В 1958 году после многолетней изоляции от всего мира Московская Патриархия открывает в Сирии одно из первых своих представительств. Для этого в Дамаск направляется архимандрит Иоанн Вендланд. Именно на него была возложена задача растопить лед непонимания, изменить отношение к Русской Православной Церкви на Ближнем Востоке.
Архиепископ Нифон Сайкали, настоятель подворья Антиохийской церкви в Москве, рассказывал, какое впечатление тогда, в далекие 1950-е производил на окружающих этот приехавший из Советского Союза священник:
— Особая личность, необыкновенно привлекательная. Он прекрасно говорил на французском, немецком языках. Это человек, который возвышал роль России на Ближнем Востоке. Он тянул людей к России. В нем я ничего не видел советского. Но он был патриотом, и государство его за это тоже уважало. Личность! Говорить о ком-то или о чем-то плохо было не по его характеру.
Мы публикуем очередные фрагменты из книги Эльвиры Меженной «Будем делать дела любви», в которых рассказывается о пребывании будущего митрополита Ионна (Вендланда) в Сирии и Ливане в конце 1950-х годов прошлого века.
«…Скучаю по Вам, по русской службе, по Родине»
Если бы не горячее желание архимандрита Иоанна жить и служить Богу в родных пределах, о такой поездке можно было только мечтать. Антиохийская Православная Церковь насчитывает почти двухтысячелетнюю историю. Ее основатели — первоверховные апостолы Петр и Павел. Из Антиохии вышли святые и святители Евангелист Лука, Игнатий Богоносец, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин, Косьма, Андрей Критский. Именно в Антиохии последователи Христа «в первый раз стали называться христианами». До этого члены Церкви Христовой чаще всего именовали друг друга «учениками» и «братьями».
Литургия Иоанна Златоуста, выходца из этих мест, стала неотъемлемой частью православного богослужения. Антиохия — родина литургической поэзии, начало которой положили преподобные Ефрем Сирин и Роман Сладкопевец. Богословская школа, основанная в Антиохии в IV веке, была в числе первых. Предстоятели Антиохийской Церкви занимали первенствующее положение на поместных и вселенских соборах. Из Антиохии исходили проповедники и миссионеры, просветившие Светом Истины Персию, Армению и Грузию. Первое глубоко аргументированное обоснование иконопочитания сформулировал уроженец Дамаска преподобный Иоанн Дамаскин. Сирия и Палестина стали оплотом сопротивления иконоборческому учению. Здесь были отточены догматические убеждения, восторжествовавшие на VII Вселенском Соборе.
На земле древней Антиохии можно собственными ногами пройти по «дороге в Дамаск», постоять на том месте, где гонитель христиан Савл услышал Господа и стал апостолом Павлом. Увы, можно постоять и на другом месте — у подножья горы, на которой мучимый завистью Каин убил брата своего Авеля.
Связь России с Антиохией восходит в самую глубокую древность. Первый митрополит Киевский Михаил был родом из Сирии. Он горячо распространял Христову веру на русской земле, построил первый монастырь. Митрополит Макарий (Булгаков) в «Истории Русской Церкви» отмечает беспрерывную помощь, оказываемую Россией «четырем патриархам православным, не имеющим другого покровителя, кроме твоей царственности» (из письма Патриарха Александрийского Мелетия Пигос — царю Феодору Ивановичу).
В 1586-м году первый из Антиохийских и Восточных Патриархов, Иоаким, посетил Россию. Борис Годунов высказал желание православной Руси иметь своего патриарха. Идею об учреждении патриаршества на Руси Патриарх Иоаким одобрил и поддержал русскую просьбу перед Патриархом Константинопольским Иеремией. Последний в 1589-м году принял участие в соборном избрании митрополита Московского и всея Руси Патриархом.
Россия всегда помогала Антиохийской церкви деньгами, иконами, церковным убранством. Восточнее иерархи обращались к богатой Российской церковной и царственной власти при всяком затруднительном положении. В 1848-м году в Россию прибыл посланец Антиохийского Патриарха митрополит Неофит с просьбой помочь в деле учреждения в Сирии духовного училища, типографии и восстановления храма святителя Николая в Дамаске. Помощь ему оказали. Митрополит Московский Филарет Дроздов предоставил Антиохийскому патриархату церковь для подворья в Москве.
Антиохийский Патриарх приезжал в Россию на празднования 300-летия Дома Романовых в 1913 году. Он принял участие в нескольких архиерейских хиротониях, среди которых архимандрита Алексия Симанского —будущего Патриарха Московского и Всея Руси.
Когда Константинопольский Престол признал Обновленческую Церковь, как истинную Русскую Православную Церковь, Антиохийский Патриарх Григорий IV объявил живоцерковников «богоборным сатанинским сборищем» и решение Константинопольского Патриарха назвал «совершенно недопустимым, весьма прискорбным, и ни на чем не основанным». В своем послании Патриарх признавал «единственно законной высшей церковной властью Всероссийского Патриарха Тихона».
