Он математик, а математики, как известно, люди необычные. Не только потому, что живут среди формул и цифр. Например, будучи студентом, он обнаружил ошибку в работе всемирно известных ученых и спокойно отнесся к тому, что официально человеком, нашедшим «просчет», был назван другой. Его кандидатская была признана выдающейся, а дальше наступило «черное двадцатилетие мехмата», его карьера полностью остановилась, и он 24 года пробыл доцентом — но не ушел из науки и не уехал на Запад. Свою семью он называет «в некотором роде кланом». У него, его сестры и брата-священника в общей сложности 17 детей, семья вместе с внуками составляет сегодня более 50 человек. Другая семья для него — это Московский независимый университет. Юлий Сергеевич ИЛЬЯШЕНКО рассказал «НС» о своей любви к семье, России и науке.
Читайте также: В России нужно сохранить все здоровые самобытные формы науки и образования
СПРАВКА
Юлий Сергеевич ИЛЬЯШЕНКО родился в 1943 году в Москве. В 1965-м окончил механико-математический факультет МГУ. Доктор физико-математических наук, профессор мехмата МГУ и Корнеллского университета (США), вице-президент Московского математического общества. В годы перестройки был одним из основателей Независимого московского университета, ректором которого является и сейчас. Отец троих детей. Старший брат известного московского священника отца Александра Ильяшенко.
В знании столько истины, сколько математики
— Юлий Сергеевич, сегодня вы известный математик, профессор, преподаватель, а помните ли вы свою первую встречу с математикой? Как начинался ваш путь в этой науке?
— Я учился в 59-й школе, бывшей Медведниковской гимназии. Там был знаменитый на всю Москву преподаватель Иван Васильевич Морозкин, который умел привить необыкновенную любовь к творчеству своим ученикам. Надо сказать, что математика вообще идеальный полигон для творческого воспитания человека. Она дает материал, который не требует ничего: человек услышал задачу и думает над ней, ему больше ничего не нужно, не нужны даже бумага и карандаш. Иван Васильевич у нас начал преподавать в пятом классе, и он дал задачу о дробях, которая была абсолютно не похожа на все до этого нам известное, потому что дроби он нам еще не объяснял. Я задумался над этой задачей и решил ее. В том же году я совершенно неожиданно для себя взял премию на городской олимпиаде и понял, что математика и нравится мне, и удается.
Была и есть сейчас замечательная система московских математических кружков. Обычно там было немного участников, руководили студенты, которые года на три были старше своих учеников, и получалось очень дружное взаимодействие. А весной бывали московские олимпиады. Они проходили гораздо менее формально, чем сейчас, и участие в них было связано в своем роде с чистым искусством. Это было действительно общение с математикой, а не борьба за практические результаты. Сейчас победа на олимпиаде дает возможность поступления в вуз, и это придает некий прагматический интерес. Я помню, когда на последней олимпиаде, в которой я участвовал в 1960 году, впервые появились представители телевидения, я почувствовал, что в нашу область творчества вторглись люди абсолютно чужие.
— Вы ревниво относитесь к математике?
— Нет, не могу так сказать. Мне хочется здесь коснуться одного очень популярного сюжета. Четыре года назад молодой русский математик Григорий Перельман получил Филдсовскую медаль, от которой отказался. Это вызвало большой шум, большой резонанс в прессе и, конечно, массу суждений о том, почему он так сделал, тем более что сам он никому ничего не объяснял. Возможно, таким образом он выразил свое отношение к математике как к чистому искусству.
— Мировоззрение математиков отличается от мировоззрения людей, с этой наукой не связанных?
— В чем-то да. Кант сказал, что «в каждом знании столько истины, сколько математики». Это означает, что для формулировки окончательных положений науки нужен математический язык. Это вовсе не обязательно язык формул. Но это язык, в котором нет недоговорок. Математика прежде всего учит человека отличать то, что он знает, от того, что не знает, что сказал, от того, что не сказал. Математика, по большому счету, приучает человека отличать правду от лжи.
