Православные священники бывают хорошие и плохие. Как врачи, полицейские или президенты России. Но, в отличие от прочих, они искренне — в большинстве своем — убеждены, что все-таки Бог создал служителей церкви, а не наоборот. В этом убедился корреспондент «РР», приняв участие в миссионерском сплаве по рекам Башкирии.
***
Одна из озерковских баб спрашивает другую:
— Чего там делать-то надо?
— Да ничего особенного. Скажешь, что аборты у тебя были, и все.
Отец Артемий делает несколько шагов в сторону, чтобы соблюсти тайну исповеди. К нему подходит первая верующая — медленно, подбирая слова, бубнит с опущенными глазами. В ответ он говорит что-то утешительное, накладывает на голову епитрахиль, отпускает с Богом. Следующая… Следующий… На каждого уходит минуты три, не более. Напоминает поликлинику — словно люди пришли на прививку от какой-то заразы. На поляне образуется стихийная очередь. Никакой тебе будочки для задушевного разговора с духовником, никакой ажурной перегородочки. Ну, дайте хоть слез раскаяния!
— А у нас не принято, как у католиков, всякий раз свою жизнь с самого рождения пересказывать. Для этого есть генеральная исповедь, — поясняет катехизатор Артемий.
В башкирскую деревню с буколическим названием Озерки приплыли православные миссионеры.
Оживить атмосферу
Но это будет позже. А сейчас в Крестовоздвиженском храме Уфы миссионеры готовятся к сплаву по рекам Башкирии. Два Артемия и группа молодежи укладывают в «газель» вещи, необходимые для путешествия на веслах: резиновые лодки, палатки, котелки. А также то, что нужно для богослужений: походный святой престол, иконы, свечи, кадило с дешевым ладаном, в просторечии именуемым «смерть попам», просфоры, кагорчик, пачка карманных Евангелий.
Есть тут примета: если понаехали каникулярные студенты Свято-Тихоновского университета, значит, скоро прыгнут в лодки и айда по глухоманьским рекам. И с ними, как батьки Черноморы, Артемий-младший, преподаватель миссионерского факультета того же вуза, и Артемий-старший, священник из местных. Оба татары, хотя на вид русаки с ордынскими физиономиями, как пошутил приходской звонарь.
А если без шуток, то цель сплава — оживление духовной атмосферы в труднодоступных районах республики, где у людей нет возможности пообщаться со священниками, и организация там православных общин. Проще говоря, чтобы окрестить, исповедать и причастить тех, кому это нужно, мы плывем в Богом забытые места.
Сохранить колесницу
Наш сухопутный маршрут проложен до села Метели на реке Ай, дорога займет часов семь, и это по довольно тяжелой трассе. «Газель» изнутри оклеена стикерами: «Сохрани колесницу сию».
Добираемся засветло. Смешанное, так будет на всем пути, население: башкиры — большей частью мусульмане; русские — если не православные, то никакие; татары — колеблются.
Республика национальная по статусу и многонациональная по составу: миссионерствовать нужно деликатно. Есть даже будто бы негласное соглашение между конфессиями: чужих не соблазнять.
В селе есть храм, полуразрушенный, но благодаря настоятелю, отцу Алексию, службы идут исправно. Там и ночуем. Это первобытное переживание трудно описать. Вот, к примеру, просыпаешься от того, что уперся темечком в поребрик амвона, к тому же в туалет, пардон, приспичило; продираешь глаза, и — о Господи! — из церковных сумерек отрешенно глядит на тебя с иконы Спаситель. Тут не то что в туалет, пардон, расхочется. Обещать себе будешь, перебирать до третьих петухов: и этого больше никогда — или пусть руки отсохнут, и того впредь ни разу, сколько бы взамен ни предлагали бесы, и к отцу своему на могилу — честное слово!
Послушать Eminem
Речка Ай кое-где радует нас скоростными перекатами, но иногда приходится волочиться, «царапаться». Нас десятеро — хорошо, что не двенадцать, а то было бы чересчур символично. Вокруг тайга, которую в сериалах про совестливых егерей принято называть глухой. Только цапли да орлы, равнодушные друг к другу.
Разбиваем бивуак. Сейчас пост. Но путешественникам — послабление. На ведро макарон банка тушенки. Больше для запаха.