После революции контакты Русской и Антиохийской Православных Церквей держались на традиционно дружественном отношении православных арабов к русским. Правда, в среде антиохийского епископата появились и такие иерархи, которые в духе времени спешили перенести неприятие атеистического советского правительства и на гонимую Русскую Православную Церковь. Однако немало иерархов сохраняли симпатии к России. Некоторые когда-то учились в Российских духовных академиях, говорили по-русски, любили русских благочестивых людей, а кроме того с недоверием относились к Западу, который в прошлом был для православных источником больших бед.
Одно из первых впечатлений архимандрита Иоанна в Дамаске: «Здесь многие архиереи говорят по-русски. Даже не бывший в России епископ Селевкийский Сергий очень умилительно поет «Жил-был у бабушки серенький козлик» и «Дети, в школу собирайтесь».
Патриарх Александр III во время Второй мировой войны обратился к христианам всего мира с просьбой о поддержке России и ее народа. Широко известна история Илии Карама, митрополита Гор Ливанских. С его именем связано предание о чудесном заступничестве Богородицы за Россию в годы войны с фашизмом. Говорили, что он сумел сообщить советскому правительству волю Божию о необходимости открыть в России все церкви, вернуть из лагерей священников, пройти Крестным ходом с Казанской Иконой Божией Матери вокруг святого града Петра — и никакой враг его не одолеет.
У этой истории есть как сторонники, так и недоверчивые оппоненты. Сколько здесь правды, а сколько красивого преувеличения сказать уже трудно. Но после войны митрополит Илия посетил Москву, Ленинград (где возложил изготовленную в Ливане священную корону на Казанскую икону Божией Матери), Киев и Одессу. С возрождением Русской Церкви митрополит Илия связывал судьбу вселенского Православия, неоднократно называя в своих проповедях русский народ «любимым народом Господа», а Россию — «домом Пресвятой Богородицы».
Первая зарубежная поездка Святейшего Патриарха Алексия I в 1945 году была на Восток. Тогда в Москве вновь открылось закрытое в 1929 году Антиохийское подворье, расположенное в храмах св. Архангела Гавриила и великомученика Феодора Стратилата в центре Москвы. Делегации восточных иерархов после войны несколько раз приезжали в СССР.
А в 1958 году в Дамаске открылось представительство Московской Патриархии при Антиохийской церкви. Газета «Известия» писала: «По этому случаю представитель Московской патриархии архимандрит Иоанн дал торжественный обед, на котором присутствовали митрополиты Антиохийской церкви, члены Высшего совета православной церкви Сирийского района ОАР, представители Греческой православной церкви, а также генеральный консул Советского Союза в Сирийском районе ОАР В. И. Корнев . Архимандрит Иоанн и глава Антиохийской церкви Александр обменялись речами, в которых подчеркнули наличие тесных исторических связей между Русской и Антиохийской церквами и глубокой дружбы между арабским и советским народами. Обед прошел в исключительно дружественной и сердечной обстановке».
Приехав в Дамаск, о. Иоанн временно остановился в Греческой патриархии. Это был недавно построенный дворец в мавританском стиле. «Личные келии патриарха и митрополита очень скромны, — пишет он Владыке Гурию. — Наши комфортабельнее». После Ташкентского подполья, геологических скитаний, крохотных епархиальных комнатушек архимандрит Иоанн попадает в великолепные мраморные покои. В центральной части нового города для Представительства Московской Патриархии был нанят великолепный дом.
Владыка Иоанн с патриархом Алексием I
«У нас будет 3 этажа и роскошная плоская крыша. В нижнем этаже сооружается небольшая домовая церковь. В ней предполагается еженедельная служба на арабском языке. В церкви уже установлен ореховый иконостас с резьбой, изображающей виноградную лозу, в том стиле, какой выработан Вами. Еще нет в нем икон. Но митрополит Николай прислал мне телеграмму, в которой обещает иконы, специально для этой церкви изготовленные Марией Николаевной Соколовой, антиминс и все прочее. Я не устаю любоваться резным иконостасом из орехового дерева и киотами, установленными в зале. Митрополит Николай благословил церковь назвать именем святого Иоанна Златоуста»
Условия жизни в столице Сирии были сказочные. «Как в «Тысяче и одной ночи”, — пишет архимандрит Иоанн Владыке Гурию, после переезда в новое жилище. — Дом — в новой части Дамаска, выходит на площадь, имеющую форму 8-угольной звезды. Жилище мое очень просторно и комфортабельно. Моя квартира (кабинет, церковь, библиотека, гостиная, спальная, 4 балкона и много подсобных комнат) занимает 1-ый этаж. У секретаря — такой же 2-ой этаж, а сверху для гостей и приемов 3-ий этаж. Все удобства, вплоть до центрального отопления на зиму. Центр города. С крыши любуемся звездами, луной, фейерверками. Солнцем любоваться невозможно, т. к. оно посылает угнетающе горячие лучи. Весь дом – огромен. Полы все каменные, лестница — мраморная, как здесь принято. Если бы приехал какой-нибудь весьма почтенный гость, например Вы, то я, конечно, уступил бы такому гостю весь свой первый этаж. Приезжайте! Впрочем, я с бόльшим удовольствием приехал бы к Вам, потому что, все-таки, здесь – скучновато».
