители Василий Великий и Иоанн Златоуст, блаженный Феодорит Киррский, святитель Григорий Нисский и др.

Из археологических раскопок мы знаем, что уже в середине III в. христианские церкви и иудейские синагоги, следуя моде римских зданий, расписывались ветхо- и новозаветными сценами.

Но были и противники икон. Например, арианин Евсевий Кесарийский на вопрос Констанции, желавшей найти истинный телесный образ Христа, где можно найти этот образ, ответил, что истинный образ Христа всякий христианин должен носить в своем сердце. Он писал: “Божественная природа неизобразима, но мы научены, что и плоть Его растворена славой Божества и смертное поглощено жизнью <…> Итак, кто же в состоянии изобразить мертвыми и бездушными красками и тенями издающий сияние и испускающий блистающие лучи свет славы и достоинства Его?”.

Известен и случай из жизни святителя Епифания Кипрского, который, будучи в Палестине, увидел в одной церкви завесу с вышитой на ней иконой. Несмотря на то, что он был даже не в своей епархии, святитель Епифаний, взбежав на амвон, разодрал эту завесу и отдал ее на покрытие гроба нищего, а церкви подарил новый кусок материи.

Среди монофизитов иконоборчество было весьма распространено. Но у них богословские обоснования его весьма понятны: они — в умалении человечества Христа. Филоксен Маббугский и Севир Антиохийский весьма подозрительно относились к иконам.

На Западе также постоянно присутствовала иконоборческая струя. Мы знаем, например, что на Эльвирском (Гренада) соборе в Испании (около 300 г.) было принято полуиконоборческое постановление. Мы знаем о иконоборчествующих епископах при папе святителе Григории Великом, которым он возражал, а споры, связанные с изображением Христа и святых, поднимались буквально во всех уголках христианского Запада. Но были иконоборческие настроения и в Константинополе. В конце VII в. паломник с Запада Аркульф сообщает, как в Константинополе один фанатик сорвал со стены дома резное деревянное изображение Богоматери и бросил его в отхожее место. Но тем не менее это был факт исключительный, обративший на себя внимание.

К VII в. иконопочитание было уже установившимся фактом. Засвидетельствованное многими памятниками, оно стало прочно утвердившимся фактом церковной жизни. “Начертываю и пишу Христа и страдания Христовы в церквах и домах, и на площадях, — пишет Леонтий Иерапольский, — и на иконах, и на полотне, и в кладовых, и на одеждах, и на всяком месте, чтобы, ясно видя их, вспоминать, а не забывать <…> И как ты, поклоняясь книге Закона, поклоняешься не естеству кож и чернил, но находящимся в ней словесам Божиим, так и я поклоняюсь образу Христа. Не естеству дерева и красок — да не будет! <…> Но, покланяясь неодушевленному образу Христа, через него я думаю обнимать Самого Христа и поклоняться Ему <…> Мы, христиане, телесно лобызая икону Христа или апостола, или мученика, душевно лобызаем Самого Христа и Его мученика” (ибо всякий святой — свидетель Христа, в себе являющий всю силу соединения с Ним, Его живая икона). А из этого “халкидонского” смысла икон вытекает и способ их писания, определяемый 82-м правилом Трулльского собора: “Почитая древние образы и тени, преданные Церкви, как знамения и предначертания Истины, мы выше чтим благодать и истину, как исполнение Закона. Посему, чтобы и искусством живописания совершенное было представлено очам всех, постановляем отныне запечатлевать на иконах Христа Бога нашего — в человеческом образе, чтобы через это изображение усматривать высоту смирения Бога-Слова, и приводить себе на память Его житие во плоти, страдания, спасительную смерть и происшедшее отсюда искупление всего мира”. В этом тексте уже дано и основание, и смысл иконы как свидетельства о Боговоплощении, свидетельства в полном смысле этого слова: изображения, наполненного силой Изображаемого.

Но вместе с тем иконопочитание стало огрубляться. Мы видим здесь цветение языческих форм; во многом иконопочитание приобретает идолопоклоннический характер и заменяется грубым суеверием.

“Многие думают, — писал преподобный Анастасий Синаит, — что крещение достаточно чтится тем, кто войдя в церковь, перецелует все иконы, не обращая внимания на Литургию и богослужение”. Появился обычай брать иконы в восприемники детей, примешивать соскобленную с икон краску в евхаристическое вино, причастие класть на икону, чтобы получить его из рук святых; многие служили Литургии по домам на иконах вместо престолов и т. д.; “в массе этих явлений несомненно давало себя знать грубое извращение церковного обряда, чествование икон приближалось к идолослужению и разрешалось в чествование самого вещества их” (В. В. Болотов). Иными словами, с иконопочитанием происходило то, что раньше происходило с культом святых и почитанием мощей. Возникнув на правильной — христологической основе как плод и раскрытие веры Церкви в Христа, — оно слишком часто отрывается от своей основы, превращается в нечто самодовлеющее, а, следовательно, в ниспадение в язычество.

Следует еще учитывать фактор появления и распространения ислама с его пуристским духом и запретом на изображение человеческих и сверхчеловеческих лиц. На границе христианства и ислама существовал и имел значительное влияние ряд антикультурных и антииконных по духу сект, таких как монтанизм, маркионитство, павликианство. В этом смысле ислам был понятнее, как бы “духовнее” христианства. И многие могли этой “духовностью” соблазниться.

Проблема была и в том, что императоры-иконоборцы были великолепными правителями и полководцами, пользующимися безоговорочным авторитетом в армии, а за иконопочитание выступали прежде всего монахи. Монахов в Империи было великое множество. Это вызывало ряд проблем, особенно с точки зрения императоров: шел постоянный отток людских ресурсов, денег, земель. Все это требовалось для государства во время, крайне для него напряженное. Вспомним отношение к монахам Петра I, считавшего их дезертирами, не желающими воевать со шведами. Но тут вопрос был гораздо серьезнее: решался вопрос о самом существовании Империи: новая волна арабского нашествия подобралась к самому ее сердцу. Естественно, монахи казались этим воинам-императорам если не прямо изменниками, то дезертирами и бездельниками. Так что эти политические факторы тоже подливали масла в огонь иконоборческих споров.

Интересно вспомнить, что говорил Петр I о византийской истории: “Когда греческие императоры, оставя свое звание, ханжить начали, а наипаче их жены, тогда некоторые плуты к ним подошли и в городах монастыри строить испросили. Так на одном канале от Черного моря до Царьграда не меньше 300 монастырей было, а от сего, когда турки подошли к Царьграду, ниже 6000 воинов взыскать могли”. Наверное, иконоборческие императоры думали приблизительно так же.

В. В. Болотов вообще считает, что главные причины иконоборчества были политическими, вызванными антиклерикальной политикой воинов-императоров. Не отрекаясь от христианства и Церкви, они хотели довести обрядность, внешние формы благочестия до минимума, они чтили святой крест, но отметали святые иконы.

После свержения Юстиниана за 6 лет сменилось 3 императора. Лишь в 717 г. на трон взошел самый удачливый узурпатор Лев III Исавриец (родом из малоазийской провинции Исаврия, 717–741 гг.). Он был по рождению крестьянин, в молодости оказавший важную услугу опальному Юстиниану II. Тот щедро наградил его и поставил на государственную службу. Лев проявил выдающиеся способности и сделал блестящую карьеру.

В 717 г. положение Империи вновь было критическим. Лев совершил великий исторический подвиг спасения Империи и христианской цивилизации вместе с ней. С севера и запада ее теснили болгары. С востока подошли арабы. По существу, в Империи оставался один Константинополь, и тот осажденный со всех сторон.

Осада длилась год (с августа 717 г. по август 718 г.), после чего арабы отступили, потеряв до 150 тысяч, и вернулись в Сирию лишь с жалкими 5-ю судами. Следующая их кампания была сухопутной. Война продолжалась почти все правление Льва, и лишь в 740 г. он окончательно разбил противника. В течение своего правления Лев реорганизовал всю Империю, построил новую армию, создал новую экономику, так что победа его не была случайной.

Лев проводил много времени в Малой Азии, а среди тамошних епископов создался целый иконоборческий кружок. Они получили доступ к императору, и тот нашел их идеи вполне созвучными своим. Поэтому когда в 726 г. случилось извержение вулкана на дне морском возле Крита, Лев счел это знаком Божественного гнева за идолопоклонство Империи.

Император созвал Тайный совет и сделал на нем сообщение о своих новых антииконных идеях. Однако патриарх Константинопольский святитель Герман отказался предпринимать какие-то действия без решения Собора. Поэтому Лев решил действовать постепенно. Вначале, в виде опыта, он приказал поднять иконы в церквах повыше, чтобы народ их не лобызал и не кланялся. За этим последовали другие полумеры.

Но во многих частях Империи иконоборчество было воспринято в штыки. Особенно воспротивились его введению на Западе. Повсюду начались восстания. Еще папа Григорий II писал императору: “Тут находились коммерсанты из Рима, Галлии, из вандалов, из Мавритании, из готов, словом из всех внутренних стран Запада. Прибыв на родину, они рассказали каждый в своей стране о твоих ребяческих поступках, тогда повсюду стали бросать твои портреты на землю, попирать их ногами и уродовать твое лицо…”. Папа собрал в Риме Собор в 727 г. и подтвердил на нем законность иконопочитания.