После еды — ну хорошо, после трапезы, — произнеся благодарственную молитву, студенты принимаются извлекать из своих гаджетов адскую музыкальную смесь: много рэпа и самую малость «Чайфа». Артемии в курсе и того и другого. Священник — тот вообще с юными на одной частоте: Noize MC, 50 Cent — пожалуйста, напоем; Вася Обломов — тоже можем. А Eminem и на его мобильном закачан альбомом.
Вдруг, когда все уже залезли в палатки, со стороны реки поплыли густые с хрипотцой трели. Это отец Артемий самодеятельно, на одной интуиции принялся осваивать свой дудук — ему привезли из Армении: сработали из персикового дерева, мундштук тростниковый.
Вообразите: посреди ночной уральской чащи, свесив ноги с обрыва и производя при помощи чудной палки закавказские звуки, сидит некий менестрель, выдающий себя за священника. Морок. Впору перекреститься.
Занять высоту
Утром доплываем до деревни Усть-Югуз. Мобильная связь еще не почила, но уже агонизирует. Газа, почты, врача — крупное «НЕТ». Фельдшер бывает наездами. В паводок дорогу размывает, а если вода с гор, пиши: «блокада».
Бывший лесоповал, потом лесной поселок.
— Главное — без наскока. Тут этого не любят, — наставляет студентов Артемий.
Причаливаем метров за двести до околицы — чтобы не напугать, не раздражить. Оба Артемия надевают подрясники. Они уже приезжали сюда четыре года назад, семнадцать человек окрестили.
С разбегу преодолеваем крутой берег и почти сразу оказываемся на улице Центральной. А других и нет.
— Пойдем по домам, пригласим на молебен, — объясняет свой миссионерский метод отец Артемий.
— И надо сразу определиться с крещаемыми: сколько, кто, — раздает приказы Артемий. Он похож на командира взвода, которому предстоит занять господствующую высоту. — По двое не ходим, а то примут за свидетелей Иеговы.
Жителей в Усть-Югузе с гулькин нос: не больше семидесяти. Так что обойти деревню — от силы час.
Подходим к дому, кричим с растяжкой: «Хозяева-а-а!» Уверенно, чтобы не подумали, что проходимцы. Озвучиваем стандартный текст: «Священник приехал. Водичку освящаем. Крестим, исповедуем, причащаем. Надо — освятим дом. Все бесплатно». Волшебное слово «бесплатно» желательно произнести несколько раз.
Вот гражданин в летах колет дрова во дворе.
— Ну, — отвечает он на наше «здравствуйте», не прерываясь. — Не видите, работаю я.
Такой, если и решит поверить в Бога, начнет с понедельника.
Вот гражданка на велосипеде. Подъехала вплотную, бросила: «Когда служба-то будет?» И как помчится прочь, не дождавшись ответа.
— Это мы так стесняемся, — разъяснят нам позже. — Что вы хотите? Дикий народ, лесной.
На молебен велосипедистка пришла все-таки вовремя. А лесоруб не решился. Не мужское это дело в деревне — к священнику ходить.
Войти в раж
Посреди улицы, облепленная малахитовыми мухами, валяется коровья голова с внимательными глазами: на днях медведица спустилась с гор на выгон, задрала четырех коров и теленка. Деревенские позвонили в полицию, МЧС, охотнадзор с просьбой застрелить разбойницу. Но толку нет. Отвечают: не стоит беспокоиться, ей теперь еды до зимы хватит, а там спячка.
Натыкаемся на допотопные качели. Артемии взбираются на них, едва сдерживаясь, чтобы не войти в озорной раж. Играющие неподалеку пацаны, наоборот, ветхозаветно столбенеют, еще бы: два незнакомых мужика в платьях кружатся на их оглобле.
Отец Артемий указывает на дом, 
который в прошлый приезд «весь окрестили — куча ребятишек там была». А тут как раз и эти самые дети, как щенки, смеясь да лая, выскакивают из сеней — с крестиками на шее. Артемий, всматриваясь в их лица, морщит лоб, вспоминая: «Наши. Вроде».
Под лапами у них крутится жизнерадостная собака-инвалид — без глаза и о трех ногах. Ее человека отдали в дом престарелых. Пса сначала прибить хотели, потом передумали: «Мы же православные. Почему Мухтар? Хозяин мусульманин».
