Недавно я вышел по ссылке в чьем-то блоге на интервью, которое давала на английском языке австралийской радиостанции российская журналистка и видный деятель движения в защиту прав ЛГБТ Маша Гессен. Ее спросили о том, нужно ли признавать однополые браки. Конечно, нужно, сказала Маша, и трудно было бы ждать от нее другого, а дальше прозвучало такое признание:
«Fighting for gay marriage generally involves lying about what we are going to do with marriage when we get there — because we lie that the institution of marriage is not going to change, and that is a lie. The institution of marriage is going to change, and it should change. And again, I don’t think it should exist… I would like to live in a legal system that is capable of reflecting that reality, and I don’t think that’s compatible with the institution of marriage».
Фото Анны Гальпериной
Привожу специально английский текст, чтобы не сказали, будто я исказил мысль при переводе. А по-русски это будет так: «Борьба за однополые браки вообще-то подразумевает ложь относительно того, как мы поступим с браком, когда добьемся своего — ведь мы лжем, будто институт брака не изменится, и это ложь. Институт брака будет меняться и должен меняться. Опять-таки, я не думаю, что он должен существовать… Я бы хотела жить при такой системе законов, которая способна отражать реальность, и я не думаю, что она совместима с институтом брака».
Как тут не вспомнить вдохновенную программу радикальных социалистов конца позапрошлого века: «Сделать общими именья/ И предать навеки мщенью/ Церкви, браки и семейства/ Мира старого злодейство» — так излагалась она в пародийном, но по сути верном изложении в «Бесах» Достоевского.
Я опубликовал ссылку на это выступление Гессен у себя на фейсбуке, и тут же последовали обвинения в дезинформации и в придумке всемирного ЛГБТ заговора, дескать, Маша не может говорить от лица всей прогрессивной общественности. Только выдвигались они почему-то не в адрес Гессен, а в мой.
Что бы сделал я, будь я борцом за признание однополых браков? Нет, не где-нибудь в идеальном будущем, и не в стенах собственной квартиры, а в нынешнем российском обществе, где брак единогласно признается за великую ценность, за основу нашего общества? Я бы сделал всё от меня зависящее, чтобы выяснить, не есть ли это интервью вражеский подлог, не говорила ли от имени Гессен некая противница прав лесбиянок с целью ее опорочить. И если бы оказалось, что не так, что говорила сама Маша (а пока что свидетельств обратному нет) я бы сделал всё от меня зависящее, чтобы заклеймить эту точку зрения позором.
Хотя бы просто потому, что 99,999% населения ее ни за что не поддержат. А может быть, еще и потому, что нет пока у человечества опыта успешной жизни в таком обществе, где отсутствует институт брака. У некоторых животных (далеко не всех) есть, а вот у homo sapiens нет, и хоть многим хотелось, да мало кто решался попробовать — говорят, к примеру, такое было в Мюнстерской коммуне анабаптистов в XVI в., да и то не известно точно, было ли — или то наветы врагов. А успешных попыток, которые не кончились бы катастрофой, мы и вовсе не знаем.
Маша Гессен
Признаюсь, я не слежу за прессой и тусовками ЛГБТ, но я пока что о подобном категорическом осуждении заявления Гессен не слышал. Я чего-то не знаю?
Зато я услышал от своих либерально мыслящих собеседников, что мне обращать внимания на такое просто неприлично, что Маша — маргинал, как и в православии есть свои маргиналы, которые выступают порой с дикими заявлениями.
Есть. Выступают. Но мы тут же слышим адекватную оценку этих выходок от многих других православных, порой не менее резкую и всегда публичную. Но даже это не дает мне ощущения полного спокойствия, дескать, на маргиналов обращать внимания не надо, церковный корабль идет верным курсом и никаких айсбергов впереди не видно. Само наличие очень громких и неадекватных людей, которые рвутся делать заявления от имени всего российского православия, заставляет опасаться, что однажды штурвал-таки попадет к ним в руки, или что намного вероятнее, рулевой и впередсмотрящий, оглохнув от криков, проглядят айсберг, примут неверное решение, не сумеют вовремя сманеврировать. Поэтому те, кому совсем не безразлична судьба российского православия, говорят об этом многократно и многообразно.
Общественная группа или движение, в котором есть маргиналы и экстремисты, но нет ясного противодействия им, скорее всего, рано или поздно ими и будет управляться. Они ведь самые последовательные, самые громкие, самые отчаянные. Кем, в конце-то концов, были большевики до 1917 года, как не яркими маргиналами? И русское либеральное общество, справедливо негодуя против злоупотреблений и пороков царского режима, пламенно радуясь заре свободы, как-то вдруг легко пропустило вперед большевиков с их «до основанья, а затем», они ведь тоже выступали за свободу против царизма. Главное было — свалить ненавистный режим, а потом, в царстве свободы, равенства и братства как-нибудь разберемся. Как-нибудь и разобрались.
И у меня есть все основания полагать, что если радужное лобби придет к власти, принимать решения от его имени и диктовать эти решения всем нам будут люди с теми же взглядами, что и у Гессен.
Сегодня я и сам негодую против пороков и злоупотреблений нынешней власти, радуюсь тем свободам, которые достались нам, по крайней мере, в частной жизни — в частности, свободе каждого взрослого гражданина выбирать половых партнеров из числа других взрослых дееспособных граждан в соответствии со своими взглядами и предпочтениями и по взаимному согласию. Нечего государству в это вмешиваться, согласен.
Но я совершенно не согласен с безоглядным принципом «чем больше прав и свобод, тем лучше», потому что свобода переходить на красный свет и право влезать туда, где убьет, обычно оборачивается большой бедой, причем не только для самих переходящих и влезающих. Где-то надо остановиться. Нынешнее положение дел, когда нет ни уголовной статьи о мужеложстве, ни зарегистрированных однополых браков, представляется мне в целом здравым и верным, а если где-то кто-то испытывает неудобства и ущемления (при наследовании имущества, при допуске родных и близких в больницы и проч.), надо, наверное, регулировать именно эти частные вопросы.
Давать, к примеру, человеку право самому указывать своих самых-самых близких и предоставлять им нужные пропуска, ведь нередко бывает так, что самым-самым близким оказываются жених (причем не гей), троюродная тетушка из Караганды или вовсе соседка баба Маша, с которой сорок лет душа в душу. И что же, вы, выходит, за ущемление бабмашиных прав?
Да и что такого особого сказала Гессен? Думаю, она права. Если начать называть компот «борщом» и есть этот компот ложками из глубоких тарелок на первое, это будет всего лишь означать, что в результате борьбы за права компота слово «борщ» утратило свое исконное значение. Разрушилось, размылось, по сути, исчезло из языка. Прежде был борщ из свеклы и с картошечкой, а теперь из чего угодно, и как его есть — тоже непонятно. С чесночными пампушками и доброй стопкой горилки уже точно не получится.
Вот и со словом «брак» ровно то же самое. Называя браком то, что в нашей культуре браком вовсе не является, мы всего лишь утратим одно из базовых для этой культуры понятий и ничего не приобретем взамен. Так что я согласен с Машей Гессен — она, похоже, проговорила то, о чем одни помалкивают, а другие просто не решаются додумать свои мысли до конца, оставаясь в пространстве черно-белых лозунгов: что прогрессивно, то и правильно, где больше свобод, там и я. В этом пространстве уютно витийствовать, но очень неуютно бывает жить в реальности, сформированной этими лозунгами. Черно-белое может притворяться радужным, но до настоящей радуги от него — как от земли до неба.