Дети приняли сказки о Ёжике, над которыми смеялись взрослые
Встреча с монахом Лазарем, наверное, одна из самых важных в моей жизни. Скорблю, что встреча эта оказалась очень непродолжительной, но радуюсь, что она все-таки была. Еще в юности мне встречались его книги о русских поэтах: Николае Языкове, Константине Батюшкове, Василии Жуковском.
У меня на домашней полке стоит «Жуковский» отца Лазаря, купленный мной однажды на книжном развале у букинистов – так весь этот том испещрен карандашными пометками первого владельца книги, подчеркиваниями и восклицательными знаками…
Монашеский постриг Виктор Васильевич принял в 1999 году. Постригал его схиархимандрит Илий на московском подворье Оптиной Пустыни. А до этого на книжках стояло имя Виктора Афанасьева. И получилось, что книги отца Лазаря, и книги Виктора Васильевича Афанасьева в сознании большинства читателей до сих пор существуют отдельно.
Почти никто не связывает эти два имени. Зная об этом, в светских магазинах я спрашиваю книги Виктора Афанасьева, и иногда мне находят их в букинистических отделах, а в книжных лавках при храмах я спрашиваю о книгах монаха Лазаря. Чаще всего предлагают «Удивительные истории маленького Ежика».
Сказки о Ежике, действительно, уже вошли в православное предание, над ними – иногда по-доброму, а чаще зло – подшучивали, иронизировали. Но вот что удивительно: дети поняли и приняли тот мир, который создал в своих сказках отец Лазарь. Общий тираж переизданий невозможно подсчитать…
“Дореволюционные старушки разрешали мне выбирать книги в библиотеке”
Чтобы понять, почему отец Лазарь пришел в конце жизни именно к этому жанру, стоит вспомнить о его детстве, о том, как он пришел в литературу – это интересный, поучительный, неповторимый путь.
Он вырос в семье военного, бывшего офицера Красной армии, командира, кавалериста Василия Афанасьева, жил в московском доме, в большой коммунальной квартире, где было около 30 комнат.
Маленький мальчик Витя Афанасьев перебегал из одной комнаты в другую: где-то жили бывшие дворяне, лишенные своих больших усадеб, поместий, но они сохранили книги, альбомы, уникальные издания. И он с пяти-шести лет учился читать не по детским книжкам, а по старинным и редким изданиям русской классики в старой орфографии.
Очень рано стал ходить в районную взрослую библиотеку, брал книги на абонемент матери, вспоминал: «Там трудились еще дореволюционные старушки. Меня любили, пускали за прилавок выдачи, к полкам, я сам выбирал книги… Я читал не только прозу, но и стихи…»
Вот так к началу войны в этой бедной семье он самоучкой овладел тем, чем его ровесники не всегда овладевали и после окончания школы. В одном из стихотворений, которое отец Лазарь написал уже 80-летним, он вспоминает Москву сорок первого года:
Москва, 1941 год
Подожди, не закрывай тетрадь,
Может, что-то вспомнится опять, —
Над усталой старой головой
Мир трепещет давний, но живой.
Сорок первый. Немцы под Москвой;
Над столицей днем сирены вой,
Черные стервятники летят…
Мы бежим в метро «Охотный ряд».
Там на рельсах, на путях, народ
По три дня конца бомбежки ждет.
Там при тусклой лампе под землей
Были Купер и Жюль Верн со мной…
Бьют зенитки, над Москвою бой;
Я бегу по мокрой мостовой
До библиотеки, ведь не ждать
Тишины, чтоб книги поменять.
Здесь библиотекарша с утра
На своем посту. Она стара,
Но всегда приветлива, добра,
Для нее я как любимый внук,
Нам обоим книга лучший друг.
Роюсь в книгах. Так…вот Стивенсон,
В третий раз прочитан будет он.
Вот Брет Гарт… Еще бы что-нибудь…
Вальтер Скотт… Бегу в обратный путь.
Улицы пусты. Зенитки бьют.
Я опять в туннеле. Тихо тут.
Фото из личного архива Натальи Афанасьевой
Стоя на табуретке, он консультировал посетителей букинистического магазина
Отец Лазарь упоминает библиотеку – это Ленинская, сейчас – Российская государственная библиотека.