— А ведь Церковь допускает, что у животных есть душа, — говорит Артемий, с любопытством заглядывая в Мухтарово бельмо, будто желая найти в нем подтверждение сказанному. — Иначе сложно представить: вот мы этих тварей так любим в нашей земной жизни, а там — как без них будем?!
Петь «борзясь»
Молебну предшествует оглашение — обязательная процедура перед крещением. Если проще, это разговор миссионера с крещаемыми и их родителями, биологическими и крестными, о том, что собой представляет таинство. В этот раз для оглашения выбрана беседка со скамейкой, возведенная над колодцем. Удобнее места не придумаешь, только вот нехороший знак: вода иссякла.
Святой престол установлен на лужайке прямо перед магазином «Товары повседневного спроса», давно, впрочем, закрытым ввиду отсутствия повседневного спроса, а следовательно, и товаров.
Отец Артемий начинает читать нараспев. Студенты хором помогают. Получается не очень складно: все они из разных областей России, поэтому и манера пения у них несхожая. Ирина тянет вверх — она из Чувашии, патриотка своей малой родины. Дмитрий понижает, поет «борзясь», как сказала бы регентша церковного хора, — он сын священника из Курской области. А Георгий иногда возьмет да и бросит петь — самый страшный грех для хоровика. Этот скрывает, откуда родом. Ходит в черном, Чайльд Гарольдом.
Деревенских собралось человек пятнадцать. Сосредоточенно слушают церковные неполногласия.
Затем уже Артемий цитирует одно из посланий святого апостола Павла. Ох, и темный же язык! Он иногда делает паузы, кое-что объясняет: «Чаю — это надеюсь, днесь — сегодня». Но глупо надеяться, что днесь это поможет.
— Нужно переводить богослужения, — говорю я осторожно, ни к кому конкретно не обращаясь: тема современного русского языка для Церкви острейшая.
— И мы того же мнения… — напевает, услышав, Артемий.
Разрешать задачки
Настает черед исповедей и причастий.
— Исповедь — это о чем сердце болит. Мы поругаемся — оно закупоривается, — отец Артемий не устает объяснять смысл каждого чина, обряда, таинства.
Тех, кто надумал креститься, отпускает пока по домам, чтобы поразмышляли и поголодали. Объявляет, что исповедоваться им не надо: «Крещение обнуляет грехи».
Вечереет. Крестить решили в речке. Поэтому таинство выходит совсем не таинственным: на виду у всей деревни споро и весело одного за другим, взрослых и детей, отец Артемий, стоя по пояс в воде, окунает в Ай.
За углом ближайшей избы притаилась башкирка. Интересно же: приехал «русский мулла».
— Идите ближе.
— Боюсь, окрестят случайно.
Многое здесь, в Башкирии, случайно перемешано. Мусульмане могут прийти освятить воду. А если им их ритуальное не помогает, просят дать икону Николая Угодника — помолиться.
А недавно к отцу Георгию, настоятелю церкви в селе Байки, обратился детдомовский. Женился на татарке из мусульманской семьи, его приняли как родного, но настаивают, чтобы он, крещеный, участвовал в никахе — это что-то вроде свадебной церемонии. И он просит совета, потому что, пройдя никах, ты отрекаешься от Христа. Патовая ситуация.
Но, как правило, подобные задачки духовенству разрешить удается. Тот же отец Георгий вспоминает, как отпевал в деревне Караяр одного православного, при жизни женатого на татарке-мусульманке. Вижу, говорит, проститься с ним пришли одни мусульмане. Старейшина речь произносит: мол, потеряли мы истинного христианина. Потом спрашивает, что им делать надо. Священнику ничего не оставалось, как посоветовать «молиться Господу своему».
Запрягать долго
Освящаем дом владельца пекарни, мусульманина. Нас позвала его жена, православная. Хозяина с работы не ждали, он появился в разгар обряда, бесцеремонно заявил, что ему «никакой разницы», потому что Всевышний один, только пути к нему разные.
Отца Артемия такие слова коробят. К нему, он рассказывал, обращаются девушки, вышедшие за мусульман. Просят разрешения сменить православное имя — супруг так хочет. Обычно разговор с ними бывает коротким:
— Муж говорит, что Бог един для всех, так что все равно.