Его письма полны нескрываемой тоски по дому, близким, Родине. Все они начинаются одинаково: «Дорогой и горячо любимый Владыка!». Вот строки из нескольких писем:
«Сегодня — 25 августа — день и 12-ая годовщина Вашей архиерейской хиротонии. Вчера послал Вам поздравительную телеграмму, а сегодня особенно усиленно Вас вспоминаю. Впрочем, я вспоминаю Вас каждый день и ежедневно, даже помимо моего желания, в моем воображении встают картины Вашего Днепропетровского домика и сада».
«…Еженощно мне снятся леса и реки России — Волга, Саратовское озеро, Днепр».
«…Скучаю по Вам, по русской службе, по Родине».
«В моих мечтах была уже Москва, Киев, а, может быть, даже Днепропетровск, и я надеялся очень скоро увидеть нашу прекрасную родную страну…»
«Сила любви такова, что она обыкновенно соединяет находящихся на далеком расстоянии друг от друга. Того, кого любим, мы представляем себе каждый день, хотя бы он жил на чужбине и был отделен от нас обширными морями» (Св. Иоанн Златоуст, «Слово на Новый год», т. I, книга 2). Так и представлял Вас, соображая, что вы делаете и где находитесь…»
Утешением жизни на чужбине были церковные службы. Архимандрит Иоанн прошел школу своего духовного отца. А Владыка Гурий был строгим уставщиком. В монашестве он искал, прежде всего, молитвенного общения с Богом через Иисусову молитву и правильное, уставное совершение богослужения. Он не был противником некоторого сокращения службы, применительно к силам и занятости богомольцев, но всегда стремился к тому, чтобы богослужение сохраняло свою структуру и вселяло в души молящихся смысл и красоту своего содержания. Все эти принципы он передал своим духовным детям. Владыка Гурий требовал от священников, чтобы даже известные всем почти наизусть Евангелия воскресных всенощных прочитывались про себя прежде, чем их читать вслух.
«Я могу засвидетельствовать, что такая подготовка всегда приносила добрый плод, как для собственной души, так и для слушателей. Когда я жил под одной кровлей с Владыкой Гурием, мы всегда по вечерам совершали вечерню с повечерием (или всенощную), а утром – утреню (или литургию). Знакомство с гласами, Уставом, Знаменным распевом и квадратными нотами я имею от него», — вспоминал митрополит Иоанн.
Вдохновенно и с большой любовью в своих проповедях и беседах Владыка Гурий говорил о богатстве, красоте и глубине уставных богослужений: «Самое важное, – это молитва. Она – самое дорогое, и если эта молитва доходит до сердца, – она согревает, и укрепляет, и оздоравливает тело и, тем более душу… Как много хорошего получишь, если проникнешься тем, что поется и читается в храме. Мы исполняемся благодати Святого Духа и силой Божией, которой мы живем. Это самое дорогое для меня. До смерти я буду призывать Вас к молитве, налаживать богослужение. Если оно разумно совершается, – это великое счастье и великая сила. Преподобный Серафим всегда звал стяжать умиление, стяжать радость о Господе. Если мы это будем иметь, тогда мы будем счастливы, и тогда будет нам легче жить».
В Дамаске не всегда так получалось. «Здесь всенощных не бывает? – пишет о. Иоанн . — Вечером служится только вечерня, исполняемая по полному уставу (мин. 40-50), но совершаемая только священнослужителями, т. к. народ на эту службу не ходит, разве что случайно забредут один-два человека. Зато я пользуюсь этой службой для того, чтобы петь стихиры по-славянски, антифонно с арабским певцом. Так и сегодня я пел «не помолимся фарисейски, братия». Вспоминал, какое настроение владеет нашей молящейся толпой, когда поют, в особенности в первый раз, «Покаяния, отверзи мне двери, Жизнодавче». Здесь это читают утром, и никто это, конечно, не замечает…».
В конце поста он опять возвращается к этой теме: «Когда я «затянул» службу погребения на 2 часа 45 минут одна эмигрантская дама заявила, что она готова была упасть в обморок. Когда я изъявил желание (настойчивое) служить Литургию в Великий четверг и Великую Субботу, мне ответили, что это слишком тяжело для них и непривычно».
Письма на родину Владыка писал очень часто. Иногда каждый день. Подробно описывал поездки, людей, с которыми ему приходилось встречаться, делился впечатлениями, обобщал увиденное. Владыка Гурий в это время возглавляя Днепропетровскую епархию. Как и раньше в Ташкенте, Беш-Бале рядом с ним было его «малое стадо». В Днепропетровске он постриг Эли в монашество с именем Евфросиния в честь преподобной Евфросинии Полоцкой. В это время в их духовную семью влилось несколько матушек из разогнанных властями монастырей Чернигова и Днепропетровска. С целью скрепить эту семью он тайно в своей домовой церкви возвел монахиню Серафиму Яковлеву в сан игуменьи.