Летом 1943 года 11-летний Витя был принят в библиотеку Ленина помощником библиотекаря. Его обязанностью было находиться в хранилище библиотеки, в огромном подвале, и когда по пневматический почте поступал заказ, он должен был найти нужные книги, в полумраке – тогда берегли электричество, одна лампочка на огромное хранилище. Он бегал между высокими рядами с полками книг, искал, складывал книги в особую вагонетку, и этот вагончик отправлял.
Целые дни он проводил в этом хранилище, и, прежде чем положить интересную книгу в вагонетку, он успевал ее пролистать. Таким образом он продолжал свое самообразование – из-за того, что семья нуждалась, он не мог оставить эту работу и в школе учился урывками.
В 1944-м Виктор стал работать в букинистическом магазине, который располагался в ста шагах от его дома, возле театра Ермоловой. В магазин его взяли учеником заведующего отделом …философии! Ему поставили табуретку, он стоял за прилавком и отвечал на вопросы посетителей, во время войны многие были вынуждены сдавать свои книги.
При первой же возможности он тут же погружался в чтение, иногда ночевал в этом магазине. Так и получилось, что рабочий стаж у отца Лазаря был с двенадцати лет. Он начал приносить копеечку домой – у него были братья, сестры, большая семья, отец на фронте.
К пятнадцати годам он уже не просто хорошо ориентировался в русской литературе, не просто ее любил всем сердцем – он великолепно знал, и уже пытался размышлять, сопоставлять, он мог уже беседовать со взрослыми – и о Пушкине, и о Бунине, которого тогда не издавали, а он это все прекрасно знал. Он говорил, что люди и книжки старой культуры будто сами к нему шли.
Так он, мальчишка, познакомился с поэтом Серебряного века Юрием Никандровичем Верховским. В начале войны старый поэт уехал из Москвы, а когда вернулся из эвакуации, оказалось, что его библиотека разграблена. Юрий Никандрович пришел в букинистический, чтобы найти собственный дореволюционный сборник. Витя взялся помочь и через некоторое время вручил поэту столь драгоценную для него книжку.
После войны он поступил не на филфак МГУ – у него тогда не было для этого возможностей, а в полиграфический техникум при издательстве «Правда». После войны и окончания техникума работал печатником в типографии «Правды». Вспоминал, как ремеслу их учили дореволюционные печатники, которые работали еще у Сытина.
Так он остался без высшего образования, но получил нечто большее, чем то, что мы получаем в институтах и университетах. Он не был связан идеологическими установками, привычными схемами, навязанными штампами. Широта же его познаний в истории отечественной культуры была невероятной. Ведь он не только литературу прекрасно знал, но и музыку, и живопись.
Он говорил о Лермонтове — как о своем сыне, о Чехове – как о брате…
Я встретился с отцом Лазарем несколько лет назад, в 2011 году, в связи со своей работой над книгой о поэтах 1812 года. Познакомился я с ним благодаря Тамаре Михайловне Казаковой, выдающемуся лингвисту и публикатору святоотеческих текстов, вдове писателя Юрия Павловича Казакова. Она сказала, что есть такой исследователь, монах Лазарь, который всю жизнь посвятил изучению русской литературы.
Я сразу же позвонил ему, и он живо откликнулся. В нем было огромное стремление помочь, подсказать, одарить. Каждого, кто вслед за ним устремлялся в девятнадцатый век, он принимал как собрата, как человека, способного разделить с ним радость от прикосновения к прекрасной эпохе золотого века русской поэзии.
И что особенно важно: для него не было «второстепенных» поэтов. Для него и Николай Гнедич, и Иван Дмитриев, и Евдокия Ростопчина, и совершенно забытые нами Виктор Тепляков и Елизавета Кульман – все были в первом ряду, все одаренные Богом, все родные…
В том нашем первом телефонном разговоре отец Лазарь сразу дал ответы на мои вопросы, как будто у него под рукой были десятки справочников. Только потом я узнал, что отец Лазарь был уже тяжело болен и никакими справочниками пользоваться не мог. А голос у него был удивительный: в нем не было ничего старческого – ясный, мягкий, красивый.
У него была изумительная память. Но это была не сухая память эрудита, а память образов, красок, голосов… Казалось, для него нет ни одного писателя или поэта в литературе XIX века, с которым бы он не был лично знаком. Это очень редкое для литературоведов, ученых, свойство – говорить о своих героях как о родных, о друзьях.