— Пусть тогда муж ко мне придет, поговорим.
— Нельзя ему в храм.
— Что и требовалось доказать.
Пекаря все рекомендуют как единственного непьющего мужчину. Он одаривает священника горячим хлебом и увесистой банкой меда.
— Мусульманин — и тот расщедрился, а наши совсем ничего не дали, — сокрушается отец Артемий.
Но когда мы встали лагерем, потянулись и «наши» — дары понесли. Яйца, помидоры, плоды всякие натурального хозяйства.
— Почему-то молоко всегда вместе с солеными огурцами приносят, — удивляется Артемий.
— Возвели напраслину на застенчивый православный народ, — пеняет сам себе отец Артемий. — А они просто долго запрягали.
Принять за попрошаек
Причаливаем в виду деревень Усть-Аяз, Заимка и Матавла. Стационарную телефонную связь провели сюда лишь шесть лет назад. До этого писали письма. Бумажные. Многие дома отмечены фанерными звездами: значит, кто-то воевал. Мужчины ходят по воду с коромыслами. До трассы километра два, до ближайшего священника — целых сорок, до Москвы — всего полтора часа лету.
Тамара, одна из православных энтузиасток, приглашает нас в гости. Обещает написать объявления о завтрашнем богослужении, расклеить по магазинам.
Появляется ее взрослый сын, хотя вроде не должен был. Устраивает матери выволочку: у нас, мол, ребенок маленький, а ты чужих к себе зовешь. Приходится ретироваться. Оказывается, он принял нас за попрошаек. Разгоряченный, садится в машину и уезжает в баню — остывать. По пути бросает, уже разобравшись, что к чему: «Идите к столу».
— Это нормально. Духовное сопротивление. Так даже интереснее. Не все же нас должны с вербами и хлебом-солью встречать. И потом, доброе дело без искушения неугодно Богу, — вольно цитирует Артемий хрестоматийную фразу.
— Он и сам сейчас мучается, — добавляет отец Артемий.
Тамаре неловко. Священник ее успокаивает:
— Все всегда идет не так. Только спустя время понимаешь: промысел Божий.
Уже ночь на носу, а Тамаре все неймется. Башкирка-мусульманка, говорит, подарила аудиодиски с православными проповедями — она подруга, конечно, но вдруг ересь, непреднамеренная? Просит, чтобы Артемии прослушали и дали заключение. Артемии с ног валятся. Но надо так надо. В результате диски признаются годными.
Огорошить священника
Наутро начинается та же, что в Усть-Югузе, уже местами рутинная окормительная работа.
— Господи, помилуй… — ветер уносит сочный, «с кровью», баритон отца Артемия в тайгу.
На натуре бордовый приталенный подрясник в сочетании с позолоченным крестом на груди делает священника даже слишком изящным. Впрочем, подряснику уже тринадцатый год, прожжен в двух местах — боевой, словом.
Группа старушек в нарядных косынках несгибаемо выстаивает службу на лужайке у кладбища. Все неотрывно, как под гипнозом, следят, как Артемий размахивает кадилом, тугим ухом пытаются различить в скороговорке священника имена родственников, за которых подали записки. Заупокойных больше, чем о здравии. Выскакивают старорежимные имена: Фрол, Агриппина, Олимпиада.
Неужели это оно и есть — российское православие?
В конце богослужения отец Артемий всегда произносит короткий резюмирующий монолог. Но на этот раз он рискнул наладить с паствой прямой контакт.
— Один палец туго проволокой перетянуть, что будет? — вопрошает он, растопырив перед слушателями четверню, а мизинец согнув.
Молчание: мол, какой же дурак, отче, станет себе палец проволокой перетягивать.
— Отомрет, — отвечает он сам на свой вопрос. — Так и человек…
Ему хочется развить мысль, сказать, что надобно находиться в теле Церкви, чтобы противостоять темным силам, которые хотят сделать нас унылыми, озлобленными, пьяницами и развратниками. Но все замысленное им остается втуне: метафора не находит отклика у публики.
