Ровно 70 лет назад, с 4 по 11 февраля 1945 года, в Ялте шла конференция государств Большой тройки – будущих победителей Гитлера. В годы войны дипломаты разучились медлить: в десятых числах января главы государств договорились о встрече на территории СССР – а через месяц освобождённый Крым встречал их развалинами и радушием.
Ливадийский дворец стал свидетелем споров и дружественных речей Сталина, Рузвельта и Черчилля. В Ялте принимались решения о будущем Германии и мира. Недаром послевоенную Европу нередко называют «Ялтинской системой». Красная армия с боями двигалась на Запад – и это создавало убедительный батальный фон переговоров.
В советской делегации насчитывалось 9 человек – ни много, ни мало. Одному из них – Андрею Андреевичу Громыко – было тогда 35 лет. В Ялте мы видим будущего министра иностранных дел молодым, но уже в ранге посла СССР в США. В военное время – пост важнейший.
И миссию свою Андрей Андреевич выполнял безукоризненно и не без находчивости. Скажем, не преувеличивая: сегодня столь одарённых профессионалов среди наших дипломатов нет. По крайней мере, по делам не видно.
Встреча в Крыму
Крестьянский сын, ставший железным канцлером, легендарным «мистером Нет», которого дипломаты всего мира ещё сотни лет будут вспоминать с трепетом, ужасом и почтением. Здесь нет преувеличения: он символизирует внешнюю политику одной из самых могущественных держав в истории человечества. Таких мэтров большой политики История не забывает.
Дипломаты – люди консервативные (а уж сам Андрей Андреевич был консерватором из консерваторов!), и репутация Громыко среди профессионалов не поколебалась даже в годы агрессивного антисоветизма.
Он родился далеко от столиц Российской империи, в живописной белорусской деревне Старые Громыки, на Гомельщине. Считал себя потомком древних радимичей. Всю жизнь интересовался прошлым своей земли: Громыко был любознателен к историко-культурным материям. Отец был сельским пролетарием – бедный крестьянин, вынужденный ездить в город на заработки. Воевал и с японцем, и с немцем.
Первые политические уроки мальчик получил от бабушки. Сам Громыко рассказал об этом в мемуарах: «Когда я был малышом, можно сказать, ещё пешком под стол ходил, услышал я как-то от бабушки необычное слово. Не помню, в чем я провинился, но она мне погрозила пальцем и сказала: «Ах ты, демократ! Зачем шалишь?» Так и пошло дело.
Да, он не стал демократом. Всю жизнь предпочитал более надёжную почву, чем игра на предпочтениях избирателей. Он умел учиться, умел подчиняться дисциплине, отстаивать интересы корпорации – партии, ведомства, государства. Ненавидел самовлюблённое гарцевание перед телекамерами, всю эту вздорную чепуху, которую так любят вечно шалящие демократы.
С тринадцати лет Андрей Громыко работал на лесосплаве и в поле. Но был и книжным мальчиком, читал всё, что мог найти в окрестных деревнях, например, «Живописную астрономию» Фламмариона, труды историка М.Н. Покровского – тогдашнего властителя дум, «Дворянское гнездо» Тургенева… Читал ночами, а потом ещё подолгу представлял себя в мире любимых книг.
Пленился античной героикой: «Через некоторое время я достал «Одиссею» в переводе В. Жуковского и «Илиаду» в переводе Н. Гнедича. Знал я В. А. Жуковского как поэта и очень удивился, узнав, что он еще к тому же и переводчик.
Сотканный из далекой были и легенд мир, населенный героями троянской эпопеи, находится на особом счету у человечества. Сколько бы ни спорили историки и археологи о деталях, относящихся к этой эпопее, творения гениального ахейца с течением времени не только не тускнеют, но светят еще ярче, чем прежде. Поражает энциклопедичность автора «Илиады» и «Одиссеи». Его поэтический дар бросил в наши руки само событие с такой силой красок и блеском граней, что оно и сегодня воспринимается как объемное и четкое».
Вот такие детские читательские впечатления. А потом мальчишка захотел ознакомиться с другими переводами гомеровых поэм – и долго искал редкие книги по местным библиотекам.
Он проштудировал и Гёте, но полюбил «Фауста» только с годами, при повторном прочтении. Уже сомневался в концепциях Покровского, искал книги других историков. А в тринадцать лет он стал комсомольцем – самым начитанным в округе.
Ялта
В Минске Громыко поступает в Экономический институт. После второго курса он становится директором сельской школы под Минском. Зоотехником в местном совхозе работала его молодая жена Лидия Дмитриевна – единственная на всю жизнь. После института (последние сессии Громыко сдаёт экстерном) – аспирантура со стипендией в размерах партмаксимума. В 1934-м группу аспирантов из Минска перевели в Москву.
Перед ним открывались политические перспективы, но душа лежала не к партийной работе, а к науке. Он поступает в Экономический институт Академии наук. Из-за этого выбора начала тридцатых Громыко, уже сделавший блестящую дипломатическую карьеру, долго не занимал высокого положения в партийной иерархии. Он никогда не работал в партийных комитетах – и это вплоть до семидесятых годов воспринималось как изъян в биографии одного из самых влиятельных политиков СССР.