Я первый раз в жизни встретился с человеком, который говорил о Лермонтове как о своем сыне, о Чехове – как о брате, о Фете – как о добром знакомом, об Иване Козлове – как о брате во Христе. Изумительна была интонация этих рассказов отца Лазаря. Сейчас очень жалею, что так мало удалось его записать.
Сохранилась лишь одна наша беседа о Лермонтове – как раз тогда праздновался юбилей поэта. Я пришел в Первую Градскую московскую больницу, где тогда лечился отец Лазарь, вместе с редактором журнала «Лампада» Павлом Демидовым. Мы просидели у кровати отца Лазаря два часа, пока нас не прервали медсестры, а говорили мы о Лермонтове.
Я за эти два часа открыл для себя совершенно другого Лермонтова, чем того, которого мы изучали в школе, университете, того, о котором я читал в книгах. Это не Лермонтов-богоборец, циничный молодой человек, а нежной души и особой проницательности православный юноша, выбравший сложный духовный путь, который никто не заметил.
Все литературоведы в основном идут за фактами биографии, а отец Лазарь как-то чувствовал человека через тексты и внутреннюю жизнь. Он прекрасно знал все даты, события биографии того или иного классика, но они его не сковывали в чувстве понимания души. Для него главным в каждом художнике был духовный путь, который отец Лазарь каким-то образом прозревал.
Он считал, что поэма Лермонтова «Демон» не только никоим образом не говорит о мире каких-то демонических страстей, не воспевает зло, как иногда можно прочитать в некоторых исследованиях. Напротив, эта поэма возвращает нас к первохристианскому пониманию зла, и главное в этом произведении, как считал отец Лазарь, – это исследование корней зла, которые могут быть в красоте.
Фото из личного архива Натальи Афанасьевой
«Я молюсь за пассажиров электричек»
Последние годы отец Лазарь был прикован к постели тяжелой болезнью, но он не был одинок. Всегда рядом с ним была его верная спутница – сначала супруга, а потом по благословению духовного отца, келейница – Наталья Ефимовна Афанасьева.
Жили Афанасьевы в Сергиевом Посаде, в маленьком деревянном домике на Козьей горке. Это недалеко от железной дороги, и во время наших бесед по телефону я даже слышал отдаленный стук пролетающих электричек. Он мне сказал удивительные слова, когда я спросил, что это там: «А это электричка пролетела, я отличаю электричку от грузового состава, — и после паузы: — а по ночам, когда у меня болит спина (а он мучился страшными болями, в больнице лежал в неврологическом отделении) и не могу уснуть, – я всегда молюсь за пассажирские поезда, за пассажиров электричек».
Меня это поразило: как можно молиться за тех, кого не знаешь, их имен даже, и все-таки стремиться уберечь их своей молитвой. Какое для этого надо иметь доверие к Богу, какую веру…
Путь к монашеству у него, я думаю, начался еще в шестидесятые годы, когда Виктор Афанасьев, молодой литературовед, начинающий и довольно успешный поэт – у него вышло две или три книги, на них были хорошие рецензии, он печатался в журналах «Юность», «Смена», – начал переводить «Задонщину» и собирать материалы о русских поэтах: о Константине Батюшкове, Рылееве, Жуковском, работал в архивах.
И одна из встреч для него была особенно важной: он в 1965-66 году познакомился с молодыми людьми, которые помогали Александру Исаевичу Солженицыну в работе над «Архипелагом ГУЛАГом»: кто-то делал копии, кто-то переписывал, кто-то хранил, те люди, которых потом сам Александр Исаевич назвал «невидимками». В этом кружке была не только молодежь, но и одна пожилая женщина – секретарша Солженицына Наталия Мильевна Аничкова, старинного дворянского рода и высокой культуры, она благословила Виктора Афанасьева иконкой. Эта женщина прошла лагеря, много претерпела в жизни, и она отнеслась к молодому поэту с дружбой и любовью.
Эта встреча, как он потом вспоминал, протянула в нем тонкую ниточку к истории христианства, к вере. Но он шел к этому долго, претерпевая множество сомнений, искушений. Его привели к вере и поэты XIX века: и Пушкин, и Батюшков, и даже Фет, которого некоторые до сих пор считают атеистом, а отец Лазарь убедительно доказал, какую роль играло православие в жизни Фета, и что на самом деле тот был глубоко верующим человеком.
