Люди видят, что они нам нужны

— Прежде всего — об истоках, о Вашем деревенском детстве. Вы, насколько я знаю, очень рано приобщились к Церкви… Как это вышло?

— Я рос, как росли в Советском Союзе все. Но дома у нас всегда были иконы, и в праздники бабушка водила нас в храм. Перед началом учебного года мы, дети, обязательно причащались — «чтобы лучше учиться», так бабушка нам это объясняла. Храм был в пяти километрах, в селе Рождественском. Наше село издавна входило в его приход, и покойников своих мы хоронили там, в Рождественском на погосте. Церковь с детских лет влекла меня, и влекла именно своей тайной. Священник представлялся мне человеком необыкновенным, из другого мира. И у моих родителей, у всех моих близких было такое отношение к священнику — как к человеку не от мира сего, человеку, представляющему Христа: уважение, любовь, почитание, даже трепет. К сожалению, сейчас я вижу, как это отношение к священнику утрачивается. Может быть, просто потому, что их много стало?..

Мне было страшно интересно все, что делается в храме, особенно — что совершается за закрытыми вратами, там, в алтаре. И когда батюшка открывал Царские врата, когда храм наполнялся солнечным светом — мне казалось, что там, в алтаре, рай. И как же мне хотелось туда попасть! Но настоящее приобщение к Церкви произошло гораздо позже, когда я поступил в техникум в Кирсанове.

— Кстати, ведь не случайно выбрали ветеринарию?

— Не случайно, конечно. Всегда хотел помогать животным, лечить их, не мог спокойно видеть, как они страдают, погибают. Особенно жалко мне было лошадей. Папа наш работал на колхозной конюшне, мама — на молочной ферме. И дома тоже всегда было много животных. Я все время был окружен ими, и мне хотелось, чтобы все они были живы и здоровы.

— А как же Вы тогда в храм пришли?

— Началось с того, что тетя попросила меня зайти в церковь и купить для нее крестик. И вот мы с товарищем зашли в старинный храм, который в Кирсанове на кладбище, он все советские годы не закрывался. Там никого не было, кроме инокини, которая все нам показала, рассказала. Храм очень красивый был, роспись сохранилась, иконостас… И тут вошел батюшка, отец Константин Захарка. Инокиня посоветовала: «Подойдите к батюшке, благословитесь». Мы даже и не знали толком, как это делается! А отец Константин сразу сказал нам: приходите на службу, будете мне помогать. Товарищ не пошел, а я пошел, и отец Константин благословил меня учиться читать по-церковнославянски, чтобы встать на клирос. Язык был мне уже немного знаком: в доме у нас было дореволюционное Евангелие с параллельным переводом, знаете, были такие — в два столбца. Я с детства его читал, сравнивал два текста. И вот, я стал ходить на каждую вечернюю службу — утром не мог, потому что учился, а вечером ходил. Помню, как первый раз должен был в храме прочитать Трисвятое, меня просто всего колотило. А потом стал читать Шестопсалмие, а на Димитриевскую родительскую субботу первый раз вошел в алтарь. В техникуме знали, что я хожу в церковь, но это мне ничем уже не грозило — начиналась другая эпоха, отношение к вере и Церкви стало лояльным. Когда я приезжал из Кирсанова на выходные домой, к родителям — пономарил и читал в знакомой мне с детства церкви в Рождественском.

Окончив техникум, я поступил в Тамбовское духовное училище, это, по сути, то же, что семинария. Но тут меня призвали в армию. Я попал в войска химической и биологической защиты, в город Киров, то есть Вятку. И, с Божией помощью, там тоже ходил в храм, и читал, и прислуживал в алтаре. Там был огромный старинный Троицкий храм в селе Быстрица. Командир части понял меня и предоставил мне эту возможность, сам лично подписывал увольнительные по двунадесятым и великим праздникам и, конечно, на Пасху. Я до сих пор поддерживаю с ним добрые отношения, вот, недавно ему звонил.

После армии я пытался поступить в Санкт-Петербургскую семинарию, но там в те годы был слишком большой конкурс: семинарий ведь было мало, а подъем, порыв к вере в народе был очень велик. И в Саратове тоже был большой конкурс тогда, но тут мне удалось поступить.