Понятно, что письма дорогого «сирийца» здесь читали вместе. Иногда в них были приписочки для сестры – в основном о родственниках, двоюродных братьях и сестрах: «Перед отлетом я был у наших родственников, на квартире у Маки. Там же был Дудя. Они ко мне очень хорошо отнеслись, так что вечер прошел чрезвычайно приятно. Мака наполовину поседела. Дудя по-прежнему выглядит благодушным геологическим медведем. Дудя рассказывал о своей поездке в Индию и показывал фотографии улиц Калькутты. Вл. Ал. находится в зените своей научной славы, но физически ослабел, не читает больше лекций, а только решает задачи. Простым смертным не понятна ни формулировка, ни решение этих задач. Состояние здоровья Саши вызывает тревогу . Но она пользуется безграничной любовью и уважением Маки и Дуди, которые видят в ней человека необычайной доброты и ума, умеющего понимать людей. Они мне рассказали, что, будто Саша давно предсказывала, что я пойду по дипломатической части (!?). Саша просила передать мне привет, но придти к ней, конечно, «нельзя». Мне показывали фотографию Саши. Вид у нее величественный, благолепный и матриархальный. Белоснежные волосы, подстриженные в скобку, обрамляют ее лицо».
В распоряжении архимандрита Иоанна было двенадцать епархий: шесть в Сирии, и шесть в Ливане. Он служил не только в Дамаске и Бейруте, но и в деревенских церквах. Бывал на высокопоставленных приемах и общался с простыми арабскими батюшками. В его описаниях есть место и юмору, и очень серьезным наблюдениям: «Церковное пение не имеет никакого сходства с нашим. Это узорчатые восточные мелодии, исполняемые монофонически, а часто просто соло в диапазоне около двух октав. Для непривычного европейского уха это пение кажется очень похожим на мартовскую музыку наших крыш. Только потом замечаешь, что пение имеет строгий ритм, а голоса звучат в совершенном согласии. Пения в службе очень много. Почти вся утреня идет песенно, но продолжается недолго. От 45 до 75 минут. Литургия идет как у нас, с некоторыми отличиями в обрядах и пропуском молитв об оглашенных. Впрочем, может быть, они читаются тайно».
А вот его подробный отчет о службах на Страстной неделе и на Светлой седмице:
«На Страстной я служил только Вербное, Благовещение, 12 евангелий, вынос плащаницы, погребение и ночную Пасхальную службу, о которой было заранее объявлено в газете. Служба была соборная, так как кроме священника есть еще в нашем приходе престарелый архиерей Игнатий Аборуси, епископ Пальмирский, хорошо знающий русский язык, так как он учился в Духовной академии вместе с нашим Патриархом Алексием.
Владыка облачался, говорил «мир всем», возглавлял крестный ход, совершил один раз каждение. Большего он не мог по слабости, но он еще привносил с собою атмосферу праздничной радости, все время радостно умилялся.
За ночной службой было много греков и арабов, большая и прекрасная церковь была почти полная.
В Великий Четверг я присутствовал на чине омовения ног в арабском кафедральном Соборе Сен-Жорж. Собор огромен, но снаружи лишен архитектурных особенностей церкви, так как турки запрещали выводить купола. От старости Собор врос в землю метра на три. Митрополит Илия Салиби дал мне место на том самом возвышении, где совершается последование. Оно длиннее нашего, поскольку изображает не только омовение ног, но и прощальную беседу со всеми репликами, которые дают апостолы, а также Гефсиманскую молитву Спасителя.
Для изображения последней, митрополит сходит с возвышения. Трое священников садятся на ступени возвышения и притворяются спящими. Митрополит идет к иконостасу, молится там, возвращается к спящим, будит их, снова идет молиться, а те снова засыпают. Так повторяется трижды.
В Великую Субботу сослужил Литургию митрополиту Салиби, который предоставил мне место первого священника.
То, что в России можно было сделать совсем без труда, здесь достигается, по незнанию языка, неимоверными трудами. Например, я 12 часов готовился только к тому, чтобы прослушать вечерню, длящуюся один час. Я надеялся понять ее греческую половину и для этого выписывал стихиры с нотного греческого октоиха.
Как видите, из прилагаемой бумажки, греки до сих пор пользуются в церкви не нотным станом, а знаками, принципиально такими же, как знаки нашего допетровского знаменного пения. Точно так же поют и арабы, с той разницей, что на мелодии у них нет нот, а они находятся и «в мозгу и в ушах» их псаломщиков, совершенно виртуозных в этом отношении.
Но я убедился, с некоторым сожалением, что мое ухо — слишком европейское. Слушая заковыристые ходы арабской мелодии, я испытываю, в лучшем случае, удивление, но никак не умиление. А когда поют знакомую вещь, например «Агиос о Феос», таким распевом (и гнусавым голосом), то я чувствую только досаду. Ничего похожего на наше прекрасное, греческое по названию, но совсем не греческое по распеву, «Святый Боже».
Но я вижу на лицах поющих арабов, служащих священников и архиерея — искренний восторг, когда так поют. Восторг переходит в подражание (скрипучим басом или высоким фальцетом) и тогда получается ансамбль трудно передаваемый.