Фото из личного архива Натальи Афанасьевой
Монах и исследователь Оптиной Пустыни
Став монахом уже на пороге старости, отец Лазарь по множеству своих недугов не мог нести обычные монашеские послушания, и поэтому в самой Оптиной Пустыни он не жил. На протяжении почти четверти века он сердцем пребывал там, а жил в Москве или Сергиевом Посаде.
Из Оптиной, как он сам вспоминал, мешками привозили ему старинные документы из библиотеки, из сохранившегося архива, документы, которые никогда не публиковались. И он приступил, пожалуй, к своему главному труду – написанию истории Оптиной Пустыни. Эту историю он решил написать в портретах Оптинских старцев. И оказалось, что многие его прежние герои – писатели и поэты – связаны были с Оптиной: русскую литературу XIX века трудно представить без влияния этого духовного центра. Получилась книга не только об истории обители, но и об истории духовного влияния Оптиной на всю русскую жизнь, не только на литературу,
И вот недавно, уже после смерти отца Лазаря, эта его главная работа увидела свет в издательстве Московского подворья Троице-Сергиевой лавры. Книга называется «Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители».
Главное достоинство прозы отца Лазаря – его стиль, восходящий к пушкинской прозе: простота, ясность в выражении своих мыслей, чистота слога, нами уже забытая, чуждость всякому пафосу и велеречивости, и в тоже время – величайшее благоговение. Когда читаешь отца Лазаря, то сразу проникаешься благоговением к тому предмету, к той личности, о которой он пишет, – это передается через слог, почти утраченное искусство в нашей литературе.
Еще в конце 1960-х годов, с головой погрузившись в историю русской литературы и судьбы своих любимых поэтов, Виктор Афанасьев перестал писать стихи. Но осенью 1995 года у отца Лазаря родился целый цикл духовных стихотворений. Его друг, профессор МГУ Владимир Алексеевич Воропаев рассказывает, что тогда отец Лазарь был смущен, не зная, надо ли продолжать заниматься поэзией.
«Он решил, – рассказывает Владимир Алексеевич, – испросить благословения у оптинского иеромонаха и тогдашнего скитоначальника отца Михаила Тимофеева (ныне иеросхимонах Серафим). Послал стихи с твердой решимостью в случае неодобрения – не писать их более. Но одобрение было получено…»
Это удивительно: пожилой, усталый, измученный болезнями человек, лишенный ярких и разнообразных впечатлений, почти каждый день встречал стихотворением. Сочинял он чаще всего ночью, записывал в блокнот карандашом. Часто это были стихи о природе, порой – воспоминания детства и юности, иногда – посвящения любимым поэтам. Вот одно из стихотворений, написанных отцом Лазарем в 2013 году:
Фет
Фет в белом картузе в любимой Воробьевке
Невдалеке от Курской-Коренной
Глядит, как божьи ползают коровки,
И как в сирени блещет свет дневной.
И в это летнем полдне полусонном
Он вновь переживает годы те,
Что проходили где-то под Херсоном
В любви, в неповторимой красоте.
Как он лишил тепла и влаги розу,
И как в безумной музыки полет
Он превратил тогда сухую прозу
И даже сердце собственное в лед.
Но это вражье наважденье было.
Любовь была — большая, навсегда.
Открыла то ему ее могила,
И потянулись долгие года
Глухого поэтического плача,
Неясного стороннему уму.
Отчаянье свое глубоко пряча,
Не открывал он правды никому.
Отец Лазарь пишет здесь о любовной драме Фета, без понимания которой нельзя понять и его поэзию.
К сороковинам монаха Лазаря оптинская братия, Наталья Ефимовна Афанасьева и Владимир Алексеевич Воропаев подготовили и выпустили замечательно оформленный поэтический сборник его последних стихотворений – в нем более ста страниц.
Рукописи отца Лазаря ждут публикаций
Я думаю, что необходимо подготовить собрание трудов отца Лазаря, посвятившего русской литературе всю жизнь. Это мог бы быть совместный проект филологического факультета МГУ, где когда-то мечтал учиться Виктор Афанасьев, и Духовной академии Троице-Сергиевой лавры. В доме Афанасьевых в Сергиевом Посаде хранится рукопись неизданной книги отца Лазаря о поэте К.Р. – Константине Константиновиче Романове и другие неопубликованные работы.
Многие литературоведческие работы Виктора Афанасьева, изданные в советское время, сохранили свою ценность и должны войти в круг чтения наших современников, которые порой принимают за духовную поэзию зарифмованные на скорую руку строчки с благочестивыми словами.