— Еще не окончив семинарии, Вы по благословению архиепископа Александра (Тимофеева) приняли монашество. Что привело Вас к такому решению?

— Я был уже знаком с монахами возрождавшихся тогда монастырей — Дивеева, Оптиной пустыни, с духовными чадами схиигумена Саввы (Остапенко). Видел, какие это люди, видел их ревность ко Христу, жертвенность, любовь к людям — они никогда не жалели времени на общение с нами, паломниками, на помощь нам. Их пример и повлиял на мой выбор и решил мою судьбу. Хотя в итоге это, конечно, Промысл Божий: Не вы Меня избрали, а Я вас избрал (Ин. 15, 16).

— И все же не так это просто, наверное, — совсем еще молодому человеку разом решить за всю свою жизнь…

— Да, непросто! Было искушение. Я засыпал и просыпался с мыслью: зачем я это делаю? Какой-то голос — не знаю откуда — говорил: «Ты всю жизнь себе испортишь, у тебя никогда не будет семьи, детей, будет страшное одиночество». Но я как-то справился с этими помыслами, переборол их, перешагнул. И после пострига это все вдруг куда-то исчезло — как рукой сняло.

— Настоятельство в храме Сретения Господня в Саратове — это ведь наверняка незабываемая страница в Вашей жизни — как и в жизни Ваших тогдашних прихожан… А как все начиналось?

— Нам дали два гектара земли, это была мусорка, пустырь. Я служил настоятелем Никольского храма на Елшанском кладбище, это по соседству, и одновременно Владыка Лонгин поставил меня настоятелем еще не построенного Сретенского. И мы с прихожанами Никольской церкви каждое воскресенье после службы шли туда и убирали эту территорию, вырубали тростник, кустарник, вывозили мусор. Построили один домик, второй, а потом потихоньку храм возвели — деревянный, бревенчатый, таких в Саратове только два.

— А деньги? Где и как Вы находили жертвователей?

— Господь посылал. Постоянных жертвователей, ктиторов, которые вели бы строительство от начала до конца, не было. Строили на народные деньги — кто-то одну тысячу жертвовал, кто-то десять, кто-то сто. Выпрашивать не приходилось. Помню случай: мы уже покрыли крышу и оставались должны сто тысяч за нее. Денег не было, и я помолился святителю Питириму Тамбовскому, которого почитаю с юности, приложился к его мощам — и через некоторое время мне сказали, что отец Виктор Богданов (был такой батюшка, служил в селе Золотом Красноармейского района, очень болел) хочет пожертвовать некую сумму на храм. Я подумал: ну какая там у него сумма может быть, от силы тысяч пять. Отец Виктор жил в общежитии, кто-то из его духовных чад снимал там для него комнату, обстановка была очень бедная. Но предложил он мне сто тысяч рублей. Я не хотел брать: «Вам эти деньги могут понадобиться на лекарства…». Но отец Виктор отрезал: «Я не тебе даю, а Богу!».

— Создать дружную приходскую общину подчас лишь немногим проще, чем построить храм, а Вам в Сретенском это удалось — почему?

— Вот потому, наверное, и удалось — что люди трудились вместе и между ними возникли теплые отношения. А потом, когда храм был уже построен, мы вместе ездили по святым местам, вместе убирались в храме и на территории. Общая трапеза после воскресного богослужения — это тоже у нас стало традицией, и клир, и миряне собирались за одним столом, как в Древней Церкви. Люди всегда чувствовали, что они здесь нужны, что их здесь, в храме, ждут. Конечно, и по духу люди должны быть близки друг другу, чтоб объединиться. Но Господь Сам собирает таких людей. Где любовь — там и Он. Нужно любить людей, и они ответят любовью.

— Сретенский храм стоит на окраине, далеко от центра, но многие в него из центра ездили — особенно с маленькими детьми любили приезжать, у вас ведь там был целый птичий двор…

— Да, кролики, гуси, куры, индюки, коза… Я их всех собственно для себя там завел. Я говорил уже, что с детства люблю животных, и когда очень устаю — отдыхаю среди них. Погладишь, покормишь тварь Божию, подумаешь, что ведь и они в раю жили и из-за нас, людей, рай потеряли… Я давно заметил: когда люди общаются с животными, они становятся немного другими. Добрее, милосерднее, не только к зверям, но и друг к другу. Многие наши гости не просто приходили поглазеть, а приносили продукты для наших питомцев, помогали ухаживать. А потом обязательно заходили в храм — даже если приехали с единственной целью на нашу живность посмотреть. Раз зашли, второй раз зашли, а на третий, глядишь, и остались…

Наречение архимандрита Тарасия во епископа Балашовского

— Что Вы испытали в 2011 году, когда узнали о предстоящей Вам епископской хиротонии?