Комсомолец, рано ставший большевиком (в 1931-м году вступление в партию было делом ответственным, а никак не рутинным обрядом!), Громыко с энтузиазмом воспринимал лозунги эпохи, её революционные порывы. Но, будучи консерватором, он сочетал большевизм с патриархальной крестьянской закваской.
В отличие от многих комсомольцев и большевиков того времени, − скажем, от такого же крестьянского сына Суслова, – Громыко никогда не был воинствующим безбожником. Не мог отринуть бабушкины уроки. Многие запомнили, что, будучи министром, Андрей Андреевич заботился и о реставрации Лавры.
В начале 1939-го Громыко пригласили в Комиссию ЦК, занимавшуюся подбором молодых кадров для дипломатической работы. Войдя в кабинет, он сразу узнал Молотова и Маленкова. Весной он уже заведовал американским отделом Наркоминдела. Через несколько месяцев его вызвали в Кремль: «Разговор начал Сталин:
− Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в посольство СССР в США в качестве советника».
В США он добирался через Геную. Первая поездка за границу – и сразу несколько стран. Он побывал у Везувия, увидел Помпеи. Вместе с Андреем Андреевичем путешествовал восьмилетний сын Анатолий. На пароходе «Рекс» они достигли Нью-Йорка.
Министр
Началась война. Вместе с Литвиновым Громыко работал над первой декларацией антигитлеровской коалиции. Громыко оказался цепким переговорщиком. Правительства государств, подписавших эту декларацию, обязались употребить все свои экономические и военные ресурсы для победы над врагом, сотрудничать друг с другом и не заключать сепаратного мира или перемирия с общими врагами.
Завязалась дружественная переписка между руководителями СССР и США. Громыко всё чаще беседовал с президентом Рузвельтом, к которому испытывал уважение.
Громыко – без преувеличений, истинный основатель ООН с советской стороны. Именно он представлял СССР на конференции 1944 года в Думбартон-Оксе, где был подготовлен проект устава организации.
Тогда Советский Союз добился «принципа единогласия пяти держав» в Совете Безопасности ООН: это было право вето, не позволявшее буржуазному большинству принимать решение вопреки воле Советского Союза. Добился того, что наша страна в ООН была представлена тремя членами: СССР, УССР, БССР.
Всю жизнь Громыко будет оберегать авторитет ООН. В апреле 1946 года Громыко становится представителем СССР в ООН и заместителем министра иностранных дел. Он тут же выступил с предложением о всеобщем сокращении и регулировании вооружений. Шла холодная война, её первый этап, который в СССР называли «ядерным шантажом».
В августе 1947 года журнал «Тайм» писал: «Как постоянный представитель Советского Союза в Совете Безопасности Громыко делает свою работу на уровне умопомрачительной компетентности».
Обложка журнала «Time»
Но вернёмся в Ялту, которая стала одной из первых его дипломатических побед. В честь Рузвельта и Черчилля Сталин в дни работы конференции устроил официальный обед, на котором присутствовал основной состав трех делегаций. Громыко вспоминал:
«За столом собралось немало людей, и высказывания каждого могли слышать практически все. Вполне понятно, что присутствующие прислушивались, прежде всего, к тому, что говорили три руководителя. Сталин вел себя активно, шутил. Его застольные шутки были меткими, вызывали иногда дружный смех; такая обстановка приносила разрядку.
Во время обеда крупные проблемы глубоко не обсуждались. Однако все три руководителя бросали реплики, краткие, емкие, вели неторопливую беседу. Ее суть сводилась к тому, что надо обеспечить скорейшее завершение разгрома гитлеровской армии и постараться, чтобы Германия в будущем не встала вновь на путь агрессии. Запомнилось такое высказывание Сталина в конце обеда:
— Истории известно множество встреч руководителей государств после войн. Эти руководители, когда смолкали пушки, заверяли друг друга, что собираются жить в мире, и казались после войны сами себе умнее. А затем по истечении некоторого времени, вопреки взаимным заверениям, часто вновь вспыхивали войны. Почему? Да потому, что к достигнутому миру менялось отношение если не всех, то, по крайней мере, некоторых участников подобных встреч и конференций. Надо постараться, чтобы такого не произошло после принятия наших решений здесь.
Рузвельт сказал:
— Я с вашей мыслью полностью согласен. Народы будут за это только благодарны. Все они хотят только мира.
Черчилль промолчал».
Черчиль в Ялте
А уж сколько было выпито в тот вечер! Сталин любил наблюдать за хмельными партнёрами. Каждому участнику переговоров уже с утра подавали коньяк, а потом – и водку, и разнообразные крымские вина. А на банкете в честь Рузвельта и Черчилля, как у Рабле, тосты провозглашались 35 раз. Громыко поглядывал на происходящее изучающе. Пил умеренно. Политическую линию гнул прилежно. Чётко консультировал Сталина и Молотова по вопросам американской политики и экономики. А ночью шумело зимнее море.
Такой запомнилась ему Ялта 45-го, решающий политический перекрёсток.