Поясню это такой легендой: дело было где-то в начале второго тысячелетия. Английский король в очередной раз заключал соглашение с непокорными шотландцами, которые, видимо, добивались от него каких-то уступок, и он их спросил, чего же они хотят? «Мы хотим, чтобы нашей землей правил человек, родившийся на ней и который от рождения не говорил бы ни одного слова по-английски», — сказали они. «Хорошо», — ответил король, и его жена вынесла младенца-сына, который только что родился на шотландской земле. То есть они получили что просили — но совсем не то, что хотели. Выразить свои мысли так, чтобы в процессе восприятия этих слов было прочтено ровно то, что человек хочет сказать, очень трудно. Это в жизни редкое ценное общежитейское умение. Математика этому учит.
Три победы коммунизма на мехмате
— Часто можно услышать мнение, что в советское время людей науки ценили, а сейчас нет. Это так?
— Это и так, и не так. Поверхностный взгляд состоит в том, что профессор в 1960-е годы был представителем верхнего слоя населения, вполне устроенным и благополучным, а сейчас профессор отнюдь не является персоной грата в обществе. Более глубокий взгляд дает увидеть, что это высокое положение у профессоров было очень и очень неспокойным.
Я расскажу историю, которую можно назвать «Три победы коммунизма на мехмате». Она относится к очень известным, крупным ученым и произошла в 1970-е годы. Профессор, назовем его Г., невзирая на сопротивление общественных организаций, брал аспирантов, у которых было много выговоров, и в характеристике писал: «Этот человек талантлив, а все пять выговоров ничего не значат». Среди его аспирантов было много евреев, и в 1970-е годы, когда административная власть на факультете перешла к людям, вполне согласным с партийной линией, у него начались неприятности. Каждые пять лет профессор проходит переаттестацию. Переаттестацию математика Г. отложили. Вскоре после этого он умер от сердечной болезни, не дожив до 60 лет. На его похоронах выступил другой математик того же склада, скажем С., и если выразить его слова рифмованными строчками, то он сказал буквально следующее: «Кто добр и мудр, легко раним, обиды, скрытые для ока, им в сердце врезаны глубоко». Он тоже вскоре оказался объектом преследований и тоже умер от сердечной болезни. Еще один эпизод. Когда выбирали правление Московского математического общества, было названо пять кандидатов из десяти, а еще пять назвал член парткома. После этого наступило молчание — все понимали, что список продиктован, и остается только голосовать. Но вот профессор В. бодрым и веселым голосом выкрикнул еще одно имя, после чего плотина прорвалась: был предложен список из десяти или пятнадцати достойнейших имен, и произошло свободное голосование. Через некоторое время переаттестацию В. тоже отложили за, как было написано, «срыв партийной линии на заседании ММО». Он заболел раком и не дожил до 50 лет.
Надо понимать, что люди творческие — народ действительно ранимый. И борьба шла не на шутку. Поэтому положение советского профессора не надо слишком приукрашивать.
— Вы 24 года были доцентом на мехмате МГУ и не могли получить следующую степень, у вас на глазах разваливали науку, тем не менее вы не ушли в ярко выраженную оппозицию…
— Человек, который выходит на улицу, становится профессиональным диссидентом, политическим деятелем. Он прекращает свою светскую карьеру и начинает делать историю. Я же считал, что как профессионал я могу сделать много, и ровно в том же самом направлении, в котором действуют люди, которые выходят на улицу. Что касается сегодняшнего времени — мне кажется, преступное пренебрежение государства наукой и культурой сейчас компенсируется одной очень существенной вещью. Живя в тогдашней России, я вспоминал слова Гамлета: «Дания — тюрьма». Россия была огромной тюрьмой, многих не выпускали за пределы. Когда железный занавес упал, то тюрьма исчезла. И это совершенно колоссальное, вполне соизмеримое и, может быть, даже более ценное приобретение, чем тот статус, который был.
— При этом вы не уехали на Запад на пмж…
— Мне кажется, что любовь к России, которая была у всех ее жителей до моего поколения, исключительна и даже парадоксальна. Эмигранты первой волны спали и видели, как вернуться. Ходили слухи, что тех, кто возвращается, отправляют в тюрьму или расстреливают. Они не верили, возвращались — и попадали в тюрьму или под расстрел. Я был свидетелем того, как в моем поколении эта любовь, которая сильнее здравого смысла, исчезала. Люди уезжали из России и отряхивали прах ее со своих ног. Но свойство это утеряно не полностью, оно присуще народу в целом. И нет ничего удивительного в том, что у кого-то оно сохранилось. В частности, у меня.