Даже в самом Константинополе иконы оставались внутри церк­вей. Лишь постепенно, по ходу замены имперскими властями иерархов, в Церкви нарастали иконоборческие настроения. В 730 г. был издан первый указ против икон и был смещен патриарх святитель Герман, отказавшийся осудить иконопочитание. К этому же году относится известный эпизод со снятием иконы Христа — “Споручник”. Это была почитаемая барельефная икона Распятия над аркой ворот на дворцовой площади. Солдат, поднявшийся на раскладную лестницу, по всей видимости, хотел отодрать изображение Тела Христа от креста, а сам крест оставить. Но когда толпа увидела, что он бьет топориком по лику Спасителя, она не вынесла такого кощунства. Лестница была опрокинута, а солдат разорван на части. В последующей за этим актом самосуда стычке с войсками появились первые мученики за иконы — 9 человек.

На место снятого образа Лев поставил крест, а под ним подпись: “Не терпя, чтобы Христос изображался в безгласном и бездыханном образе из землевидного материала, воспрещаемого в Писании, Лев с сыном юным Константином начертывает на вратах трисолнечный образ Креста, похвалы верных”.

Новый патриарх Анастасий был ставленником императора и полностью поддерживал всю его политику. Все большее количество новопоставленных епископов также занимало иконоборческую позицию. Вот так и случилось, что главным защитником иконопочитания стал гражданин другой страны — преподобный Иоанн Дамаскин (675–749 гг.) по прозвищу Мансур, то есть помощник в победе — секретарь халифа Дамаска.

По свидетельству папы Григория II, император Лев так обосновывал свою иконоборческую позицию: иконы — это остатки идолопоклонства, запрещенные второй заповедью Моисеевой и не предписанные шестью Вселенскими соборами; народ суеверно чтит материю и святых мучеников считает за богов. Израильский царь Езекия после 800-летнего почитания Моисеева медного змея из-за суеверия народного убрал его из храма; и теперь, по истечении 700 лет по Христе, Лев “как царь и иерей” вынужден сокрушить накопившееся суеверие христианского народа. Император угрожает папе поступить с ним, как с папой Мартином Исповедником.

Папа Григорий II, ответивший Льву двумя обличительными посланиями (727–729 гг.), осуждает этот царский произвол и разъясняет истинный смысл иконопочитания, указывая на то, что не все и необходимое предписано Вселенскими соборами, что чествование икон глубоко коренится в сознании народа. Он убеждал императора не вмешиваться в дела церковные, а на угрозы ответил напоминаниями, что для папы нетрудно будет удалиться под власть западных государей, где он будет в совершенной безопасности от византийских прещений. Папа возражает Льву довольно грубо: “Если ты не научился от разумных, то научись от глупых, пойди в школу, и дети тебя научат. Если ты там отзовешься непочтительно о Христе и Божией Матери, то дети закидают тебя учебными досками”.

Болотов подвергает сомнению подлинность этой переписки, но и он признает, что она основана на настоящих письмах папы Григория, скорее всего приукрашенных византийским переписчиком.

Лишь преподобный Иоанн Дамаскин мог ответить императору богословски грамотно и обоснованно. В своих “Словах” в защиту икон Дамаскин исходил из понимания иконоборчества как христологической ереси. Иконоборцы основывали свои возражения на ветхозаветном запрете кумиротворчества, по существу игнорируя Боговоплощение. В ответ преподобный Иоанн пишет следующее:

“В древности (то есть в Ветхом Завете) Бог, бестелесный и не имеющий вида, никогда не изображался. Теперь же, когда Бог явился во плоти и жил среди людей, мы изображаем видимого Бога <…> Я видел человеческий образ Бога, и спасена душа моя. Созерцаю образ Божий, как видел Иаков, и иначе: ибо он очами ума видел невещественный прообраз будущего, а я созерцаю напоминание о виденном во плоти” (“Три слова против порицающих иконы”).

Дамаскин говорит о материи как о творении Бога, а не как о чем-то презренном и низком: “…А с тех пор, как в нем вселилось слово Божие, вещество стало достохвальным, а потому вещественные образы необходимы и имеют положительный смысл”.

В полемике против обвинений в идолопоклонстве преподобный Иоанн проводит различие между служением (λατρεία), подобающим лишь Богу, и поклонением, или почитанием (προσκύνησις), оказываемым тварным вещам, к каковым относятся и иконы. Это терминологическое различие было утверждено Седьмым Вселенским собором.

Итак, сопротивление иконоборчеству было на окраинах Империи или за ее пределами. Центром сопротивления стал Рим. Император боролся с этим, как мог, но папы держались твердо. Их стойкости помогал тот факт, что Константинополь находился от Рима на солидном расстоянии и власть императоров была в Риме в значительной степени условной.

Когда до Григория II дошло послание патриарха Анастасия, папа отверг эпитет “брата и сослужителя”, который прилагал к нему Анастасий, обличил Анастасия в ереси и написал, что отлучит его, если тот не вернется к Православию. Григорий II умер в 731 г. Преемник его Григорий III придерживался той же твердой линии. На соборе в Риме, где присутствовало 93 епископа, папа постановил: “Вперед кто изымет, уничтожит или обесчестит и поругает иконы Спасителя, Его Пречистой Матери, Честнейшей и непорочной Девы, или святых Апостолов и прочих святых, да лишится Тела и Крови Господа и да будет отлучен от Церкви”. Но все послания папы об этом к императору были задержаны в пути и не допущены до адресата. Задержаны были и подобные письма, направленные по разным городам Италии. Император решил покончить с сопротивлением Рима. В 732 г. в Италию был направлен флот, но он погиб по пути в Адриатике. Озлобленный император наложил большую контрибуцию на Сицилию и Калабрию, в том числе и на “наследие апостолов”, то есть на владение римской кафедры.

Но кроме этой междоусобной войны с римским Западом, государственной и материальной, иконоборческое безумие положило на века прочный камень и для войны церковной, для раздора, борьбы и распада Церквей, римской и греческой. Подсознательно тут проявилась и разделяющая роль в Церкви национального начала. До сих пор древняя “Великая Греция”, то есть юг Италии (Апулия, Калабрия, Сицилия), где жили греки, говорившие в ту эпоху на греческом языке, а также почти весь Балканский полуостров (Ахайя, Эпир, Фессалия, Иллирия, Македония, Дакия, Моэция, Дардания), соответственно старому имперскому делению считались провинциями Западной Римской Империи и потому церковно принадлежали к Римскому патриархату. В них, однако, церковная жизнь по богослужебному языку, обрядам и обычаям текла не по латинскому, а по греческому руслу. Латинская каноника и латинский обряд только еще начинали поглощать обряд греческий на крайнем Западе, на юге Италии. Чем далее на Восток (в Ахайе, Македонии), тем незначительнее было влияние римского обряда. Но при греческом языке и греческом богослужебном чине греки этих областей считали себя церковно лояльными чадами Римского папы. Император Лев положил этому конец. В гневе на пап, без Собора, своей властью он произвел передел границ территорий Римского и Константинопольского епископов. Он силой отнял у пап церковную юрисдикцию над этой обширной территорией с сотнями епархий и епископов, и подчинил ее церковной патриаршей власти Константинопольского архиепископа. Константинопольские патриархи и все византийцы не могли не увлечься выгодами своей национальной “победы”. А Римская церковь (папы) не могла не отнестись к этому как к неканоническому насилию, грабежу “наследия (патримонии)” апостола Петра. Именно этот раздор из-за власти сыграл свою роль в расколе при патриархе святителе Фотии (IX в.) и усугубил печальный процесс разделения церквей.

А римские папы этим актом императора Льва как бы выбрасывались из пределов замыкающейся в границах грекоязычного мира Империи, отрывались от ее духа и интересов и вталкивались в объятия новых западных “варваров”. Иконоборческое безумие углубляло разделение Востока и Запада.

Император Лев умер 18 июня 741 г. после славного, с светской точки зрения, царствования и укрепления мощи своей империи. А Церковь в неделю Православия анафематствовала Льва так: “Первому злейшему иконоборцу, паче же христоборцу, зверю зловредному, прельщенному от двух псов евреев, демонскому слуге, богопротивному ратнику Божия Церкве, мучителю, а не царю, Льву Исавренину и его лжепатриарху Анастасию, гонителю Христова стада, а не пастырю, и с таинники их — анафема!”.

Продолжателем дела Льва был его сын Константин V Копроним (по-славянски это прозвище переводится как Гноетезный, по-русски — Навозоименный, 741–775). Рассказывается, что он обмарался в купели во время крещения. Но рассказывают также, что он до безумия любил лошадей, проводил все свободное время в стойлах и даже обмазывался навозом, утверждая, что это очень полезно для здоровья. Часто его называли “Константин Лошадник”, а церковные люди просто усилили это прозвище, дав ему имя “навозник”. Константин был физически нездоровый, нервный человек, к тому же содомит-муже­ложец. Но вместе с тем в его немощном теле жил неукротимый и мужественный дух — император был чрезвычайно талантливым правителем, очень способным полководцем. Константин упрочил победы своего отца, укрепил границы, остановил арабские набеги и повысил благосостояние империи. Армия боготворила его.

В нем уживалось множество противоречий. С одной стороны он устраивал оргии с каким-то монахом-расстригой, пародировавшие православное богослужение. В чем-то это было сродни “всешутей­шему собору” Петра I. С другой стороны, Константин увлекался богословием, хорошо знал Писание. В своих богословских взглядах он был строгим пуристом почти протестантского образца, отрицавшим не только иконы и мощи, но и почитание Богородицы и святых. Но Константин вполне отдавал себе отчет, что нахрапом свои идеи не проведешь, поэтому поначалу он действовал исподволь. Лишь через 11 лет после воцарения Копроним решил, что время назрело и объявил о проведении Вселенского собора, чтобы окончательно решить вопрос об иконах. Собор был назначен на 754 г., и Константин отдал все силы на его проведение.