— Владыка Лонгин [1] сообщил мне об этом в день моего небесного покровителя, преподобного Сергия, — 18 июля. Владыка не настаивал, ему нужно было мое согласие, он попросил меня подумать. А я вспомнил слова апостола Павла: кто епископства желает — доброго дела желает (1 Тим. 3, 1). И подумал: разве что-то происходит помимо воли Божией? Я ведь никогда не думал, например, что буду жить и служить в Саратове. Но Господь почему-то именно в Саратов меня привел. Мы должны кисточкой в руках Божиих себя чувствовать, чтобы Он беспрепятственно изображал посредством нашим то, что нужно. Конечно, епископство — это совсем другая жизнь, это огромная ответственность, но с Божией помощью все возможно.

— Вы встречались тогда со Святейшим Патриархом?

— Да, и он подробно расспрашивал меня о том, где я вырос, кто мои родители, где учился, где служил. Его интересовала наша реакция на циркулярное письмо, которое мы все тогда получили, — о невозможности совершения крещения без предварительных бесед со взрослыми крещаемыми или восприемниками крещаемых младенцев. Кому-то ведь казалось, что люди теперь просто перестанут крестить своих детей. Но у нас этого не случилось: детей крестить продолжали, и взрослые тоже крестились. Святейший сказал: в Москве тоже многих это беспокоило, но крещений меньше не стало.

— В Саратове Ваши усилия всегда встречали поддержку многих людей, Вам откликались, помогали. А здесь, в Балашовской и Ртищевской епархии, с чем Вы чаще сталкиваетесь — с желанием помочь, сделать что-то своими руками или с пассивным ожиданием: «Когда же нам, наконец, церковь построят»?

— Такая тенденция — пусть кто-то за нас все сделает — действительно есть. Во многом это последствие советской власти — она отучила людей брать на себя ответственность за собственные судьбы, за будущее. Почему у нас сейчас вымирает село — село, к которому ведет асфальтовая дорога, в котором есть и водопровод, и газ? Раньше не было даже электричества, а какие были огромные села. Люди не хотят работать, строить жизнь там, где родились. Но это не обо всех, конечно. Иногда бывает достаточно одного человека или двух, способных проявить инициативу, взять на себя ответственность, — чтобы всколыхнуть людей, зажечь их, увлечь, например, реставрацией старого храма или строительством нового. К сожалению, примеров таких я пока немного могу привести. Ярким примером может послужить деятельность Владимира Александровича Мокрушина, который занимается восстановлением храма в честь Покрова Пресвятой Богородицы в селе Алмазово. Храм был основан в 1816 году, в советские годы хотя и не был разрушен, но находился в запустении. Также трудами Владимира Александровича восстановлен храм-часовня во имя святой мученицы Зои в селе Репном.

А ведь что-то каждый человек может сделать. Если есть искреннее желание сделать что-то доброе, Господь поможет. И средства пошлет, и жертвователей, и стройматериалы.

Епископу нужна любовь людей, понимание, поддержка. Чувствую ли я это? Когда-то — да, чувствую, вижу, знаю: многие прихожане любят меня и молятся за меня. Но когда-то бывает и иначе. Сложности, конфликты возникают в связи с переводом священников с места на место, это очень больной вопрос! Бывает так, что батюшка служит на одном месте много лет, люди к нему привыкают, привязываются и не всегда замечают, что он не исполняет обязанностей настоятеля, не следит за благолепием храма, за чистотой и порядком в нем (а ведь мы заамвонную молитву читаем — «Освяти любящия благолепие дому Твоего»). И добрые слова в таких случаях не всегда действуют. Приходится понижать батюшку в должности. А у него вдруг находятся заступники, которые хотят учить епископа, указывать ему, что и как нужно делать. Случается и иначе: является вдруг делегация и просит сменить на приходе священника, прислать другого — тот, что есть, их не устраивает. Хотя очевидно: даже если я им ангела пришлю, они и в нем изъяны найдут. Если ответишь твердо, через некоторое время все успокаивается. Беда в человеческом своенравии: нам нужно, чтоб и в Церкви все было по-нашему, чтоб все нас устраивало. «Если вот этот батюшка будет, я буду в церковь ходить, а если вон тот — не буду». К кому мы приходим в храм, к священнику или к Богу? Все будет совсем по-другому, если мы будем помнить о том, что такое послушание. Вот это я пытаюсь донести до людей. Иногда я говорю: вы хотите, чтоб дети ваши вас слушались, любили, почитали? Но разве это возможно, если вы сами не будете любить, почитать и слушаться пастырей?