— Не знаю, о чем с ними говорить, — сетует разочарованный отец Артемий, теребя багровый требник. — В городе понятно: о семейном благополучии, карьере, деньгах. А здесь?
Разрыв коммуникации, говоря по-ученому.
Подходит дед Саша Некрасов — при нафабренных усах, с банкой из-под болгарского перца. Огорошивает:
— Воду зарядите мне?
Позвонить в Миасс
Робкая пенсионерка сообщает: три внука у нее, и всех она и их родители крестить хотят. Миссионеры оживляются — дети всегда в радость. Но выясняется: у бабушки они в гостях, а сами вместе с благополучными родителями живут в городе Миассе, где это таинство можно совершить в любой день. Артемии синхронно суровеют, собираются отказать. Но, поразмыслив, соглашаются. С условием: отсутствующим матери с отцом позвонить, чтобы те пообещали причаститься потом вместе с детьми.
— Некогда им, видите ли, — уже смилостивившись, ворчит отец Артемий. — По лени, все по лени.
Решение креститься в глубинке часто провоцируется формальными мотивами. По инерции: «Русские — значит, надо». Родственники заставляют. В нашем случае некоторых прельстило отсутствие платы. Это сродни условному рефлексу: проходил мимо Красной площади, услыхал бой курантов — захотелось шампанского. Проплывали мимо по Аю священники — захотелось надеть крест.
Миссионеры относятся к этому с фатализмом: лучше так, чем никак.
Простить всех
Подъехал на своей «Волге» дед Леня. Он берется возить нас по домам тех, кто не смог прийти на богослужение — по болезни или старости.
Дед Леня лихо газует на ухабах. Его водительский стаж — 54 года, права не продлевают из-за возраста.
Дом Шуры Морозовой. Раньше она была почтальоном.
— Александра, всех простим? — спрашивает священник.
Она кивает.
— Сыночка тоже, ладно?
Она замирает.
— Ты ее хоть кормишь? — спрашивает Тамара Шуриного сыночка Колю. Наручные часы он носит на локте — браслет растянулся.
— Ты че?! — вскидывается тот. — Вот, возьми полтинник. За крестик, — протягивает Артемию сорок рублей мелочью.
Дом Евдокии. До пенсии работала техничкой в сельсовете. До крещения звалась Хамидой. Если с тюркского — «достойная похвалы». А стала «благославной», если с греческого.
— Мне все равно. Что хотите, то и делайте, — вместо приветствия говорит она.
Отец Артемий рассержен, хочет развернуться и уйти: нельзя, говорит, насильно. Потом справляется с нервами, убеждает себя, что причастий много не бывает.
— За что стыдно перед Богом?
Молчание.
— Ругались с мужем?
— И ругались, и дрались, — радуется Евдокия ясному вопросу.
— Молодцом, — ободряет священник благославную старушку. Затем причащает. А после напевает: «А умирать нам рановато…»
Пока Тамара сверяется со списком посещений, Артемии рассказывают, как им приходилось утешать прикованных к постели, а в редких случаях — читать отходную: «Это если человек долго и болезненно страждет».
— Альтернатива эвтаназии?
— Нет, что за ерунда, — отвечают Артемии в один голос. — Хотя да, наверное.
Тяжелый разговор о заживо гниющих завершается прибаутками про отца Эвтаназия из еще не 
нарисованного комикса. Ну нельзя в такой обстановке без черного юмора, врачебного цинизма, ей-богу. Иначе страшно.
Едем еще по одному адресу, по другому, третьему. К концу дня лица стариков начинают сливаться в одно — бесполое, печальное, уже потустороннее.
В последнем доме никого не застаем. Ну и слава Богу: значит, не так уж сильно человек умирает.
Все на сегодня, говорит священник, аминь. Game over, соглашается катехизатор.
В развевающихся подрясниках, широкими шагами идущие по засыпающей деревне, Артемии напоминают бойцов спецназа. Выполняют задание они, конечно, не на территории врага, но и дружественной ее тоже не назовешь. Скорее, нейтральная полоса.
Смотреть «Губку Боба»
Одно хлебосольное семейство приглашает нас в гости. На постную трапезу заходят по-свойски и другие деревенские. За чаем заходит речь о том, что неплохо бы открыть молитвенный дом. Артемий докладывает: глава администрации не возражает, и даже помещение имеется.