Не теряю надежды, что когда-нибудь моя бесчувственная душа почувствует красоту этого самобытного восточного искусства. Да и надо бы почувствовать! Служба должна быть очень красива для того, кто ее понимает. Представьте себе парадную архиерейскую обедню. Она вся песенная. Поскольку перед ранней Литургией уже была отслужена и полунощница, и полная утреня, постольку перед поздней случится утреня сокращенная, именуемая здесь катавасией. Поют по очереди 2 псаломщика, стоящих визави посередине храма, боком к алтарю и народу. Они поют ирмосы канона (теперь Пасхи) — медленно, тягуче, затейливо. Потом «Богородицу и Матерь Света» также сокращенно. Затем очень долго экзапостиларий и хвалебные стихиры. Ко времени Великого Славословия архиерей и весь служащий собор выходят на середину храма. Славословие поют также антифонно по-гречески и по-арабски. К сожалению, архиерей и служащие с ним тихо бормочут в это время последние 2 ектении утрени и ее отпуст, успокаиваясь только к концу славословия. Сразу как кончат тропарь по славословии возглашается «Благословенно Царство» и начинается Литургия. «Верую» и «Отче наш» — хоровая декламация школьников. Если присутствует греческая школа, «Отче наш» читается дважды — по-гречески и по-арабски. Все это продолжается два часа.
В Дамаске — никогда не бывает проповеди; в Бейруте — всегда.
Недавно я был в православной деревенской школе. Вот от этого впечатления было очень хорошо. Тут и пение привело меня в восторг. Хором пели гимн Сирии, потом выступили народные певцы, воспевавшие героев борьбы за освобождение. Все это было очень красиво и воодушевленно. В кульминационные минуты раздавался гром аплодисментов. В минуты еще более кульминационные подымалась пальба из игрушечных пистолетов, весьма оглушительная в закрытом помещении.
Собираюсь в будущее воскресенье служить в той деревне и обдумываю проповедь. Ее надо сперва написать по-русски, потом перевести на французский и дать арабу, который переведет на арабский и будет говорить вслед за мной. Вот какая работа!
В Киеве я помечтал бы с полчаса на берегу Днепра и проповедь была бы готова, а здесь за неделю — не знаю, приготовлюсь ли.
Вот — моя жизнь.
… За последнее время я почти никуда не ездил, кроме нескольких окрестных деревень. Большое и совершенно неожиданное утешение доставило мне посещение армянского богослужения. Здесь временно находится кафедра патриаршего местоблюстителя Киликийской патриархии армян митрополита Хада, который признает католикоса Вазгена I, в противоположность захватившему Бейрутский патриарший престол раскольнику Зарэ.
Армянская служба была великолепна. Совершалась древняя христианская Литургия, необычайно богатая всевозможными обрядами, красивыми и вдохновенными процессиями, несколькими хорами (мальчиков, девочек, совместным хором, хором духовенства, головщиками). Пение носило восточный характер, но было доходчиво и красиво. Приятно было смотреть на общее одушевление народа, на огромную толпу исповедников и причастников, на множество пылающих свечей и гору серебряных монет на церковной тарелке. ([Утреня продолжалась от 7 до 9, а Литургия с 9 до 11 часов 20 минут).
Чувствовалось единство клира и паствы и высокая религиозная настроенность всех. Это тем более удивительно, что все они — сравнительно недавние беженцы из Турции (лет 12 — 15).
На Ильин день служил и проповедовал в деревенской церкви Сахнайя. (Проповедь была заранее переведена на арабский язык). Рассчитываю на Преображение (также по-новому стилю) быть в другой деревне. Эти службы — большое утешение. Тем более что нас встречали и принимали с большой торжественностью и чисто восточным воодушевлением. (После службы народ плясал, кружил хороводы, пел и оглушительно стрелял).
…По-прежнему утешением здесь служит ежедневное богослужение в нашей церкви. Правда, еще не два раза в день, а только великое повечерие. Его здесь очень любят и с большим воодушевлением поют по-арабски «С нами Бог». Собирается человек 150 — 200 народа. По пятницам на малом повечерии выпевается весь хвалебный канон Божией Матери и читается 1/4 акафиста.
Все это — с очень большим воодушевлением. Арабский архимандрит о. Сергий каждый день говорит проповеди, короткие, но очень теплые. Народ чутко реагирует на них. Сегодня, например, читал выдержки из творений Ефрема Сирина. Я стою за службой с часословом в руках, и мне удается проследить за каждым псалмом».
Архимандрит Иоанн подшучивал над своим знанием языков. Это был его стиль – подтрунивать над собой. На самом деле он блестяще говорил на нескольких европейских языках, самостоятельно выучил греческий, древнееврейский. А вот арабский ему не очень давался.
«Французским языком я занимаюсь сам, — пишет он. — Занятия заключаются в том, что я каждый день почти прочитываю одну главу из Евангелия по-французски и один псалом. Это утром. После обеда нам приносят сводку телеграмм ТАСС на французском языке. Это — страниц 11 — 15. Я их просматриваю. Достижения в области французского языка заключаются в следующем: я могу обо всем поговорить — как смешном, так и серьезном — с нашим шофером арабом, воспитанном в колледже иезуитов, но сохранившем православие. Этот шофер всегда под руками, когда нужно разговаривать с простыми арабами, не знающими французского языка.
С интеллигентными арабами, знающими французский язык, я могу объясняться непосредственно и тем легче, чем лучше они владеют языком. Поэтому я был в нескольких случаях и переводчиком. Французский язык помог и произнесению проповедей, т. к. был переходным при переводе с русского на арабский.
Только это дело трудоемкое; поэтому, с мая месяца, когда я стал проповедовать в арабских церквах, мною произнесено только 9 проповедей (это за 6 месяцев!). Они заключают 11 страниц убористого машинописного текста. Конечно, были проповеди, произнесенные в русском Патриаршем подворье в Бейруте (Вербное, Вынос Плащаницы, Благовещение, Рождество Богородицы и одно из воскресений), но то уж очень легко, так что я того и не считаю.