Насколько упорно Константин был сосредоточен на созыве этого собора, видно из того, что он буквально бросил на произвол судьбы Италию, которую пядь за пядью брали лангобарды. Риму грозил захват. Папа Стефан II умолял Константина исполнить обещание и послать в Италию войска искусных полководцев, чтобы остановить наступление короля Астольфа. Но Константин отказался, всецело занятый своим иконоборческим безумием. Тогда папа вынужден был обратиться к королю франков Пипину, просить его о помощи и венчать его Римским патрицием (Patricius Romanorum). Это произошло в 754 г. Пипин отблагодарил пап за свое возвышение. Франкские короли отняли у лангобардов Равеннский экзархат и Пентаполис и подарили их римским епископам. Так появилось папское государство (Patrimo­nium Petri)и родилась светская власть папы. Еретическое безумие византийских царей само гнало прочь Римскую церковь…

Собору был отведен дворец Иериа на другом берегу Босфора, между Хрисополем и Халкидоном. Замышлялся он как “вселенский”. Но ни Рим, ни Александрия, ни Антиохия, ни Иерусалим на нем не были представлены, и вообще, в истории собор получил название “безглавый”, так как на нем не было ни одного патриарха. Константин сознательно оставил вселенский престол вдовым, как бы предлагая его “достойнейшему” с иконоборческой точки зрения кандидату. Всего собралось 338 епископов. Патриарх Анастасий перед тем умер. Председателем собора был митрополит Феодосий Эфесский, незаконный сын императора Тиверия III Апсимара (698–705 гг.). Столпами собора были: митрополит Антиохии Писидийской Василий Трикокав и митрополит Пергии Памфилийской Сисинний Пастилла. Заседания продолжались с 10 февраля по 8 августа, когда собор перешел во Влахернский храм в Константинополе. В конце концов император избрал преемником Анастасия монаха Константина, епископа Силлейского из Пергамской митрополии, и сам возвел его на патриарший престол.

27 августа на ипподроме был провозглашен орос собора и анафема всем поборникам иконопочитания: святителю Герману Константинопольскому, преподобному Иоанну Дамаскину и святителю Григорию Кипрскому. А императора Константина Копронима отцы собора величали тринадцатым апостолом и возглашали: “Днесь спасение миру бысть, ибо ты, царь, искупил нас от идолов”.

Ряд мыслей и формул ороса таков: “Из ненависти к человеческому роду, диавол, научивший людей служить твари вместо Творца, под видом исповедания христианского учения незаметно ввел идолослужение, убедив своими лжемудрованиями христиан не отпадать от твари, но поклоняться ей, чтить ее и почитать тварь Богом под именем Христа”. Но сам Христос воздвиг “подобных апостолам верных наших царей”, которые созвали вселенский собор, чтобы исследовать Писание о “соблазнительных обычаях” делать изображения, отвлекающие человеческий ум от высокого и угодного Богу служения к земному и вещественному почитанию твари, и по Божию указанию изречь то, что будет определено епископами.

Отцы собора рассмотрели вопрос о чествовании икон, согласно ли оно с учением предыдущих шести Вселенских соборов и нашли, что “употребление икон противно основному догмату христианства — учению о Богочеловеке” и, следовательно, ниспровергает все шесть Вселенских соборов.

Если икона хочет изображать Божество, то получается Божество ограниченное, “описуемое” (то есть арианство). Если изображается Божество, слитое с плотию, то выходит евтихианство, монофизитство. Если же изображается лишь человеческое, то художник впадает в несторианство. Итак, изображать неизреченную тайну единения двух естеств во Христе невозможно; следовательно, икона Христа по самому существу дела невозможна.

Да постыдятся иконопочитатели впадать в богохульство и нечестие, да обратятся и перестанут изображать, любить и почитать икону Христа, которая ошибочно называется именем — Христовой.

Но сверх того, такая икона и не нужна: ни Христос, ни Апостолы, ни Отцы не заповедали чествования Христа под видом иконы; и нет молитвы, претворяющей икону как предмет, вышедший из рук обыкновенного живописца, в святыню. Есть единственная истинная икона Христова — это Евхаристия. Из всего, находящегося под небом, не названо другого вида или образа, который мог бы изображать Его воплощение. Итак, вот что служит — для религиозного чувства христианина более чем достаточно — иконой животворящей плоти Его и этого “богопреданного образа”.

Икона эта должна быть приготовляема с молитвой и благоговением. Что же хотел сделать этим Премудрый Бог? Ничего другого, как только наглядно показать и объяснить нам, людям, то, что сделано Им в таинстве домостроительства. Христос преднамеренно для образа Своего воплощения избрал хлеб, “не представляющий собой подобия человека, чтобы не ввелось идолопоклонства”.

Но, может быть, можно изображать изобразимое, то есть писать иконы Богородицы и святых? Но если отвергнуто как ненужное первое, то ненужно и это. Христианству чужды и иудейство, и язычество, то есть и “жертвы”, и “идолы”. “Итак, если в Церкви нет ничего чуждого (иудейского и языческого), то нужно извергнуть из нее и иконопочитание как чуждое ей и как изобретение людей, преданных демонам”.

Христианству чуждо наплодившее идолов языческое искусство. “Как можно даже осмелиться посредством низкого эллинского искусства изображать православную Матерь Божию, в Которой вместилась полнота Божества, высшую небес и славнейшую херувимов? Или еще: как не стыдятся посредством языческого искусства изображать святых, имеющих царствовать со Христом, стать сопрестольниками Ему, судить вселенную и уподобиться образу славы Его, когда их, как говорит Писание, не был достоин весь мир (см. Евр 11:38). Вообще искусство неприлично Церкви, унижает ее. Недостойно христианам, получившим надежду Воскресения, пользоваться обычаями народов, преданных идолослужению, и святых, имеющих возблистать такой славой, оскорблять бессловесным и мертвым веществом”. Затем следовали ссылки на запрещение икон в писаниях Ветхого и Нового Заветов и отцов Церкви. Между прочим приводились неизвестные теперь нам строки отца IV в. мученика Феодота Анкирского. Вот они: “Мы получили наставление не лица святых изображать на иконах вещественными красками, а подражать указанным в писаниях добродетелям их. Пусть скажут устраивающие иконы, какой пользы они достигли через это и к какому духовному созерцанию приходят от такого напоминания? Очевидно, что это выдумка и изобретение пустого ухищрения”.

По всем этим мотивам иконоборческий собор опубликовал нижеследующий опрос:

“Итак, будучи твердо наставлены из богодухновенных писаний отцов, а также утвердив свои ноги на камне божественного служения духом, все мы, облеченные саном священства, во имя Святой Троицы пришли к одному убеждению и единогласно определяем, что всякая икона, сделанная из какого угодно вещества, а равно и писанная красками при помощи нечестивого искусства живописцев, должна быть извергаема из христианских церквей. Она чужда им и заслуживает презрения.

Никакой человек да не дерзает заниматься таким нечестивым и неблагоприличным делом. Если же кто-нибудь с этого времени дерзнет устроить икону, или поклоняться ей, или поставить ее в церкви, или в собственном доме, или же скрывать ее, таковой, — если это будет епископ или пресвитер или диакон, то да будет низложен, а если монах или мирянин, то да будет предан анафеме, и да будет он виновен и пред царскими законами, так как он провинник Божиих предписаний и враг отеческих догматов”.

Но… за этим следует логически неожиданная оговорка: “Чтобы никто из предстоятелей церквей не дерзал, под предлогом устранения икон, налагать свои руки на посвященные Богу вещи (сосуды, одежды, завесы), на которых есть иконные изображения. Кто желает переделать их, пусть не дерзает на это без ведома Вселенского патриарха и разрешения императора, дабы диавол под этим предлогом не уничижил церквей Божиих. И из мирских властей и подначальных мирян пусть никто не налагает рук на храмы Божии и не пленяет их, как бывало прежде от некоторых бесчинников”. Очевидно, это необходимо было оговорить при наличии крайних светских иконоборцев — секуляризаторов церковного имущества.

В заключение следовал детальный анафематизм во многих пунктах:

“Если кто замыслит представить божественный образ Бога Слова как воплотившегося, посредством вещественных красок, вместо того, чтобы от всего сердца умственными очами поклоняться Ему, превыше светлости солнечной одесную Бога в вышних на престоле славы сидящему, — анафема.

Кто неизобразимую сущность и ипостась Слова, ради Его вочеловечения, осмелится изображать в формах человекообразных и не захочет разуметь, что Слово и по воплощении неизобразимо, — анафема.

Кто осмелится начертывать на иконе ипостасное соединение двух природ и станет называть изображенное Христом и таким образом смешивать две природы, — анафема.

Кто захочет изображать плоть Христа, соединившуюся с лицом Слова Божия разделенно и отлученно от Самого Слова, — анафема.

Кто будет изображать Бога Слова на том основании, что Он принял на Себя всякий образ, изображать вещественными красками, как бы Он был простой человек, и будет отделять Его от нераздельного с Ним Божества, вводя таким образом четвертичность в Святую Троицу, тот — анафема.

Кто лики святых будет изображать вещественными красками на бездушных иконах, которые не приносят ровно никакой пользы (!), ибо эта мысль лжива и произошла от дьявола, а не будет отображать на себе самом этих добродетелей — этих живых икон, тот — анафема.

Анафема от Отца и Сына и Святого Духа и святых Вселенских соборов на того, кто не приемлет наш святый сей и вселенский седьмой собор, но в каком-либо смысле отвергает его и не лобызает с полной готовностью его определений, основанных на учении богодухновенного писания”.