— Он славный, он отдаст, — убеждена хозяйка Рита. Рита — это для своих, для гостей Маргарита.
Где еще услышишь, чтобы про чиновника говорили «славный»?
— А разве нет? — Рита-Маргарита продолжает гнуть свое, нравоучительное. — Ездит на казенной «четверке». Ловит рыбу, потом продает сельчанам — жить-то надо на что-то.
Бедность в российской деревне по-прежнему если не достоинство, то уж точно не порок. В зажиточном крестьянине подозревают, как во времена продразверстки, грех и обман; в голытьбе, пьяницах и бездельниках — жертв государства. То же самое можно сказать о сельском священнике. Обязательно будут шептаться: приход у него бедный, а сам разжирел — вон какой дом себе отгрохал. А что тот держит скотину, сам с семьей работает в огороде, так об этом люди забудут: кто из зависти, кто потому, что «не жили богато — и начинать не стоит».
Маргарите-Рите поддакивают подруги:
— Наш председатель хоть и в годах, но выглядит молодо. Потому что добрый.
Выясняется, что «добрый и славный» никакой не православный, а вовсе «башкирец и мусульман».
Налившись чаем, православный костяк незаметно переключается на темы менее возвышенные. А одноногая Вера по прозвищу Колобиха и вовсе отмочила. Про тетку, неподалеку живущую, у которой было пятеро детей, а затем на старости лет вырос «мужской орган». После чего стал(а) он(а) сожительствовать с другой бабушкой. Долго и счастливо.
Отец Артемий не выдержал, лицо его прокисло говорящей гримасой: «Вот с каким человеческим, прости Господи, материалом приходится сотрудничать».
Покидаем гостеприимный дом. Как-то сам собой заходит разговор о семейных традициях. Выясняется, что у отца Артемия есть дочь девяти лет, Полина, а его любимый мультик — «Губка Боб Квадратные Штаны».
— С дочерью смотрите?
— Один.
Еще бы — после таких душевных нагрузок.
Убрать стакан
— У нас сорок дней в понедельник. Можно отметить на день раньше?
Родственники умершего хотят в одно воскресенье впихнуть и панихиду, и застолье, оно и понятно: в выходной придет больше гостей — значит, будет веселее.
— Ну поймите же вы, еда к нему отношения не имеет. Поминать, читать молитвы, ставить свечи нужно день в день, а стол — когда хотите, — миссионеры сердятся, услышав слово «отметить». Но в дом покойного все равно идут. Тем более здесь и крещения решили провести — на речке сегодня дождь.
Отец Алексий, присоединившийся к миссионерам в Аязе, замечает в зеркале стакан, накрытый куском хлеба. Напустив на себя суровость, говорит родственникам: «Глупость, пустоверие! Не стыдно? Молитва за упокой — вот что ему поможет».
Они кивают, но стакан не убирают.
Пенсионерка приносит освящать воду в полторашке из-под пива «Седой Урал». Отец Артемий брезгливо выговаривает: «Вы еще бы бутылку из-под водки принесли».
Она улыбается, как ребенок, которого застукали за шалостью.
Согрешить в любви
От трагических сюжетов голова идет кругом: тот утонул на рыбалке, этот замерз в лесу. А здесь сын вернулся домой из армии и покончил с собой. Мы же не знаем, недоумевают родители, что у него там на подводной лодке случилось. Владыка разрешил его отпеть и похоронить. Говорят, кто просит проявить к самоубийцам снисхождение — всем идут навстречу, мол, «лучше согрешить в любви, чем во грехе».
Дима начинает оглашение, это для него практика, урок проповеди. Перед ним две женщины и пожилой мужчина.
— Все крещеные?
— Я бабкой маканный, — словно школьник, поднимает руку мужчина. — Седьмой десяток распечатал, а все никак.
Дима растерян: что это за «маканный», что значит «никак»? Такого он еще не проходил. Оказывается, в советское время из-за отсутствия священников в деревнях «крещением» занимались бабки. Как Бог на душу положит, по своим правилам.
— Тогда вам надо пройти миропомазание, — приходит на помощь Артемий. — Докреститься, так сказать.