Теорема существования
— Ваш Независимый университет — это своего рода продолжение мехмата МГУ?
— Если бы «черное 20-летие», когда коммунистическая партия держала твердый курс на «улучшение социального и национального состава научных работников» и выпускала круглых троечников, длилось еще 20 лет, то в России сейчас не осталось бы никакой культуры и науки. Тем не менее тогда еще была двойственность — были мехмат парткома и мехмат выдающегося математика и ректора МГУ Петровского. И к концу 1980-х годов образовалась группа очень сильных выпускников, которые в университетский мир не вписывались. У них был большой заряд, большая любовь к своей стране, желание что-то сделать. Многие из них, щелкнув пальцами, могли бы после перестройки получить лучшие места на Западе, но они создали Независимый университет, а затем Центр непрерывного математического образования — что-то вроде идеального сообщества математиков. Университет создавался, когда Россия переходила к капитализму, и одна из целей состояла в том, чтобы доказать своего рода «теорему существования» — создать учреждение, которое построено совсем не на материальных интересах. Студенты у нас не платят за обучение, и преподаватели почти не получают денег и действительно работают по любви.
Независимый университет продержался уже 20 лет и какую-то теорему существования доказал. Сейчас мы начали сотрудничество с Высшей школой экономики, и возник факультет, который по своему профессиональному и нравственному содержанию почти не отличается от нашего Независимого университета. Но там сотрудникам платят совершенно реальные деньги, хотя обучение там тоже бесплатное.
— А сколько человек ежегодно выпускает ваш университет?
— На первой лекции в первом семестре бывает до 100 человек. К концу первого курса их количество сокращается до 20-25. А выпускаем мы от четырех до восьми человек в год. Наш диплом не имеет официальной силы, фактически мы выдаем справку о дополнительном образовании, но выпускаем математиков первоклассного уровня.
Одна из сильных сторон России в том, что всегда был заметный в культурной панораме слой людей, для которых материальные ценности второстепенны. Надо сказать, что те наши сограждане, для которых деньги первостепенны, в соревновании со своими западными коллегами-профессионалами проигрывают — наши менеджеры, предприниматели, производители. А наши профессора, художники, музыканты — не уступают. Весь мир это понимает и уважает нас прежде всего за это.
Страна прикладного христианства
— Вы преподаете и в американском Корнеллском университете. Отличается ли уровень образования американских и российских студентов?
— Американские студенты приходят в университеты с гораздо более низким уровнем, чем наши школьники. Они учатся четыре года на бакалавра, а в результате человек, имеющий в Америке высшее образование, по своей подготовке находится наравне с нашим студентом, окончившим два курса. Бакалавр в Америке может поступить в аспирантуру, и он учится там не три года, как в России, а четыре-семь. Первые два-три года американский аспирант добирает то, что наш студент взял в университете. И за три года до окончания аспирантуры их и наши аспиранты уже почти равны, и выпускаются они на одном уровне. На всех этапах наше образование идет впереди, пока наконец не доходит до финиша. На финише американское образование не уступает нашему по качеству, но побеждает по количеству.
— У нас часто Америку идеализируют или же, наоборот, очерняют. А как вам видится эта страна?
— Я расскажу историю, которая коснулась меня персонально. Лет семь назад в России на математической олимпиаде взял премию школьник — очень талантливый, но не способный передвигаться без коляски и даже разговаривать. Он не мог жить без помощи отца, постоянно к нему привязанного, и ни один вуз его не брал и не давал ему общежития. Независимый университет взял его и собрал деньги на съемную квартиру. Он был великолепным студентом, хотя не мог общаться и писать без помощи отца. Университет он окончил с блеском, но в России ему не было дальше хода. Ему надо было переезжать в Америку, потому что там социальная структура приспособлена для таких людей. Сейчас он учится в аспирантуре Массачусетского технологического университета, и впервые в жизни он самостоятельно начал передвигаться по улице. Вот это то, чему мы можем у Америки учиться. Одна моя приятельница, которая уехала туда лет тридцать назад, называет Америку «страной прикладного христианства». Безусловно, можно найти массу опровергающих примеров, но христианские ценности действительно вошли в повседневную жизнь американцев. Один мой коллега, тоже выходец из России, говорил, что самая большая ценность, которая есть у Америки, это народ, который там живет.
