Должен ли врач быть принципиальным человеком? Допустимо ли действовать в обход закона, если это будет на благо пациенту? Историями из жизни делится делится практикующий врач Скорой помощи иеродиакон Феодорит (Сеньчуков).
Иногда я могу быть очень принципиальным, до занудности, человеком. Особенно это касается моей работы в качестве врача на скорой помощи. Я могу по нескольку часов требовать себе укомплектованной машины, строчить докладные за попытки отправить меня на непрофильный вызов, ругаться с начальством по поводу бессмысленных и вредных инструкций.
Но в конечном итоге моя принципиальность или непринципиальность определяется благом для больного — как я это благо понимаю. И я хочу привести примеры непринципиальности.
В Москве автомобиль сбил на переходе женщину. Сотрудник ГИБДД предлагал водителю то ли за взятку, то ли из лени, то ли просто из-за недопонимания не оформлять дело. Была у них только одна загвоздка — ушибленную женщину надо было уговорить отказываться от госпитализации.
Эту предысторию мне пришлось восстановить по имеющимся данным самому. Данных было немного, но они были очевидны: когда я приехал на место происшествия, милиционер уже заканчивал «обрабатывать» пострадавшую. Я сказал, что все равно, как врач, обязан ее осмотреть.
В общем, мне показалось, что у женщины ушиб почки. Тут я для начала проявил принципиальность и сказал, что даже разговаривать с ней не буду — загружу в машину с помощью дюжих фельдшеров, а потом уже она может поднимать шум, сколько ей будет угодно. Оставалось уладить отношения с милицией.
По идее, надо было поднять шум, вызвать еще один наряд милиции, написать много гневных бумаг — и в конечном итоге забрать все-таки пострадавшую в больницу. Одна моя коллега, очень принципиальный человек, обычно так и делает и добивается того же, что и я, но с гораздо большей нервотрепкой для себя и окружающих.
Я поступил проще: я просто сказал милиционеру, что когда женщине станет хуже, она будет вынуждена вызвать врача, выяснится, что она попала в аварию, и что авария не была зафиксирована сотрудником милиции N.
«И тебя посадят, — сказал я. — И твои деньги тебе не помогут».
Милиционер немедленно согласился с моими доводами и долго благодарил за заботу. Женщину мы госпитализировали, и, надеюсь, у нее все хорошо.
А вот другая история о медицинской непринципиальности — она гораздо более показательна.
Однажды, еще в лужковские времена, нам поступил вызов из московской мэрии в один подмосковный городок — нужно было осуществить перевод из местной больницы в московскую клинику пациента с тяжелыми травмами. Пациентом был некий широко известный общественник, долго и безуспешно скандаливший с местными властями по одному активно освещавшемуся в печати, блогах и даже по телевизору вопросу некоторой городской важности.
Сначала от общественника отмахивались, как от назойливой мухи, потом ему стали угрожать какие-то люди, вроде как связанные с этими самыми властями, а в конечном итоге его жестоко избили. Общественник лежал в больнице без нейрохирурга и нормальных средств диагностики — в коме, с ампутированной конечностью и проломленной головой.
Когда мы приехали, выяснилось, что местные медики нам его отдавать не собираются. Я попытался узнать, в чем же причина столь не соответствующего высокому статусу врача поведения. С кучей недомолвок, крайне осторожно, скупыми порциями мне выдали информацию, что «сверху» поступило указание «ситуацию замять». Т. е., проще говоря, признать больного нетранспортабельным и из городка не выпустить.
Конечно, я мог поступить как сознательный гражданин: оповестить свое руководство, знакомых журналистов, президента Путина и всех людей доброй воли и даже написать в ЖЖ о том, как благородного общественника хотят уморить в подмосковной больнице.
Мое руководство, знакомые журналисты и все люди доброй воли, наверное, страшно возмутились бы, звонили бы друг другу, писали бы статьи, президент Путин, скорее всего, даже приказал бы наказать виновных, а запись в ЖЖ собрала бы тысячу возмущенных и одобрительных комментариев.
А благородного общественника тем временем спокойно заморили бы в подмосковной больнице, потому что она не была приспособлена к ведению таких больных — нейрохирургии у них не было, так что даже при вполне приличном уходе и лечении остальных травм врачи оказать адекватную помощь ему не могли.
Я поступил совершенно непринципиально и несознательно. Я сказал коллегам, что их пациент жизненно нуждается в помощи, которую они ему предоставить не в силах. И когда он умрет (а умрет он обязательно и в таком случае очень скоро), информация о том, что из Москвы приезжала бригада скорой помощи специально для того, чтобы перевести его в клинику, где такую помощь предоставить могут, а врачи не разрешили осуществить перевод, окажется во всех СМИ.
«И по шапке первыми получат не те верхи, которые дали вам это указание, не бандитские власти или просто бандиты со связями, которые контролируют ситуацию — а лично вы», — доверительно сказал я врачам.
Пациента оформили, как полагается, и мы повезли его в Москву. Нашу бригаду подмосковные коллеги очень благодарили за помощь и дружеский совет. А «верхи» им ничего не сделали — наверное, потому что скандал был бы очень уж заметный.
Общественник, между прочим, прожил еще несколько лет — даже пришел в себя и, по слухам, чуть-чуть научился заново говорить.
Разрешилась ли проблема, за которую он заплатил своими здоровьем и жизнью, я толком не знаю, но меня, человека непринципиального, это волнует в самую последнюю очередь.