— Еще раз убеждаемся: построить храм — это еще не все…

— Иногда бывает так: построили, и все довольны: какой красивый, как смотрится с дороги, визитная карточка города или села. Но ведь храм не для того существует, чтобы быть визитной карточкой. Храм — это лечебница для падшего человеческого существа. Если человек спешит в церковь и ставит свечку только тогда, когда его постигает горе, скорбь, а потом, когда это прошло, дорогу в храм забывает — значит, он похож на тех прокаженных, о которых говорится в Евангелии от Луки, в главе 17. Их было десять, Христос исцелил их от проказы, но лишь один из исцеленных, самарянин, вернулся к Спасителю, чтобы Его благодарить, остальные просто ушли. И сегодня мы очень часто видим то же самое.

— Вижу, что люди и радуют Вас, и огорчают? А чего больше?

— Серафим Саровский каждого человека, и грешника и праведника, встречал словами «Радость моя!». Все мы несовершенны. Но в каждом из нас образ Божий. Когда люди огорчают, лучше оглянуться на свои недостатки и попытаться исправить себя. А в ближнем своем видеть Христа. Мы приезжаем в глухие села, где нет храмов или есть храмы разрушенные, где люди давно уже не видели живого священника; совершаем богослужение, разговариваем с людьми и видим, как они благодарны. Они ведь сейчас брошены, просто брошены. Все закрывается: школы, детские сады, медпункты. И только мы, наоборот, — открываем в селах храмы. Люди видят, кому они действительно нужны, и понимают, насколько сами нуждаются в Церкви.

— А священников хватает?

— Священников не хватает, и не только в нашей епархии. Везде открываются новые приходы. Святейший Патриарх призывает нас к тому, чтобы в каждом селе обязательно был приход, чтоб в каждое село по крайне мере раз в месяц приезжал священник, и мы стараемся это сделать. Хотя, конечно, ту духовную традицию, тот уклад, которым люди жили раньше, трудно теперь восстановить. На это нужно время.

— В чем Вы видите самые насущные, самые больные свои задачи? Знаете, как иногда говорят: не успокоюсь, пока не сделаю?

— Моя боль — поруганные, разрушенные храмы. В наших старинных селах таковых немало, около двадцати. Каждый раз, когда я приезжаю в село и вижу, во что превращена церковь, сердце обливается кровью. Это ведь не просто памятник истории, архитектуры,— это дом Божий. Когда-то люди строили его, освящали, молились в нем, крестили своих детей, венчались, и в последний путь их провожали — тоже отсюда. Полуразрушенные стены все это помнят. В селе надеяться большей частью не на кого. Молюсь и верю, что Господь пошлет жертвователя — может быть, уроженца этих мест, — который возьмет на себя труд восстановления храма. Благодаря помощи Митрополита Саранского и Мордовского Варсонофия удалось восстановить храм во имя святой великомученицы Параскевы в Малиновке. Сейчас занимаемся двумя Казанскими храмами — в Урусове Ртищевского и в Чирикове Турковского района. Казанская церковь в Чирикове построена в 1843 году тамошним помещиком, князем Василием Енгалычевым, придел был освящен во имя преподобной мученицы Евдокии, небесной покровительницы супруги князя, Евдокии Федоровны. Там же и часовня-усыпальница князей Енгалычевых. А название Чириково — это в честь мореплавателя Алексея Чирикова, помощника Витуса Беринга, участника легендарных Камчатских экспедиций; ему эти земли были пожалованы в XVIII веке императрицей Елизаветой, впоследствии имение перешло к Енгалычевым.