Мне кажется, способ жить каждая страна вырабатывает — вырабатывает с трудом, с муками и ошибками. И у той же Америки было много и ошибок, и исторических грехов. Тем не менее, вероятно, когда Америка начиналась, отцы-основатели очень серьезно задумались о том, какая это будет страна. Общая идея, что это будет страна свободная, предоставляющая каждому человеку возможность раскрыться, уважающая каждого человека, была предметом общего согласия с самого начала. Потом отклонений от этого принципа было множество, и нельзя сказать, что он восторжествовал на сто процентов. Но он привел к тому результату, которому заведомо нам стоит учиться. Нам в этом смысле сложнее, потому что Америка рождалась сравнительно недавно и американский народ сознательно ставил себе цели. А мы не можем вспомнить время, когда ставили основополагающие цели. Но с другой стороны, энергия и желание пересмотреть свою жизнь в нашем народе не умерли — революция, как ни трагичны ее последствия, прошла на волне мечты начать жизнь заново.
Нити ценностей
— Наверное, такая любовь к России и вообще ваши взгляды закладывались еще в детстве? Расскажите о своей семье.
— Папа мой в юности заболел, и я помню его только в очень тяжелом состоянии. У него было окостенение суставов, и он мог двигать руками от локтей и слегка шевелить стопами. Мне было, наверное, лет двенадцать, и папа сказал мне, что мама у нас героическая женщина. Я тогда подумал : что тут такого? Понял только, когда стал отцом. Мама этот путь — вырастить троих детей — проделала практически одна, да еще у нее был четвертый в каком-то смысле ребенок, за которым она должна была ухаживать постоянно. Но то, что издалека кажется бедствием, было в нашей семье повседневностью и не мешало нам вести очень полное, радостное существование.
Моя мама была историком, и папа очень любил, понимал и, главное, чувствовал историю. В отличие от большинства современников, папа правильно воспринимал происходящее, правильно оценивал и Ленина, и Сталина и умел кое-что предвидеть. После выступления Сталина 14 июня 1941 года папа сказал, что ставит бутылку вина, что не позже чем через неделю начнется война. 21 июня он проиграл эту бутылку — а 22-го началась война.
Я вырос в семье, которая была чем-то вроде крепости, защищающей своих членов от враждебного окружающего мира. Конечно, враждебность эта была не абсолютной — семья существовала в этом мире, от него много брала, ему много давала. Но главные ценности были независимы от тех, которые пропагандировались, и бережно и одновременно жестко охранялись. Наша семья была не единственной такой. У мамы была подруга, мать пятерых детей, и ее семья нелегально селила на своей даче людей, сосланных за стокилометровую черту. Их детям было твердо сказано: то, что слышите дома, не повторяйте за его стенами. При этом не надо преувеличивать замкнутость нашей жизни. Дома наши были широко открыты, к нам любили приходить люди.
— У вас была верующая семья?
— Мама была верующей, а папа нет. С самого детства мы дружили с одной большой верующей семьей. Дружили наши родители, дружили их дети, то есть мы, сейчас дружат наши дети и наши внуки. Эта дружба четырех поколений длится почти 80 лет. Мне кажется, сохранение нравственных ценностей, которые в России, несмотря ни на что, очень высоки, произошло несколькими путями, и один из них — через жизнь крепких семей. Три поколения людей хранили нравственные ценности независимо оттого, что происходило вокруг, передавали их своим детям, и эти нити протянулись в наше время. Мы пришли в него не с пустыми руками.
Читайте также: В России нужно сохранить все здоровые самобытные формы науки и образования
Александра ОБОЛОНКОВА