— А вот у меня тоже вопрос, — тянет руку женщина. — У меня дочь гражданским браком живет, уже внучка бегает, а он не женится на ней. Может, это потому, что она родилась 13-го?
— Полная ерунда. Предрассудки. Хоть бы даже 13-го в пятницу.
— Вообще-то это была суббота, — говорит мать серьезно.
Раздеть до исподнего
Мы серьезно рассчитываем за неделю «окучить» не менее шести деревень и преодолеть больше ста километров: по Аю до границы со Свердловской областью, затем сворачиваем в реку Уфу.
Каждый день состав гребцов в лодках тасуется, чтобы не заболачивался микроклимат. Вечерами так: поели — и упали в спальник. Настрой рабочий. Без тусовки.
Налегаем на весла. И вот следующая деревня, Озерки. Леспромхозы развалены. На их месте лесопилки с мутным статусом. Но работы все равно нет. Раньше мужиков спасала нефтегазовая вахта, но и та хиреет.
В прошлый приезд миссионеров в деревне приняли за сектантов: раздели до исподнего, долго проверяли документы — сначала милиция, потом в сельсовете. Сейчас встретили доброжелательно — вспомнили.
— Вон сколько народу пришло, — довольно говорит Артемий. — А представляете, если здесь священник будет жить!
Воодушевленный, он агитирует:
— Братья и сестры, собирайтесь вместе хотя бы раз в месяц. Потом всем миром храм возведете. Где церквушка появляется, там деревня перестает умирать.
Невдалеке степенно вышагивают под руку двое. На фоне других они выделяются чистоплотностью. Походили вокруг и ушли. Миссионеры опознали в них супругов-иеговистов — наткнулись, когда обходили дома. Утверждают, что заметили на их лицах ядовитые ухмылки.
Все желающие крещены, исповеданы. Тайна есть тайна, но все-таки любопытно, с чем люди приходят.
— Да коммунальная распря в основном, — делится отец Артемий. Видно, что притомился: все сквозь себя пропускает. Надо, говорит, научиться ставить между собой и людьми воображаемое защитное стекло, как советуют мозгоправы, а то выгорю.
— Допустим, приходят вместе сноха и свекровь. Сначала одна на другую помои льет, потом наоборот. Или муж бьет — что делать, спрашивает. Священников воспринимают как универсальных консультантов. Дом покупать? Жениться или нет? На операцию ложиться? А я почем знаю?
Накрыться Арлекино
Круш — крест по-польски. Но никто не может сказать, откуда в названии этой деревни взялся западнославянский корень.
Ночуем в клубе, возведенном на месте сгоревшего ДК, устроенного, в свою очередь, до этого в храме. Пожар случился три года назад под Рождество. Деревенские вспоминают это событие так: «Боженька терпел да не вытерпел». Пожар занялся на крыше, что добавило истории мистической жути.
Спать укладываемся на полу в библиотеке. Судя по единственному висящему на стене портрету, в Круше Медведева все еще признают президентом. Отец Артемий закутывается в костюмы, найденные в костюмерной: под себя подложил зайца-попрыгайца, накрылся каким-то Арлекино. Забавно.
— Поп-то наш блажной, — добродушно посмеивается Артемий.
С утра на крылечке собирается местный люд. Треплются ни о чем: кто сколько окуней накануне словил на перекатах, кто медведя из капкана упустил — запировал, не проверил вовремя, а тот и убег, ногу себе перегрыз и убег, жить-то хочется.
Мужички спрашивают:
— Зачем у ваших попов бород нет — не растут?
Оказывается, вся Башкирия говорит «зачем» в значении «почему».
— Мытари, подать собираете? — появляется наглого вида гражданин: ни здрасьте, ни до свидания, тремя словами умудрился всех обидеть. Но сам же первым несет жертвовать деньги, тянет сотню: — Бери, отче.
Артемий оглашает. Пришли: молодка с дитятей Леной и парнишечка — ее дядя. Он не крещеный, но хочет быть крестным отцом. Им говорят: нельзя. Они упираются: мол, были случаи. Артемий, увлекшись, вставляет в речь слова вроде «де-факто» и «нонсенс». Спохватившись, нейтрализует их народными — вроде «дерьма» и «озябли».
В соседнем помещении солирует Ирина — восторженная, как всякий неофит.