В такой аргументированной богословской позиции иконоборцев есть проблема: если Божество действительно “неизобразимо”, то Оно и “несказанно”. Отсюда нужно было бы отвергнуть не только художество, но и всякое другое отображение таин боговедения, то есть слово, богословие и даже слова Писания. Тут иконоборцы были логически непоследовательными. Их узкая точка зрения сама опровергала себя и тем, что не могла дать ответа на вопрос: почему же отвергаются иконы “описуемых” святых и мучеников? И уж во всяком случае иконоборцами отвергалась положительная роль религии для человеческой культуры, что приводило к своеобразному нигилизму.

Что же касается евхаристических доводов иконоборцев, то они мягко говоря, некорректны. Учреждая Евхаристию, Христос не говорил: “Сие есть образ Мой”, но “Сие есть Тело Мое и сия есть Кровь Моя”. Принимая Таинство, мы принимаем Самого Христа, а не Его образ. Таким образом, по существу, иконоборцы, предвосхищая протестантизм, отвергали православное понимание Евхаристии.

После собора началось кровавое гонение на православных и особенно на монахов — главных защитников иконопочитания. Их насильно женили, не желающих жениться подвергали жестоким истязаниям и казнили. Иконы уничтожались, фрески в церквах замазывались и изображались охотничьи и жанровые сценки и орнаменты. Монахи массами бежали в Италию. Всего их там собралось не менее 50 тысяч.

Гонения продолжались до 755 г., когда Константин скончался от горячки во время похода на болгар. Вся армия оплакивала его как своего любимого вождя и патриота.

А чин недели Православия так анафематствует императора-Копронима: “Сего льваименного злого зверя (то есть Льва III) сыну, второму иконоборцу, скверному от его рода тирана, а не царю, хульнику на Вышняго, ругателю церковному, окаянному человеку, глаголю Константину Гноетесному, и с таинниками его всеми — анафема”.

Восточные патриархи, проживавшие вне империи, а следовательно, и свободные от имперского давления, также выступали против иконоборчества Константинополя и активно переписывались с папами. Те же все более укрепляли свои связи со своими новыми покровителями франками, которые, в свою очередь, культивировали эту новую близость, во всем поддерживая пап.

VII Вселенский собор и второй период иконоборчества

С 775 по 780 гг. правил сын Костантина Лев IV Хазар (сын жены Копронима — дочери хазарского кагана). Его женой была канонизированная впоследствии афинянка Ирина. Константин Копроним перед свадьбой своего сына взял с афинской красавицы клятву, что она не будет поклоняться иконам, к чему она привыкла у себя дома. Ирина клятву дала, но сердца своего не изменила. Известна история, когда муж обнаружил у нее под подушкой две иконы, и ей с трудом удалось оправдаться. Однако отношения все накалялись, и если бы Лев не скончался скоропостижно, Ирина, скорее всего, не осталась бы во дворце.

После смерти мужа она была назначена регентшей при сыне Льва Константине VI. Это было вызовом иконоборческой партии. Они попытались путем переворота воцарить сына Копронима от третьей жены. Однако заговор был раскрыт, заговорщики сосланы, а претендент и его братья были пострижены в монашество.

Укрепившись таким образом на престоле, святая Ирина отменила гонения на иконопочитание и исподволь начала подготовку ко Вселенскому собору. О необходимости его созыва говорил перед своей смертью (784 г.) патриарх Павел.

Новым патриархом был избран имперский секретарь Тарасий, который непременным условием своего согласия на принятие выбора народа постановил восстановление общения Константинопольской церкви с Православной Церковью Востока и Запада через посредство Вселенского собора. Условие было принято, и 25 декабря 784 г. Тарасий был рукоположен в патриархи. Немедленно были приняты меры к созванию Вселенского собора. С арабами в 782 г. был заключен мир, поэтому была возможность направить приглашения на собор от имени патриарха и императрицы не только в Рим, но и восточным патриархам.

Папа Адриан I прислал ответное послание императрице, в котором говорил о ненужности Собора и выдвигал ряд требований, вообще для греков непонятных и неприемлемых.

Папа усиленно призывает императрицу подражать святым Константину и Елене, которые “святую, кафолическую и апостольскую, духовную мать вашу, Римскую церковь, возвысили, и с прочими православными императорами почитали как главу всех церквей”. Обещается благоденствие и слава ”если, следуя преданиям православной веры, вы примете суд церкви блаженного Петра, князя верховных апостолов, и всем сердцем возлюбите наместника его”. В пример таких отношений к Римской церкви папа приводит легенду о крещении святого равноапостольного Константина в Риме. “Кафолическая и апостольская Римская церковь” объявляется “безупречной, безгрешной и безошибочной” (irreprehensibilis).

В послании папы были и другие требования. Адриан I требовал: а) начать дело с торжественной анафемы в присутствии его легатов, налагаемой на собор 754 г.; б) прислать ему, папе, от лица императоров, патриарха и сената, письменный акт с клятвенным ручательством, что на предстоящем Соборе будет сохранено полное беспристрастие, не будет никаких насилий в адрес папских легатов, честь их будет гарантирована, а в случае неудачи дела они благополучно будут отпущены домой; в) если императоры возвращаются к православной вере, то они должны целиком возвратить patrimonia Petri, то есть области Южной Италии, отобранные Львом Исавром в ведение Константинопольского патриархата, и возвратить папам также древнее право поставления там епископов. “Римская церковь имела первенство над всеми церквами Вселенной, ей принадлежало утверждение соборов”. г) Наконец, папа резко возражает и против обычного титула Константинопольского патриарха — “вселенский”: sed utrum per imperitiam aut schisma vel haeresim miquorum scriptum est (οἰκουμενικός) — “universalis”. ‘Мы не знаем, написан ли титул «вселенский» (в императорском указе) по неведению или же вследствие схизмы или ереси нечестивых’. И далее: “Во всяком случае мы убедительно просим ваше императорское могущество, чтобы титул universalis не употреблялся в его писаниях, ибо он является противоречащим постановлениям святых канонов и решениям святых отцов. Ведь если кто-нибудь пишет себя «вселенским», поставляя себя выше превосходящей его святой Римской церкви, которая есть глава всех церквей Божиих, то очевидно он объявляет себя противником святых Соборов и еретиком. Потому что, если он — «вселенский», то он имеет первенство перед кафедрой даже и нашей Церкви. А это является для всех верных христиан смешным, так как во всей вселенной Самим Искупителем мира даны главенство и власть (principatus ac potestas) блаженному апостолу Петру и через этого Апостола, заместителями которого, хотя и недостойными, являемся мы, святая католическая и апостольская Римская церковь постоянно, до сего дня и во веки содержит главенство и авторитет власти <…> Эта заповедь Господа апостолу Петру об управлении Церковью никакой другой кафедрой Вселенской церкви не должна быть осуществляема в большей степени, чем первенствующей Римской, которая каждый Собор и утверждает своим авторитетом, и охраняет непрерывным руководством”.

“Поэтому, если бы кто стал, чему мы даже не верим, называть Константинопольского патриарха вселенским или соглашаться на это, пусть знает, что он чужд православной вере и противник нашей святой кафолической и апостольской Церкви”.

Какая разительная перемена по сравнению с аргументацией святого папы Григория Великого, также выступавшего против титула “вселенский” для константинопольских патриархов!

Конечно, в Константинополе все эти заявления были встречены с огромным удивлением. Однако папа был очень нужен. Ввиду шаткости положения и сильной оппозиции иконопочитанию авторитет кафедры Ветхого Рима мог оказаться решающим и перевесить чашу весов в нужную сторону. Вместе с тем в Константинополе понимали, что восточные епископы послания этого никогда не примут, и поэтому перевели его весьма выборочно, опустив все спорные моменты.

Первая попытка открыть Собор в Константинополе в 786 г. сорвалась. Армия помнила и почитала Копронима. Поэтому соборные заседания пришлось эвакуировать из столицы.

VII Вселенский собор открыли лишь в 787 г. в Никее, что было весьма символичным. Присутствовало до 350 епископов и множество монахов. Всего было 8 заседаний Собора — первое в Никее, в церкви святой Софии 24 сентября 787 г. и последнее — в присутствии императоров в Константинополе 23 октября. Таким образом, Собор был сравнительно кратким.

Два легата римского папы заседали и подписывались первыми; но фактическим председателем, руководящим ходом дела, был патриарх Тарасий. Императрица лично не присутствовала: ее представляли на Соборе два сановника, не имевшие заметного влияния на внешнюю процедуру заседаний.

Посередине заседания между сидящими было положено Евангелие. Лишь на V заседании, по предложению римских легатов, постановлено было принести икону и поклониться ей. Этот эпизод весьма характерен и показывает, насколько за годы гонений все отвыкли от присутствия икон в церквах.

Особенностью Собора было еще и то, что на нем присутствовало несколько нареченных, но не рукоположенных еще во епископов в звании местоблюстителей кафедр, а также активное участие в нем игуменов или их представителей: они подписали заключительный орос Собора наряду с епископами. Это является иллюстрацией той важной роли, которую на Соборе играли монашествующие.

Весьма важным с канонической точки зрения был вставший на Соборе вопрос о принятии в общение епископов, высказывавших еретические взгляды или рукоположенных еретиками. Это единственный случай, когда вопрос такого рода был поставлен и подробно расследован на Вселенском соборе. Замешанных в иконоборческой смуте епископов разделили на три категории.

Епископы первой категории были, по всей видимости, так мало замешаны в иконоборчестве, что принятие их не столкнулось ни с какими затруднениями. Они лишь принесли свое искреннее раскаяние, исповедовали православную веру и немедленно были приняты в общение.

Принятие второй категории обсуждалось довольно долго. Было проведено тщательное расследование. В конце концов Собор пришел к следующему мнению:

Иконоборцев-епископов, которые не были “учителями ереси” в строгом смысле, принять в общение в их сане ввиду их раскаяния; если же их обращение в Православие — обман, то да судит их Бог.