Отец Лазарь всегда писал для тех, кто способен задуматься над прочитанной страницей, вложить туда осенний лист, выйти на двор, посмотреть на звезды, а потом снова вернуться к чтению. Сегодня же тех, кто задумчив, сминают еще в школе. Нельзя задумываться, иначе тебя обгонят в жизненном марафоне. Потребитель не должен задумываться, иначе когда же он будет потреблять? Все это страшно пагубно сказалось и на читателях, и на самой литературе.
Вот писал Виктор Васильевич свою замечательную книгу о Жуковском в 1970-е годы, не имея возможности прочитать повесть о Жуковском, написанную в эмиграции Борисом Зайцевым. Недоступен был Зайцев, лежал в спецхранах. Сейчас всё доступно – изучай, вчитывайся, сравнивай, но кто пользуется этими возможностями? Единицы.
А возвращаясь к книгам Зайцева и Афанасьева о Жуковском, нельзя не заметить, как близки дух и интонация обоих авторов.
Он книги дарил шкафами
Мы часто видим, как люди ревнуют к своей теме и коллегам, – все хотят первенствовать в печати, в книгах, в прессе, боятся, что у них тему утащат. А отец Лазарь, даже не написав о каком-то поэте, но собрав о нем материал, и узнавая, что молодой исследователь занимается этим персонажем, с радостью передавал все, что он об этом написал.
Отец Лазарь как-то в нашем разговоре сказал об учениках, что он дарит им свои книги шкафами, причем в этих шкафах не только книги, но и рукописи. Например, шкаф, собранный им в период работы об Иване Козлове, – это издания и дореволюционные, и послереволюционные, и даже зарубежные, его выписки из работы в архивах – все это он передал в Московский областной университет, узнав о том, что его студенты пишут дипломы об Иване Козлове.
Кому-то он подарил шкаф книг о Вяземском, так же – о Батюшкове. Он мне сказал, что в конце жизни у него осталось 100-200 книг, а у него библиотека была – 30-40 тысяч изданий. Когда он узнал, что я пишу о поэтах 1812 года, он не просто меня поддержал, а называл мне все новые и новые имена того времени, называл их связи, рассказывал об их пересечениях. Он жил русской литературой, а не просто ее исследовал, любил ее детской, преданной любовью.
Драгоценный дар милосердия: ни осуждения, ни приговора
Отец Лазарь не разнимал, не анализировал, а пытался понять каждого поэта, оправдать его и в глазах людей, и в глазах Бога. О посмертной судьбе Фета каких только небылиц не писали, о его взглядах, вере и безверии, а Афанасьев доказал, что Фет был очень закрытый, стыдливый, человек детской веры, переживший страшную трагедию – утрату любимой женщины. В ее гибели он обвинял себя, казнил себя всю жизнь, а стихи были его покаянием. Вот почему столь печальна муза Фета.
У отца Лазаря не было прокурорского, судейского отношения к классикам, которое мы, к сожалению, часто встречаем и в православном литературоведении. Встречаются книги, где Пушкину в вину ставятся одни факты биографии, Лермонтову – другие, в последнее время встречаются статьи с очень строгим отношением к Гоголю.
У отца Лазаря же никогда не было ни осуждения, ни приговора, он не собирал грехи, а пытался понять, почему путь у художника был таким. Он считал, что дар художника выражается не только в его произведениях, но даже больше – в его судьбе, нельзя разъять текст и судьбу, слово и поступок. У монаха Лазаря был драгоценный дар милосердия. Сочувствие и сострадание помогали ему прозревать самые глубокие смыслы.
Он упокоился 5 марта 2015 года, был похоронен в Свято-Введенской Оптиной Пустыни рядом с могилами оптинских новомучеников – убиенных монахов. Владимир Воропаев так завершает свое предисловие к посмертной книге стихов отца Лазаря: «В свое время святитель Филарет, митрополит Московский, узнав, что Иван Киреевский похоронен в Оптиной Пустыни рядом со старцем Леонидом, изумился, какой великой чести он удостоился. С того времени монах Лазарь, нашедший последний приют среди дорогих ему могил, первый большой русский писатель, погребенный на братском кладбище великой обители. Да упокоит его Господь в селениях праведных!»
Фото из личного архива Натальи Афанасьевой