— Улыбайтесь друг другу, — говорит она, улыбаясь. — Вот встретили вы дядю Петю — односельчанина, не проходите мимо, спросите у него, как дела.
Деревенские обескуражены: ведь дядь Петь в их деревне нет.
— Вы получите свет, — продолжает Ирина.
— И газ бы еще, — паясничает кто-то.
На литургию пришел угрюмый подросток лет одиннадцати. В одиночку молча отстоял, причастился. Попросил крестик, сказал спасибо и ушел.
Невдалеке мерзко, «нечеловеческим голосом» заорала свинья.
— Не так они режут, — замечает Дима. Он родом из деревни Болото, разбирается.
Простые люди. Сложно с ними. Тот самый богоносец, видимо, русский народ.
Почувствовать разницу
К нашей экспедиции присоединяется отец Георгий, настоятель церкви в Байках. Ему одному надо поспевать аж в шесть приходов — туда, где есть молитвенные дома. Плюс за ним же вагон Озерков и маленькая тележка Крушей.
Мы сдули лодки и перемещаемся на его «семерке». По пути нам попадаются очень самостоятельные коровы, разгуливающие без пастуха. По словам отца Георгия, утром хозяева их выгоняют со двора, а вечером они сами возвращаются.
— У людей такого нет, — заявляет он. — В отсутствие пастыря люди оскотиниваются.
А вот и Байки. Здешний Михайло-Архангельский храм пасет в этом мусульманском районе несколько православных домов, готовых вот-вот разбрестись. Прихожанки поют славу Пресвятой Богородице, в конце каждой фразы прибавляя громкости — напоминает частушки. Отец Георгий на службу припоздал. Он смиренно извиняется. Но для бабушек опоздание не грех. Они и не такое видали, ведь Байкинский приход до отца Георгия считался ссыльным: сюда отправляли проштрафившихся священников, по пьяному делу в основном.
Проезжаем деревню Бакалы. Рядом с ней когда-то был храм. Разрушили. Во время одного и
з прошлых своих приездов миссионеры установили на этом месте крест. Потом в деревне появился молитвенный дом, поселился священник, теперь он полноценно служит. Благодаря сплаву закрутилась духовная жизнь.
Неожиданно на экране мертвого до сих пор телефона Артемия неким стигматом проступает палочка связи. И тут же табакерочным чертом оттуда выпрыгивает Pussy Riot: кто-то из заграничных малознакомцев дозвонился ему, спрашивает, «что вообще у вас там происходит».
— Вы, главное, не волнуйтесь, — отвечает он, копируя интонации психиатра. — Да, это сознательная акция по дискредитации РПЦ, связанная с политической ситуацией в стране, — заученно-измученно отвечает Артемий и бросает на нас делано подозрительный взгляд: — В СМИ Церковь пока, к несчастью, проигрывает противникам.
Видно, что он изо всех сил пытается сохранить политкорректность. Проще говоря, не сболтнуть, что думает образованная часть православного духовенства о приговоре в отношении панкующих дурынд и с каким напряжением гадает, почему патриарх Кирилл не решился поступить с ними так, как требовал здравый смысл: попросить штрафануть и забыть.
— Теперь они, глядишь, после тюрьмы в Думу пойдут, — замечает отец Артемий. Ему об этом предмете известно многое, поскольку он окормляет зоны и состоит в комиссии по УДО.
— А там создадут антиклерикальную партию, — украшает катехизатор виньеткой фантазм священника.
***
На обочине голосует женщина с ребенком. Но мы — под завязку. Отец Георгий проезжает, причитая: «Простите великодушно».
Нас обгоняет машина с арабской надписью на заднем стекле: «Аллах спасет».
— У них — убеждение. У нас — просьба: «Спаси и сохрани». Есть разница? — говорит отец Георгий. — Считается, что ваххабиты всех покупают. Но это же не так. Духовный голод воцарился повсеместно. Если не утолим его мы, утолят они.
Замечаю в мусульманской машине женщину с ребенком, тех самых, стоявших на обочине. Подобрали.
Миссионеры заканчивают работу в селе Комсомол. В одном из домов обнаруживается книга «Паранджа страха». Об алжирской женщине и ужасах радикального ислама. Там крестились сразу шестеро.
Игорь Найденов