Мы должны возродить в Балашове Свято-Троицкий кафедральный собор, построенный на средства местных купцов в 1820 году; в 1936 году его взорвали. Это был огромный величественный храм. Я рассматриваю старинные фотографии и удивляюсь его благолепию: какой иконостас, какие иконы. Когда мы возродим его, он станет сердцем епархии и духовным центром города. Но, к сожалению, враг не дремлет, и мы столкнулись с сопротивлением строительству собора. Но мы надеемся, что Бог не оставит нас, и власть поможет, и люди поймут, наконец, почему надо восстанавливать храмы. Это главная цель моя сейчас — восстановить Троицкий собор, показать всю возможную красоту и благолепие православного богослужения. Чтоб люди почувствовали: вот, здесь Небо на земле, здесь Господь. И поняли, что значит «горе имеем сердца».

— В хронике событий на вашем сайте я часто вижу просветительские мероприятия, связанные с балашовскими школами и вузами. Очень интересной оказалась, насколько я знаю, школьная научно-просветительская конференция «Православие на Балашовской земле». В Балашовском институте СГУ прошел региональный этап Международных Рождественских чтений; в филиале РАНХиГС — круглый стол о воспитании молодежи… Это Ваша, так скажем, политика?

— Это совершенно неслучайно для нас, конечно, и мы встречаем здесь полное понимание: двери балашовских вузов для нас открыты всегда. Преподаватели вузов понимают: без духовной основы образование не есть образование, без нее мы окончательно потеряем молодежь. Ей ведь сейчас весьма активно предлагают другие ценности. Мы должны приложить максимум усилий, чтобы рассказать молодежи о Церкви. Многие молодые люди практически ничего не знают о ней. Когда мы приходим к ним, они удивляются и спрашивают: разве Церковь должна этим заниматься, читать лекции в вузах? Мы отвечаем: а кто же еще расскажет вам о Православии?

Вот показатель, который меня радует: 90 процентов родителей школьников в нашем Балашове сделали выбор в пользу «Основ православной культуры». А теперь у нас есть православная группа в детском саду «Золотой ключик». Дети приходят в храм, причащаются, и часто бывает так, что родители приходят в храм со своими детьми — и остаются в Церкви.

— Расскажите, пожалуйста, о ваших формах социального служения: они весьма примечательны.

— Мы открыли бесплатную столовую для нищих и бездомных при Покровском монастыре; до трех десятков человек ежедневно получают там полноценное горячее питание. Также у нас действует кризисный центр «С верой в жизнь!» — для беременных женщин, оказавшихся в трудной ситуации, без крыши над головой, без поддержки. Мы предоставляем им кров и питание — как до рождения ребенка, так и после; помогаем как-то устроить дальнейшую судьбу. За два года через центр прошло около пяти десятков женщин из всех районов, входящих в епархию, и не только из этих районов. Кроме того, мы открыли и освятили молельную комнату в честь иконы Божией Матери «В родах Помощница» при городской женской консультации. И там у нас ведется постоянная работа с женщинами, решившими сделать аборт. С ними беседует священник, специалист кризисного центра, помогают студенты-волонтеры, будущие психологи. Результат наших усилий — шестьдесят отказов, шестьдесят спасенных жизней в прошлом году и в этом уже двадцать пять. Мы возобновили дореволюционную практику посвящения женщин в сестры милосердия: чинопоследование осталось от Марфо-Мариинской обители в Москве. Сестер милосердия пока немного, несколько человек, но они действуют: помогают больным, инвалидам, дежурят в доме престарелых, в молельной комнате кардиологического отделения ЦРБ, которую мы освятили в феврале сего года, в женской консультации. Мы надеемся, что сестер милосердия у нас в скором времени станет гораздо больше.

— И все же, что для Вас самая большая трудность: нехватка средств, социальная запущенность входящих в епархию районов, настроение людей?

— Всё это трудности, конечно, реальные трудности, но не зря говорят: с Богом все легко. Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает (Пс. 54, 23). Надо веру иметь, надо себе сказать: «Если Господу это угодно — сможем, построим, сделаем».

* * *

[1] Тогда — Епископ Саратовский и Вольский, ныне Митрополит.