В отношении арабского языка достижения очень невелики, т. к. этот язык труднее древнееврейского. Но, все же, я возглавлял собор других священников, при наличии диакона могу совершить Литургию по-арабски.
Последнюю мою проповедь (5 октября) на торжестве закладки камня в фундамент новостроящейся церкви — я сам произнес по-арабски. Вот она, если Вам угодно (сложение стиля и «комплименты» сделал мой преподаватель):
«Дорогие братья и сестры!
Благодатью Господа Иисуса, и благословением его высокопреосвященства митрополита Игнатия, всеми уважаемого пастыря этого возлюбленного района, и с помощью энтузиазма православных — собрались мы ныне для того, чтобы положить первый камень в здание будущей церкви.
Но, возлюбленные, камни, как вы знаете, в этом здании различные. Одни из них лежат в основании, другие стоят в стене, а есть еще и такие, которые ограждают углы здания.
Точно так же и вы в Церкви Господа Иисуса, которое есть живое тело Его, как живое здание, в котором все мы и каждый из нас является камнями в этом живом здании, членами в этом святом теле.
Да, возлюбленные братии! Будем держаться друг за друга, как камни в стене, которая построена на скале!
Мир вам! Аминь».
Проповедь звучит в несвойственном мне стиле, т. к. во-первых, обработана моим профессором, а во-вторых, является обратным переводом на русский язык того арабского текста, который получился с французского перевода моего первоначального русского замысла. По-арабски она более естественна. Но дело не в этом, а в том, что я сам произнес ее по-арабски перед огромной толпой, собравшегося со всей деревни народа на открытом воздухе перед фундаментом будущей церкви. (В некотором отдалении под навесом, сидел митрополит, губернатор и другие важные господа). Для этого я каждый день в течение 5 дней заучивал произношение.
Вот и все мои труды. Профессор сказал мне, что я могу считать себя переведенным во 2-ой класс начальной школы.
Но сказав такую большую речь, я все-таки не говорю и не понимаю, что другие говорят! Удивительно то, что я опять учусь, чем, кажется, занимался всю жизнь. Но теперь учусь уже совсем детским вещам: буквам и глаголам…»
Пастырь, миссионер, дипломат
В конце 50-х годов ХХ века Русская Православная Церковь вышла из заточения после тридцати лет жесточайших гонений и полной изоляции от мира. Государство использовало ее как инструмент в достижении своих целей. Церковь это прекрасно понимала. Архиереи и священники, приехавшие служить за границу, оказывались между двух огней: власти своего государства, которая не спускала с них глаз, и русской эмиграции. На священство, приехавшее из Советского Союза, обрушивался поток оскорблений. Газеты пестрели статьями о «красных попах», «коммунистических агентах в рясах». В одной из парижских газет читаем: «В 1958-м году в Дамаске открылось подворье Московской Патриархии. В нем на пасхальном богослужении русской эмиграцией широко распространялась листовка на французском и арабском языках, указывающая, что «Московская Патриархия запряглась в колесницу безбожников» и развивающая это утверждение данными антирелигиозной политики правительства СССР».
Как относился к этим нападкам Иоанн Вендланд? Как и его духовный отец, в полном соответствии со словами вселенского учителя и своего небесного покровителя Иоанна Златоуста: «Христиане должны быть убеждены только в одном: что Бог все посылает для нашей пользы… В том-то, главным образом, и состоит Промысл, что причины для нас непостижимы».
И все же в Сирии вокруг Владыки Иоанна возникла мирная обстановка. К нему особенно приложима заповедь: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5, 9). В Дамаске у него установились прекрасные отношения, как с местными жителями, так и с советской общиной при посольстве. Некоторые из бывших сотрудников посольства, спустя много лет, навещали его в Ярославле.
Русских в Дамаске и Бейруте было немного. Отец Иоанн писал Владыке Гурию:
«Наша часть русских эмигрантов имеет всего 40 человек по списку. Из них в церковь ходят человек пять; по большим праздникам — 30. Но вообще русская община поражает своей слабостью, отсутствием религиозного воодушевления, болезненным самолюбием ее членов, выяснением отношений между собою. Ежегодное возвращение на Родину или смерть уменьшает количество ее членов, так что через десять-пятнадцать лет, а, может быть и раньше, приход перестанет существовать. Здесь нет простых людей, кроме одной лишь семьи Григорьевых (мать, 5 дочерей, 2 сына и 4 внука), выбившихся из большой бедности и теперь возвращающихся на Родину. Эти очень симпатичны, энергичны в жизни и усердны к церкви. Большая часть русских здесь — топографы. Один из них — Филипченко — сорокалетним трудом достиг обеспеченного положения: имеет свое топографическое бюро, свой коттедж, русскую жену и трех русских детей. Все говорят по-русски и весьма усердны к церкви. (Семья Филипченко позже эмигрировала в Канаду; и один из их сыновей приезжал к Владыке в Ярославль. — авт).