Монашествующие выразили свое согласие с этим судом Собора. Патриарх сделал все возможное, чтобы достичь сознательного консенсуса по этому вопросу. Было указано, что имеются прецеденты принятия в общение в епископском сане таких влиятельных еретиков, как Маркелл Анкирский, Ювеналий Иерусалимский, Фалласий Кесарийский, Евсевий Анкирский, Евстафий Виритский и др. — на Халкидонском соборе; что признана была действительной и хиротония, полученная от еретиков: святитель Мелетий Антиохийский — от ариан, святитель Кирилл Иерусалимский — от Акакия Кесарийского и Патрофила Скифопольского, святитель Анатолий Константинопольский — от Диоскора, Иоанн Иерусалимский — от севириан, большинство отцов VI Вселенского собора — от монофелитов.

Монашествующие удовлетворились объяснением патриарха. Собор признал вопрос о принятии рукоположенных еретиками достаточно разъясненным; епископам предложили принести покаяние и зачитать свои исповедения веры, и наконец, 28 (29) сентября состоялось их принятие в общение.

К третьей категории принадлежал лишь митрополит неокесарийский Григорий, в свое время бывший одним из отцов копронимовского Собора 754 г., упорнее остальных державшийся иконоборческих взглядов. Но, по его словам, согласие настоящего Вселенского собора произвело на него такое впечатление, что он полностью чистосердечно раскаялся и просил у Собора прощения за свои предшествующие заблуждения. После серьезного обсуждения его случая было постановлено все же поверить его раскаянию и принять его в сущем сане.

После этого Собор приступил к вопросу об иконопочитании. Была проведена серьезная исследовательская богословская работа, подготовившая основания для ороса. Каждая цитата сверялась с источником. 5 (6) октября был зачитан орос копронимовского Собора и чрезвычайно подробное опровержение на него.

13 октября, на 7-й сессии Собора епископом Таврианским (Юж­ная Италия) Феодором был прочитан орос VII Вселенского собора. Вот он:

“И кратко сказать, мы храним ненововводно все церковные предания, установленные для нас письменно или без писания. Одно из них есть изображение иконной живописью, как согласное с рассказом о евангельской проповеди, служащее нам удостоверением подлинного, а не призрачного воплощения Бога Слова; ибо вещи, которые указывают взаимно друг на друга, без сомнения уясняют друг друга.

Поэтому мы, шествуя как бы царским путем и следуя богоглаголивому учению Святых отцов и преданию кафолической Церкви и Духу Святому, в ней живущему, со всяким тщанием и осмотрительностью определяем: подобно изображению честнаго и животворящего Креста,

полагать во святых Божиих церквах, на священных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах, и на путях,

честные и светлые иконы, написанные красками и сделанные из мозаики и из другого пригодного к этому вещества,

иконы Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, непорочной Владычицы нашей Святой Богородицы, также честных ангелов и всех святых и преподобных мужей.

Ибо чем чаще через изображение на иконах они бывают видимы, тем более взирающие на них побуждаются к воспоминанию о самих первообразах и к любви к ним,

и к тому, чтобы чествовать их лобызанием и почитательным поклонением (τιμητικὴν προσκύνησιν),

не тем, истинным по нашей вере служением (λατρείαν), которое приличествует одному только Божественному естеству, но почитанием по тому же образцу, как оно воздается изображению Честнаго и Животворящего Креста и святому Евангелию и прочим святыням, фимиамом и поставлением свечей, как делалось это по благочестивому обычаю древними.

Ибо честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней.

Вот таково учение Святых отец наших, то есть предание кафолической церкви, от конец до конец земли, приявшей Евангелие.

Осмеливающиеся иначе думать или учить, или согласно с нечестивыми еретиками отвергать церковные предания и измышлять какое-то нововведение, или отвергать что-нибудь из священного Церкви, Евангелие, или изображение креста, или иконное живописание, или святые останки мученика, или замышлять что-либо с хитростью и коварством для ниспровержения какого-либо из принятых в кафолической Церкви преданий, или давать пространное употребление священным сосудам или святым монастырям, постановляем,

если это будут епископы или клирики, извергать из сана, если же монахи или миряне — отлучать от общения”.

Таким образом, в оросе указаны: 1) основание для почитания икон — это Предание Церкви; 2) бесспорный образец иконопочитания, который не оспаривали и иконоборцы, это — почитание Креста; 3) места, где полагается изображать иконы; 4) материалы для изготовления икон (интересно, что о резных иконах в оросе ничего не говорится); 5) объекты изображения; 6) нравственный смысл почитания икон; 7) его догматические нормы; 8) и, наконец, церковные прещения на непослушных.

Подписав протокол, отцы восклицали: “Такова наша вера, таково учение апостолов! Анафема непримыкающим к нему, нечтущим икон, которые они называют идолами и  обвиняют за них христиан в идолослужении. Многая лета императорам! Вечная память новому Константину и новой Елене! Да благословит Бог их правление! Анафема всем еретикам, Феодосию лжеепископу Эфесскому, Сисиннию Пастилле и Василию Трикокаву. Анафема Анастасию, Константину и Никите, которые были последовательно патриархами Константинополя. Они суть Арий II, Несторий II, Диоскор II! Анафема ересиархам Иоанну Никомидийскому и Константину Наколийскому! Вечная память Герману (Константинопольскому), Иоанну (Дамаскину), Георгию (Кипрскому) — этим героям истины!”.

Свою победную песнь отцы Собора кончили словами: “и не узриши зла ктому (Соф 3:15), и мир на тя во вечное время”. Но Православию предстояло пережить еще новый период гонения от иконоборцев.

Причины воскрешения иконоборчества главным образом в том, что это движение было лишь отчасти церковным, но гораздо более политическим. Разбитое на церковной почве, оно сохраняло свою живучесть на почве политической.

Болотов отмечает, что задача церковных деятелей была очень сложна. Строя свои отношения с императорами-иконоборцами, они не должны были забывать, что императоры были влиятельной политической силой. Защитники иконопочитания при неосторожности могли оказаться в непосредственном противостоянии живому благоговению перед императорами со стороны простого народа. Они должны были решить, насколько византийский народ привязан к своим императорам. А привязанность эта была весьма сильной. И особенно в народной памяти были популярны императоры-иконоборцы, чьи славные правления воспринимались как золотой век. Особенно это было актуально на фоне неудач нынешних правителей.

Более того, восстановление иконопочитания, по всей видимости, большинством было понято и принято не как торжество только Православия, но и как политическая реставрация, как возвращение порядков до 716 г. Они стали влиятельной политической партией или, вернее, низвели себя до ее уровня. Но коли так, то и положение этой партии было не абсолютно прочным.

Иконопочитатели должны были высказывать суждения и по вопросам вполне политическим. Это расширяло круг столкновений и недругов, тем более, что иконопочитатели зачастую принимали совсем не верные политические решения.

После Собора продолжалось царствование святой Ирины. Ее пра­в­ление было не так славно, чтобы заставить византийских политиков забыть успехи времени Льва Исаврийца и Константина Копронима. Фаворитом императрицы был евнух Ставракий, который и управлял страной. В 781 г. Ирина обручила своего сына Константина с дочерью короля франков Карла Великого. Обручение (заочное) состоялось в Риме в присутствии Карла. Ратруда (по-гречески Эритро), совсем еще юная девочка, в столице Карла Аахене обучалась греческому языку. Константин был в нее влюблен (заочно) и переписывался с ней. Ждали, когда она подрастет, чтобы сыграть свадьбу. Но Ирина со временем потеряла нужду в упрочении союза с Карлом. После собора 787 г. мир с Западом был восстановлен и Ирина стала бояться роста влияния могучего франкского короля. В 788 г. она женила сына против его воли на армянке Марии.

Это не улучшило и без того напряженных отношений матери и сына. Вскоре Константин поднял восстание, отправил Ставракия и мать в ссылку и стал править единолично. Но через два года он примирился с матерью и вернул ее и Ставракия из ссылки. Правда, он продолжал не допускать их к правлению.

В 795 г. брак императора распался. Константин насильно постриг в монашество Марию-армянку и женился на фрейлине Феодоте. Игумен Феодор (будущий Студит) и ряд других видных монашеских деятелей разорвали общение с патриархом Тарасием за благословение “прелюбодейного” брака, и это несмотря на то, что Феодота была родственницей преподобного Феодора Студита. Она даже послала ему подарки, которые он отверг. Император сослал мятежных монахов, наказав их.

Все это весьма раздражало народ: преподобный Феодор Студит пользовался огромным авторитетом. Ирина вновь набирала популярность и вскоре ей удалось организовать успешный заговор. В день Успения 15 августа 797 г. Константин был схвачен и ослеплен; причем, это было сделано с такой жестокостью, что вскоре он умер.

Святая Ирина воцарилась единодержавно (797–802 гг.). С ее воцарением изгнанники вернулись со славой и восстановили общение с патриархом Тарасием. Ирина назначила преподобного Феодора игуменом Студийского монастыря в Константинополе, и эта славная обитель святого Иоанна Предтечи расцвела под управлением высокообразованного, энергичного, полного самоотвержения игумена.

Преподобный Феодор Студит (759–826 гг.) увеличил число насельников своего монастыря с 12 до 1000 человек. Монастырь был известен благотворительной деятельностью и активным служением братии. Преподобный Феодор ввел строгий общежитийный устав, монахи занимались как физическим трудом, так и книжными делами. Сам Феодор стал столь влиятельным лицом, что легко было усмотреть в нем преемника патриарху Тарасию.

Правление Ирины стало первым (но не последним) случаем непосредственного правления женщины в Византийской империи. Поэтому естественно, что многие восприняли это в штыки. Оппозиция особенно ощущалась на Западе: там даже высказывались предположения, что теперь трон в Константинополе вакантен. В этом контексте и произошло событие, имевшее весьма далеко идущие последствия. Папа Лев II, переживавший в Риме большие нестороения, и получавший помощь не от Константинополя, а только от Карла Великого, в Рождество 25 декабря 800 г. венчал его в Риме титулом императора.

Это мыслилось не как восстановление Западной Римской империи, но как введение Карла во власть над единой Империей. Однако в Византии Карл стал считаться бунтовщиком из западных провинций, восставшим против законных василевсов. Карл смотрел на вещи реалистично и послал к Ирине сватов, надеясь решить проблему таким “само собой разумеющимся” шагом. Однако в Византии предложение Карла было воспринято как оскорбление, которое могло быть оправдано только полной неотесанностью диких западных варваров. Сватам дали от ворот поворот, прочитав им предварительно лекцию о правилах хорошего тона.

Византийское достоинство было спасено. Однако с внешнеполитической точки зрения правление Ирины было крайне неудачным. Арабы вновь заняли большую часть Малой Азии, а болгары — Фракию. Армия волновалась. Казна была пуста. В 802 г. поднялся мятеж. Святая Ирина была свергнута и сослана в монастырь на остров Лесбос, где через год окончила свои дни в аскетических подвигах († 9 августа 803 г.). Вскоре после смерти она была канонизирована.

Новым императором стал Никифор (802–811 гг.) — государственный казначей. Он был весьма компетентным правителем, но ему не везло. Будучи иконопочитателем, он пошел на ряд непопулярных шагов. В надежде исправить финансовое положение Империи он решил вновь урезать льготы монастырей, слишком усилившихся при Ирине. В частности, он ввел налоги на монастыри, которые отменила Ирина, и провел ряд подобных мер. Кроме того, Никифор распорядился признать брак Константина VI с Феодотой законным, из-за чего вновь поссорился со студийскими монахами. Императору пришлось переселить несколько народов, чтобы заселить ряд опустошенных областей. Все предпринятые им меры были направлены на укрепление двух столпов византийской государственности — армии и доходов в казну.

В 806 г. скончался патриарх Тарасий. Все ожидали, что новым патриархом станет преподобный Феодор Студит. Однако Никифор понимал, как неудобен для его политической программы будет патриарх в духе и силе Феодора, не знающий компромиссов при защите независимости Церкви. Поэтому он сделал все, чтобы патриархом был избран другой человек. Им стал святитель Никифор, вполне, впрочем, православный человек. Вскоре преподобный Феодор Студит стал его ближайшим советником и сподвижником.

Император Никифор энергично воевал, хотя не был профессиональным военным. В своих походах он сам возглавлял армию, разбил ряд славянских племен, к тому времени уже ставших грозой Балкан. Однако справиться с арабами было не так просто. Никифор уступил ряд стратегических крепостей знаменитому Гаруну аль-Рашиду, но кое-как ему удалось откупиться и заключить мир с арабами. Лишь после смерти Гаруна (809 г.) опасность миновала.

Главное внимание византийской политики было направлено на Балканы. Там сформировалась мощная Болгарская империя под правлением хана Крума. После ряда кампаний, прошедших с переменным успехом, армия Никифора была наголову разбита (811 г.). Он сам погиб в сражении, и Крум сделал из его черепа чашу для вина.

Новым императором стал Михаил I Рангаве (811–813 гг.), который тоже был иконопочитателем. Он вызвал всех сосланных и сделал преподобного Феодора Студита своим советником. Это был ошибочный шаг — если в делах церковных преподобный Феодор давал замечательные советы, то для политики они не слишком годились. Положение императора было отчаянным. В 812 г. Михаил даже был вынужден признать Карла Великого василевсом (как бы своим западным младшим коллегой). Тем не менее императором римлян Карл не был признан никогда.

Интересен эпизод с гонениями на дуалистическую секту павликиан, затеянными Михаилом I. Павликиане компактно проживали в Малой Азии на территории между сферами влияния Византии и арабов. Но было их достаточно и в Константинополе. Крайние ревнители, окружавшие трон, убедили императора принять закон о смертной казни павликиан. Помимо своих дуалистических воззрений и эзотерических ритуалов, павликиане были врагами церковного культа и, в частности, иконопочитания. Но пламенный защитник икон преподобный Феодор Студит со всей силой убеждения восстал против этого и добился отмены императорского закона. “Не угодно Богу такое убийство”, — писал он императору, а патриарху сказал: “Церковь не мстит мечом”.

Война с болгарами продолжалась. После ряда значительных побед болгары предложили ультиматум, предусматривающий обмен перебежчиками с обеих сторон. Михаил был готов его принять, но преподобный Феодор Студит запретил императору выдавать тех, кто прибегл к его помощи, и велел ему продолжать войну. Крум вновь разбил византийцев; армия взбунтовалась. Солдаты-иконоборцы ворвались в церковь, где был похоронен их незабвенный Константин Копроним, и вскрыли его гробницу с криками: “Восстань и помоги гибнущему государству!”. Они даже распустили молву, что гроб раскрылся сам, что Константин встал, сел на коня и отправился воевать с болгарами.

В июле 813 г. Михаил I был низвержен и на трон взошел иконоборец Лев V Армянин. Михаил был пострижен в монахи, а сын его был кастрирован и тоже пострижен в монахи. Вскоре мы услышим о нем как о патриархе Игнатии.

Лев V Армянин (813–820 гг.) видел себя вторым Копронимом. В долгой войне с болгарами удача, наконец, вернулась к византийцам. Император Лев нанес поражение страшному Круму, развеяв, таким образом, миф о его непобедимости. Тот вскоре скончался, а в 818 г. Лев вновь наголову разбил болгар. Таким образом Империя была спасена.

Иконоборчество император начал вводить исподволь, очень осторожно. В кругу своих приближенных он высказывал мнение, что бедствия (успехи сарацин) постигают Империю “не за что иное, как лишь за поклонение иконам” и доказывал это тем, что императоры-иконоборцы, в отличие от их преемников, и царствовали, и умирали благополучно. Сочувствующие иконоборчеству нашлись не только среди военных, но и среди иерархов.

Перед праздником Рождества Христова 814 г. толпа солдат бросала камнями в образ Спасителя над воротами дворца. Император приказал снять образ под предлогом защиты святыни от поругания. 25 де­кабря перед причащением он поклонился иконе, а 6 января 815 г. — уже нет. Вскоре после этого император стал убеждать патриарха отказаться от иконопочитания. Патриарх был непоколебим.

В 815 г. святой патриарх Никифор был низложен и отправлен в ссылку. 1 апреля 815 г. (в день Пасхи) патриархом был поставлен Феодот, начальник лейб-гвардии и родственник Копронима. По словам хрониста, он был “безгласнее рыбы, бессловесный, скотоподобный и кроме нечестия ничего не знающий”. Он был совсем необразованным и полуграмотным человеком.

После Пасхи того же года Лев Армянин созвал собор в святой Софии под председательством этого патриарха. Православные иерархи и монахи отказались в нем  участвовать, были низложены и отправлены в ссылки. Это был так называемый 2-й иконоборческий собор. Иконоборцы считали его поместным.

Собор объявлял вновь восстановленными решения иконоборческого Собора 754 г., а Вселенский собор 787 г. — потерявшим силу. Тем не менее его решения были помягче копронимова собора — позволялось оставлять иконы в церквах, но вывешивать повыше, чтобы они служили для неграмотных вместо писания, лишь бы невозможно было “для необученных и нетвердых в вере” возжигать перед ними свечи или их лобызать. Было сказано, что Ирина восстановила незаконное почитание икон по женскому слабоумию. Но определялось, что иконы — не идолы, а Влахернский собор Копронима не объявлялся Вселенским (утверждалось, что было всего шесть Вселенских соборов).

Не подписывавшие орос епископы и игумены ссылались и наказывались. Преподобный Феодор Студит даже написал собору обличительное письмо, был наказан пыткой (его били воловыми жилами и морили голодом) и сослан. Но и из ссылки он писал обличительные послания и руководил борьбой с иконоборцами. Активно выступал против иконоборчества и ссыльный патриарх святитель Никифор.

Святые Феодор Студит и патриарх Никифор основывали свои доводы против иконоборцев на понятии ипостасного единства Божества и человечества во Христе. Образ, икона всегда изображает лицо, личность, то есть божественное Слово. В воплощении Бог-Слово воспринял человеческую природу. Следовательно, на иконе изображена личность воплощенного Бога. На сиянии вокруг головы Христа всегда пишется греческий перевод священной ветхозаветной тетраграммы (Ягве) — ὁ ὤν, чтобы показать, кто изображен. Но внешнее обличие Спасителя — человеческое — есть обличие исторического Иисуса; Его человеческой природы.

“Непостижимый зачинается во чреве Девы; Неизмеримый становится ростом в
три локтя;
Безграничный приобретает границы; Неопределимый встает, садится и ложится;
Вездесущий положен в колыбель; Вневременный постепенно достигает возраста
двенадцати лет;
Безвидный приобретает очертания, и Бестелесный облекается телом <…>
А потому Он один и описуем и неописуем”.
(Преподобный Феодор Студит. “Опровержения”)

Преподобный Феодор писал очень живым и образным языком. Не боялся он и резких выражений. Особенно обличал он засилие царства над Церковью. Конфликт со Львом Армянином дал Феодору повод сказать царю такие слова: “Слушай, царь, что сказал божественный Апостол — положи Бог в Церкви первее апостолов, второе пророков, третие пастырей и учителей, а не сказал: царей. Тебе вверено гражданство и войско; об этом заботься, а Церковь оставь”.