Большая часть других совсем не имеет потомства или имеет его от ливанских женщин. Такие дети говорят только по-французски и по-арабски. Интересно слушать, как мсье Платонов с некоторым затруднением объясняется с собственным 11-летним сыном на ломаном французском языке, тогда как тот жарит ему в ответ отличной французской речью. Разговор переходит на арабский язык, и папаша вынужден смущенно улыбаться, не понимая речи своих родных!
Мне пришлось принять исповедь двух барышень Платоновых на французском языке. Я понял все, что они мне сказали, и даже произнес им маленькое наставление. Грас а’ Дье!!!
А вообще Ливан открыл свои гостеприимные границы различным эмигрантам. Их здесь 3 сорта:
1) Русские эмигранты.
2) Палестинские беженцы. Среди них — священник Иоанн Ханна, обслуживающий наш русский приход, т. к. он немного знает русский язык по Назаретской школе и по службе в Палестине.
3) Бежавшие из санджака Александретта, когда он был передан Францией от Сирии Турции. (Это — ортодоксы, обитавшие при устье Оронта, в том месте, где когда-то находилась Великая Антиохия.)
…В Бейруте и ко мне приходили гости. Две старушки-сестры. Эти девственницы посвятили всю свою жизнь преподаванию. Это теперь уже редко встречающиеся ученицы русских школ Палестинского общества. Они знают русский язык. С 12 лет они стали преподавать, и так работают до сих пор. Ученики их школ причащаются три раза в году, в те посты, которые приходятся в учебном году… А обедали со мной три человек. Один – адвокат, другой доктор, третий экономист. Все трое – все свое свободное время посвящают церкви, именно просветительной деятельности среди молодежи. Эти уже не знают ни одного слова по-русски, объясняются со мной на прекрасном французском языке. Беседуя и с первыми посетительницами, и со вторыми посетителями, я думал, что Вам, наверное, понравятся и те. И другие…»
Архиепископ Нифон Сайкали, настоятель подворья Антиохийской церкви в Москве, рассказывал автору этих строк, какое впечатление тогда, в далекие 1950-е производил на окружающих этот приехавший из Советского Союза священник:
— Особая личность, необыкновенно привлекательная. Он прекрасно говорил на французском, немецком языках. Это человек, который возвышал роль России на Ближнем Востоке. Он тянул людей к России. В нем я ничего не видел советского. Но он был патриотом, и государство его за это тоже уважало. Личность! Говорить о ком-то или о чем-то плохо было не по его характеру.
Архиепископ Нифон был восемнадцатилетним юношей, когда впервые увидел архимандрита Иоанна Вендланда:
– Я только что стал дьяконом. Покойный Митрополит Нифон, мой наставник (при постриге он мне дал свое монашеское имя), рукополагал меня в своем подряснике. Антиохийская церковь тогда была очень бедная. Мы ничего не имели, даже церковной одежды. Он направил меня к Патриарху просить, чтобы он купил мне одежду. А Патриарх говорит: «У нас денег нет». Я решил – не хочу в церковь, которая не может меня обеспечить даже подрясником! И вернулся в Бейрут, преподавал математику и английский язык в евангелическом колледже. И вдруг меня вызывают: какой-то священник, блондин, спрашивает тебя, хочет видеть. Он приехал на черной машине, зашел к директору. Он говорил со мной по-французски. «Это ты Нифон?» — Я говорю: «Да». – «Я искал тебя в твоем родном городе Захле и не нашел». — Он специально приехал ко мне из Дамаска в Бейрут! Спрашивает: «Что ты не зашел ко мне?» Я говорю: «Я вас не знаю. – «Вот тебе конверт, здесь деньги на билет в Москву. Поедешь учиться в Московскую духовную академию». А я совсем недавно разочаровался, зачем мне эта церковь нужна. Я верующий, но я не хочу быть бомжем. Надо служить церкви достойно. Это не значит быть богатым, но быть обеспеченным. Он сразу о чем-то пошутил — чувствовал мою настороженность и хотел снять напряжение. Владыка Иоанн полностью изменил мою жизнь. Я видел его еще несколько раз. Он венчал в ливанской деревне племянницу митрополита Нифона. Было шесть архиереев, в том числе и епископ Иоанн. И еще видел его в Москве в маленьком храме. Я стоял и видел, как он молится.
Владыка Иоанн и венчал, и крестил. У него появились крестники. С некоторыми он поддерживал отношения и в дальнейшем: «Сейчас гостит в Москве митрополит Илия Карам. С ним приехал отец его внучатых племянников, из которых младший является моим крестником. Накупил я им разных подарков: матросский костюмчик, прибор для выжигания и металлический конструктор…»
По долгу службы Владыка Иоанн был миссионером Русской Православной Церкви не только среди иностранцев-прихожан, но и среди высшего духовенства других Поместных Церквей и конфессий.
Из письма Иоанна Вендланда к Владыке Гурию:
«На первый день Пасхи мы были на прием у Салиби. Туда же прибыл Президент Республики. После ухода Президента осталось скромное общество, приглашенных к обеду. А до этого каждый, кто хочет, мог войти в широко раскрытые двери митрополичьего дома и поздравить с праздником Владыку. Для этого в большом зале митрополит восседал на золоченом кресле, обитом красным шелком, христосовался и давал благословение. Толпа собралась огромная. Всем раздавались конфетки, чтобы не было скучно. Президента приветствовали аплодисментами. Митрополит и Президент обменялись речами.