Этому же разделению Божиего от кесарева преподобный Феодор поучает и робкое рядовое монашество. “Где, — говорит он, — слова: глаголах пред цари и не стыдяхся? Где слава и честь нашего сословия?”. “Ты говоришь, — пишет преподобный Феодор игумену Василию, уговаривая его противиться царю Льву V Армянину, — что никогда не видел императора, не представлялся начальникам и оттого чувствуешь страх. Нет, отец! <…> пусть он боится тебя так же, как бесы <…> Обличай его, если он пустословит, ведь Ахава обличал Илья и Ирода Иоанн, других — другие”.

Игуменов, подписавшихся под оросом 815 г., преподобный Феодор обличает беспощадно: “Господа игумены, как слышно, говорят, кто мы такие, чтобы оказывать сопротивление? Во-первых, — говорит преподобный Феодор, — вы — христиане, которые теперь непременно должны говорить. Потом — монашествующие, которым не следует увлекаться ничем, как непривязанным к миру. Затем игумены, которые должны отклонять соблазны от других и никому не давать повода к искушению. И какой соблазн и искушение или, вернее, унижение произвели они собственноручной подпиской, надо ли об этом говорить? Ибо, если молчание есть отчасти согласие, то утверждение этого согласия подписью пред целой Церковью — какой это позор? Но что сказал Христос? Всяк, иже исповесть Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим. А в случае отказа от исповедания? А если они дали собственноручную подписку не сходиться друг с другом, то ведь это — отказ. Ибо как они будут соблюдать сказанное Христом: грядущего ко Мне не изжену вон? Приходит к ним кто-нибудь, спрашивая и желая узнать истину, — что же ответит ему игумен? Вот что: я получил приказ не говорить. Итак, они дали подписку повиноваться императору вопреки Христу. Если ты скажешь при подписке: я восклицал, что я поклоняюсь святым иконам, то прости, брат, и Пилат, устами выдавая себя за невинного в убиении Христа, тростью утвердил смерть Его”.

Император Лев V устранял иконы и все те части богослужения (тропари, стихиры), в которых замечались идеи иконопочитания. На их место вставлялись новые строки в духе иконоборческого богословия. Написаны были новые учебники для учителей и школ с целью перевоспитать юношество. Повторялась старая история. Гонение было тяжко своей систематичностью, всеобщностью, сыском и шпионажем. Преподобный Феодор так рисует его в своих письмах: “Невозможно произнести ни одного благочестивого слова, — опасность близка, так что муж опасается жены своей. Доносчики и записчики наняты императором для разведки: не говорит ли кто чего неугодного кесарю или не уклоняется ли от общения с нечестием, или не имеет ли какой-нибудь книги, содержащей сказания об иконах, или самой иконы, не принимает ли изгнанного или не помогает ли содержимым под стражей ради Господа? И если будет обличен в этом, тотчас схватывается, бичуется, изгоняется, так что и господа преклоняются перед рабами по страху доноса”.

В письме в Рим преподобный Феодор так описывает гонения и муки православных. “Ох, страшно и слышать! Досточтимая икона Спасителя, которой и бесы страшатся, подвергается поношению и унижению. Не только в царствующем граде, но и во всех местах и городах жертвенники истреблены, святыни осквернены. Умолкли все уста благочестивые от страха смерти, открылся противный и богохульный язык”. Вот как он описывает гонения на монахов и монахинь. “Одни из них испытывали насмешки и бичевания, другие — узы и заключение под стражей, скудно питаясь хлебом и водой; иные отправлены в ссылку, другие — скрываются в пустынях, горах, вертепах и пропастях земных; а некоторые, претерпев бичевания, уже мученически переселились к Господу; есть и такие, которые, посаженные в мешок, брошены ночью в море, как стало известно через очевидцев”.

В Рождество 820 г. Лев Армянин был свергнут. Он был убит в церкви. Одетые в фелони заговорщики напали на него на Рождественской утрени во время ирмоса 7-й песни. Царь вбежал в алтарь и стал отмахиваться крестом, прося пощады. Убийца заявил ему: “Теперь не время пощады, а убийства” и отсек ему руку с крестом, а другой отсек голову.

Православные встретили эту политическую перемену с чересчур даже живой радостью. Преподобный Феодор Студит, со свойственной ему прямотой и политической упрощенностью, в весьма восторженной форме приветствовал этот переворот. Он писал: “Следует восхищаться не городу какому-то, но, можно сказать, всей подсолнечной. Истребил Господь не Сигона, царя Амморейского, и не Ога, царя Васанского, царей малых и угнетавших малую часть вселенной, а новоявленного и великого дракона, опустошавшего великую часть вселенной, змия коварного и шипевшего богохульством, мерзость запустения, сосуд гнева, сына Тавеилова (Ис 7:6) — чтобы не сказать Каваллинова, — порождение Ахава, полноту нечестия, гонителя Христова, врага Богородицы, противника всех святых. Да возвеселятся небеса и радуется земля! Да искаплют горы сладость и холмы правду! Пал враг, сокрушен мучитель наш. Заградились уста, глаголящие неправду. Обуздана рука Авессалома. Погиб жестокосердный фараон. Отступнику именно и надлежало таким образом лишиться жизни. Сыну тьмы и следовало встретить смерть ночью. Обнажавшему божественные храмы и надлежало в храме Господнем увидеть обнаженные против него мечи. Разрушителю божественного жертвенника и следовало не получить пощады у жертвенника. Надлежало подвергнуться отсечению руки, посягавшей на святыню, — пролиться нечестивой крови за пролитие крови праведных”… и так далее.

В том же духе звучит и церковная анафема Льву Армянину: “Паки тезоименному злому первому зверю, злоковарному второму адову псу, ратнику Божия Церкви, мучителю рабов Христовых, а не царю, Льву Армянину, сотаиннику второму Арию — псевдопатриарху Адонию, злейшим иконоборцам, паче же христоборцам, и со единомудренники их — анафема!”.

Однако патриарх Никифор, хотя и пострадавший от Льва Армянина, но человек светской карьеры, понимал политические заслуги Льва и потому выразился более бесстрастно, сказав, что “ромейское государство потеряло хотя и нечестивого, но великого своего заступника”.

Более чем он наивный в политических делах преподобный Феодор Студит писал новому императору Михаилу II Травлу — бывшему начальнику дворцовой стражи: “Христолюбивейший владыко! Время примириться нам с Христом при посредстве и по благословению твоей мирной державы, соединиться нам с верховной из церквей Божиих, с римской, и через нее с прочими тремя патриархами, чтобы единодушно едиными устами прославлять Бога, величая и ваше благочестивейшее и превожделенное царствование”.

Итак, на трон Империи взошел Михаил II Травл (“Косноязыч­ный”,820–829 гг.). Действительно, Михаил II тотчас дал амнистию всем сосланным за иконы при Льве V. Вернулись патриарх Никифор и Феодор Студит. Они по шаблону думали, что воцарился иконопочитатель, а потому представили новому кесарю проект созыва собора. Преподобный Феодор Студит агитировал дружественного ему патриция Стефана, думая через него воздействовать на нового императора. “Вперед, — пишет ему преподобный Феодор Студит, — вступай на подвиг. Говори благое досточтимому слуху благочестивого императора нашего. Да подражает он приснопамятному Иосии. Да будет он новым Давидом, истребляя дела злейшего Льва и таким образом умилостивляя Бога и венцом мирного правления делая непобедимой державу своей империи”.

Но Михаил также оказался иконоборцем, происходившим из семьи павликиан. Правда, будучи павликианином, он ненавидел всякие религиозные гонения и поэтому объявил полную терпимость. Он писал: “Я вступил на престол не для того, чтобы вводить новые догматы веры, но и не для того также, чтобы вводить изменения в уже преданных и исповедуемых догматах. Итак, пусть каждый поступает в этом отношении, как ему угодно, не боясь никаких неприятностей и лишений <…> Совершенно безразлично почитать или не почитать иконы <…> Кто прежде нас иследовал церковные догматы, тот пусть и отвечает за то, что он сделал, хорошо или нет. А мы в каком положении застали Церковь, в таком решили и оставить ее. Принимая это соображение, мы и настаиваем: глубокое молчание да будет об иконах.

И потому пусть никто не смеет поднимать речь об иконах (в ту или другую сторону) и да будет совершенно устранен и удален и Собор Константина (754 г.), и Тарасия (787 г.), и ныне бывший при Льве (815 г.) по этим вопросам”.

Терпимость сохранялась более или менее в течение всего царствования Михаила II Травла. Лишь в последний год своего царствования он бросил в тюрьму нескольких видных иконопочитателей.

Это царствие интересно также одним историческим эпизодом, имевшим громадное значение для западной культуры. Михаил послал в дар франкскому королю Людовику Благочестивому (сыну Карла Великого) орган и часть мощей святого Дионисия Ареопагита. Орган (который в Византии использовался только в качестве светского музыкального инструмента) настолько пришелся по нраву благочестивому франкскому королю, что тот стал использовать его в церкви. А мощи святого Дионисия сочли мощами первого легендарного епископа Лютеции святого Дени (точнее, с тех пор его стали отождествлять со святым Дионисием Ареопагитом). Для них построили знаменитый собор в Сен-Дени под Парижем, который стал усыпальницей французских королей.

После смерти Михаила Травла воцарился его сын Феофил (829–842 гг.), человек рафинированно образованный, в отличие от своего полуграмотного отца, но также и твердых иконоборческих убеждений. Он любил богослужения, сочинял стихиры (например, ему принадлежит 3-я хвалитная стихира на Неделю Ваий (“Изыдите языцы”), занимался церковным композиторством и даже регентством.

Но он начал беспощадное гонение на иконопочитателей. В 833 г. он поставил патриархом своего учителя Иоанна Грамматика, фанатичного иконоборца. Тут же был созван своего рода иконоборческий собор, после которого из церквей были вынесены все иконы, изографов пытали и убивали.

Монастыри вновь были отобраны у монахов, им запрещалось показываться в городах. Феофил устраивал диспуты, но горе тем иконопочитателям, которые осмеливались возражать ему. Явились на диспут уроженцы Иерусалима два брата-монаха, святые Феодор и Феофан, прозванные потом “начертанными”. Когда они указали императору на ошибку в цитируемом тексте, тот взбесился, заявив: “Не­спра­ведливо, чтобы царь был оскорбляем такими людьми”. Он приказал бить монахов палками (до 200 раз), а затем вырезать на их лицах по двенадцать строк ямбических стихов собственного сочинения, очень неуклюжих. Феофил издевательски сказал: конечно, ямбы плохонькие, но ведь лучших они не заслуживают. “Пиши, пиши, царь, — ответили ему исповедники, — что тебе угодно; это будет прочитано перед праведным и страшным Судиею”. Преподобный Феодор в ссылке умер, а Феофан при святой императрице Феодоре стал митрополитом Никейским. Нужно отметить, что Феофил к концу своего царствования чувствовал, что его фанатизм затрачен попусту; и в его семействе иконопочитание пустило глубокие корни.

По словам Болотова, возобновление иконоборчества после VII Вселенского собора явилось словно для того, чтобы дать доказательство, что это движение погибает на церковной почве своей естественной смертью от истощения сил. Иконоборцы-эпигоны были уже не то, что иконоборцы-инициаторы. Правда, эта реставрация икономахов в политических сферах была встречена сочувственно, но, кажется, только потому, что военные неудачи при Рангаве слишком живо напомнили византийцам о славных победах Льва III и Константина. Это было оживление военно-династического предания. Но династия Копронима угасла, и для этой традиции не оставалось практической почвы.

Феофил был вдовцом; став императором, он решил жениться второй раз. Летописец об этом рассказывает так: “Мать Феофила Ефросиния послала по всем областям и собрала красивых девиц для брачного выбора Феофилу. Поставив их всех в палате, называвшейся Жемчужный Триклиний, мать дала Феофилу золотой перстень со словами: отдай той, которая понравится. Была в числе невест одна благородная девица по имени Икасия, чрезвычайно красивая. Феофил увидел ее и, восхитившись ее красотой, сказал: не через жену ли произошло зло? Икасия со скромностью возразила: но через жену же берет начало и лучшее. Оскорбленный возражением, царь отверг Икасию и отдал перстень Феодоре, родом памфлагонянке” ¹. Она была полуармянка. Икасия (Кассия) ушла в монастырь и стала писательницей церковных стихир. Ей принадлежат 1, 3, 4 и 5-я песни канона Великой Субботы и стихира на вечер Великого Вторника самогласна: “Господи, яже во многие грехи впадшая жена…”, которую она якобы написала под влиянием отказа царя.

Итак, в 831 г. Феофил женился на святой Феодоре. С ней в его семью вошло тайное иконопочитание. Феофил закрывал на это глаза, но не мог не знать этого. Так, в отчаянии, он заболел и в 845 г. умер. Перед смертью он казнил любимого войсками генерала Феофова, опасаясь соперничества для сына, и умер с его головой в руках.

На престол вступила вдова Феофила святая Феодора как регентша трехлетнего Михаила III, известного в дальнейшем под прозвищем Пьяница.

Уже через полтора месяца после смерти Феофила праздновали Торжество Православия. Была восстановлена веротерпимость. Константинополь быстро наполнился вернувшимися из подполья и ссылок монахами. Патриарх Иоанн Грамматик был низложен. Патриархом был поставлен святитель Мефодий, бывший исповедником при Феофиле. Царица поставила условием своего содействия восстановлению икон, чтобы на ее мужа не произносилась анафема и чтобы он был прощен как якобы осознавший в последние минуты свои заблуждения и покаявшийся и лобызавший святые иконы. Наверное, она сама прикладывала к его устам иконы, когда тот был уже без сознания.

Епископы колебались, но в конце концов дали царице письменный документ о прощении.

Феодора устроила открытое церковное торжество, которое пало на первое воскресенье Великого Поста. В тот год, в 843 г., это было 11 мар­та. С тех пор Торжество Православия всегда отмечается в первое воскресенье Великого Поста. Иерархи были приглашены на торжественный обед во дворец; там был и святитель Феофан Начертанный. Феодора оказала ему знаки внимания и выразила сожаление, что он столько претерпел за иконы. Святитель Феофан не выдержал и резко ответил: “За эти письмена я буду судиться с твоим мужем и царем перед нелицеприятным судом Божиим”. Феодора заплакала и обратилась к патриарху: “Что же значит данное вами прощение, если царь не только не считается прощенным, но и вызывается и привлекается к допросу на суде Божием?”. Неприятный для царицы эпизод кое-как удалось замять.

Со временем праздник Торжества Православия приобрел всеобщий широкий характер торжества Церкви над всеми ересями.

Патриарх Мефодий умер в 847 г. Его преемником стал патриарх Игнатий (сын императора Михаила). Наступила эпоха святителя Фотия. Это было время больших переворотов и государственных, и церковных. Но иконоборчество не всплыло ни разу. Оно умерло естественной смертью.

Император Михаил III Пьяница, достигнув 16-летнего возраста, заключил мать и сестер в монастырь и воцарился единолично. Он правил до 867 г., когда был убит своим собутыльником, бывшим конюхом Василием, воцарившимся после него и основавшим Македонскую династию.

На Западе Собор 787 г. был воспринят с неудовольствием. Перевод его ороса на латынь был очень плох, да и вообще франки плохо разбирались во всех этих тонкостях. Главное, они не смогли уловить разницу между поклонением (почитанием) и служением.

Поэтому в ответ на посланные ему папой Адрианом I акты VII Никейского собора Карл (около 794 г.) направил ему так называемые “Libri Carolini Quatuor”, составленные около 790 г. по его поручению франкскими богословами. В книгах выражается обида, что на Вселенском соборе обошлись без всякого участия франков, в то время как сами франки ничтоже сумняшеся почитали себя куда выше восточных богословов. Библейские доводы отцов Собора о законности иконопочитания авторы книг отвергают, считая, что греки оказались неспособными понять глубокий таинственный смысл текстов Писания. Интересно и такое странное требование авторов “Libri Carolini”: признавать свидетельства латинских Отцов, а из греческих — только тех, творения которых известны в латинском переводе.

При созыве Вселенского собора императоры обычно довольствовались тем, что извещали папу, а тот присылал своих легатов. Византийцы вполне готовы были считать, что голос папы и есть голос всего Запада. Однако очевидно, что франки, при своих особых отношениях с папством, не разделяли этого убеждения: им казалось зазорным то, что папа решил это дело без их согласия. И в то время, когда Адриан давал свое согласие и уверял Восток в том, что на Западе все обстоит благополучно, на самом деле ему приходилось сталкиваться с большими трудностями. Но по-своему франкские богословы были правы: из-за плохого перевода и неразумения ими терминов и действительно могло показаться, что греческие отцы призывают воздавать иконам то поклонение, которое тварь воздает только Богу. Однако отвергая этот взгляд, франки слишком опасно приблизились к иконоборчеству.

Взгляды франкских богословов по данному вопросу сводятся к следующему: 1) оба Собора (754 г. и 787 г.) не правы, так как иконы не идолы, но и служить иконам не должно; 2) одному только Богу должно служить, одному только Ему воздавать поклонение, одного Его славить; 3) святым должно быть воздаваемо почитание; 4) иконы, за отвержением всякого им служения и поклонения (во всех формах, например, воскурением фимиама и возжиганием свеч) дозволяется употреблять для памяти о прошедшем и для украшения; 5) иконы нельзя сравнивать со священными сосудами, Евангелием, крестом, мощами святых; 6) но, с другой стороны, их как предметы священные не следует ставить в местах нечистых, например, при дорогах.

На Франкфуртском соборе 794 г. VII Вселенский собор был окончательно отвергнут, и были приняты такие же, как и в “Libri Carolini” полуиконоборческие постановления. Вот его второе правило: “Пред­ло­жен был для обсуждения вопрос о новом соборе греков, который они составили в Константинополе для установления поклонения ико­нам и в котором написано, что те, которые не чествуют икон святых служением и поклонением так же, как Божественную Троицу, предаются анафеме. Названные выше святые отцы наши всячески отвергли и презрели и поклонение и служение, и согласно осудили”.

И тут папа Адриан I, несгибаемый борец за честь престола святого Петра, писавший столь дерзновенные послания в далекий Константинополь, направил весьма смиренное письмо не столь далекому королю Карлу. Он приносит извинения перед Карлом за участие своих легатов в VII Вселенском соборе, говоря, что он понимает ошибки греков, но должен был поддержать их ради мира церковного ².

Иконоборчество во франкской церкви было преодолено лишь во второй половине IX в.

Сегодня слабые следы иконоборчества остались лишь в армянской церкви. Армяне почитают кресты и мощи, но отношение к иконам у них традиционно настороженное, хотя в современных армянских церквах иконы можно встретить все чаще, — очевидно под благотворным воздействием внешних контактов.

Вселенские Соборы. Таблица

 Читайте также

• Вселенский Собор: навстречу Святому и Великому Собору?
• Память Святых отцов Шести Вселенских соборов: единство в Главном (+Видео)

Одно из воскресений Святая Церковь посвящает памяти Святых отцов Шести Вселенских соборов. Что это за Соборы, память которых Церковь чтит не один раз в году? — вспоминается и каждый Собор по отдельности, и Отцы всех Соборов разом.