Вечером первого дня мы были на приеме у митрополита Илии Карама.
Его постоянной резиденцией является пригород Бейрута Хадет. Мы миновали чудесные рощи сосен, тонкоствольных и плосковерхих. Это остатки лесов Ливана. Дальше пошли обширные сады мощных маслин. Наконец, дорога виноградниками поднялась к дому митрополита, где мы нашли сердечную встречу и хорошее общество.
А еще раньше, в среду мы ездили с Карамом на его высокогорную дачу Хамдун, где видели построенную им великолепную церковь. Все склоны довольно высоких и крутых ливанских гор разделаны трудолюбивыми земледельцами на бесчисленные узенькие террасы, на которых разведены вишневые сады, виноградники и т. п. Каждая терраса укреплена стенкой. Просто удивляешься терпению этих жителей, разделавших так тщательно горы до высоты полутора километра над уровнем моря … В Бейруте — множество высоких домов-коробок с комфортабельными квартирами. Владельцы их зарабатывают большие деньги на квартирной плате и строят новые и новые дома, так что город растет очень быстро. На окраинах еще встречаются между громадными домами живописные пустыри с ярко красной землей и кактусами (плоско-лапчатыми), растущими здесь как сорная трава. По пустырям бродят козы, одетые в передник, который защищает их вымя от колючек кактусов. Местами возвышаются огромные эвкалипты и тогда кактусы живописно обрамляют их подножие. Конечно, в городе есть пальмы, кипарисы, певги (или певки?) (см. октоих!), роскошные вьющиеся живые колючие изгороди, покрытые сплошь ярко лиловыми или ярко красными цветами, но всего этого не так много, потому что город тесен, улицы узки, земли мало, сады у домов редко бывают более нескольких квадратных метров…
Едем назад в Сирию… Вместо деревень из каменных коттеджей с черепичными крышами — бедные глиняные кишлаки. Горы сухи и пустынны. Справа от дороги — огромная снеговая громада Ермона. Тихо, дружественно, спокойно. На следующей неделе опять собираюсь в Бейрут, если не удастся попасть в Старый Иерусалим..
Благословите, дорогой Владыка!
Любящий — Архимандрит Иоанн».
В 1950 — 1960-е годы возможность побывать в Иерусалиме для верующего из России была из разряда чудес. Елизавета Александровна Александрина, монахиня Елизавета, личный врач митрополита Иоанна Вендланда, рассказывала, как в начале шестидесятых годов привезли знакомому ярославскому священнику святыньки из Иерусалима. Раздали близким: кому свечку, кому иконку, кому пузырек с маслицем. Ей не досталось ничего. Так она взяла бумажку, в которую все это богатство было завернуто. Можем ли мы сегодня мечтать о таком благоговении? При том, что съездить в Иерусалим и привезти оттуда россыпи камней, литры воды и масла, десятки икон — сегодня просто.
Владыке побывать на земле Спасителя не удалось – так и не дали разрешения. Лишь единожды он увидел ее в туманной дымке:
«Из Палестины приехал мой товарищ по Ленинградской Академии архимандрит Никодим (Ротов). Я встречал его на границе и, таким образом, впервые видел своими глазами Святую Землю. Это зрелище волнующее. С больших высот Сирийской пустыни, выложенных черным базальтом, видно лежащее глубоко внизу (ниже уровня моря) Тивериадское море — нежно-лазоревое. Еще видел я поток Иордана. До него оставалось не более 100 метров, которые нельзя было пройти. Голуби подымаются и летают над Иорданом, и никто их не трогает.
Когда же я провожал архимандрита, то ничего этого не было видно: жаркая мгла («хамсин») лежала во впадине и скрывала от глаза решительно все».
Зато Владыка совершил восхождение на гору Ермон:
«Мы (со мной было 7 человек арабов) вышли в 5 часов утра при лунном свете. Это был большой горный поход, т. к. предстояло по вертикали преодолеть полтора километра по очень крутому и каменистому пути.
Подъем занял 6 часов. Невдалеке от вершины нашли остаток снега. С вершины видели очень хорошо темно-синее Средиземное море и все хребты и долины Ливана и Антиливана. Палестина, на юге, снова скрывается за пеленой тумана. Обширная пустыня Сирийская на востоке с конусами вулканических пород занимала бόльшую часть горизонта. Высота Ермона 2 814 метров. Село Ариа, из которого начали подъем, лежит на высоте 1 300 м. Спуск занял 4 часа. Он был труднее и гораздо утомительнее подъема (крутизна, острые камни, осыпи), и я еле двигался, вернувшись в скромный домик диакона, готовящегося стать бакалавром. Тем не менее, мы служили вечерню, а на следующий день, как всегда, Литургию.
Еще о Ермоне: на его вершине — развалины языческого храма Ваалу. В центре развалин мы прочли акафист Спасителю (на 2-х языках). Думаю, что Димитриевский неправ, когда пытается доказать, что не Фавор, а Ермон был горой Преображения Господня. Достаточно протащить было бы его по нашему маршруту, чтобы он это понял. Христос не стал бы заставлять Своих учеников заниматься альпинизмом…».
Фото: yarnews.net ,yareparhia.ru , pravklin.ru , orthedu.ru