Леонид Носырев родился в 1937 году в Московской области.
В 1956 окончил Федоскинскую школу миниатюрной живописи, в 1961 — курсы художников-мультипликаторов при «Союзмультфильме» и был принят в штат студии. Участвовал в создании мультфильмов: «История одного преступления» (1962), «Топтыжка» (1964), «Каникулы Бонифация» (1965), «Самый, самый, самый, самый» (1966), «Стеклянная гармоника» (1968), «Бременские музыканты» (1969), «Катерок» (1970).
С 1969 года режиссёр киностудии «Союзмультфильм», стоял у истоков создания киножурнала «Весёлая карусель» (сюжет «Антошка»).
В 1975 окончил вечернее отделение МГУ им. Ломоносова по специальности теории и истории искусств.
С 1996 — преподаватель ВГИКа.
Мы испытали всё наравне со взрослыми
– Леонид Викторович, во время войны вы были ребенком, но что-то, наверное, из того времени помните?
– Конечно. Жили мы в Ивантеевке, это северо-восток Подмосковья, никуда не эвакуировались, мама, как и до войны, работала швеей-мотористкой на трикотажной фабрике, причем в военные годы она работала по 14 часов в сутки, если не больше, я ходил сначала в детский сад, потом в школу.
Когда начинались бомбежки, воспитатели вели нас в бомбоубежище, благо оно было недалеко от детского сада, иначе вряд ли от нас что-то осталось бы. Помню, летит самолет, и сразу напрягаешься: немецкий или не немецкий, начнет бомбить или не начнет? Мы, дети войны, испытали всё наравне со взрослыми, особенно с матерями – отцы почти у всех на фронт ушли, в тылу вся тяжесть на женщин легла.
Моего отца в 1942 году призвали, мне пять лет было, поэтому я его почти не помню. В Ивантеевке есть обелиск с именами погибших рабочих и служащих трикотажной фабрики, выбито там и его имя: Виктор Платонович Филичкин (у меня мамина фамилия), но мама говорила мне, что он пропал без вести в конце войны. Многие погибшие считались пропавшими без вести. Фронтовые дороги были завалены трупами наших солдат, далеко не всегда и не всех хоронили.
Тогда мы ничего этого не знали, ощущали голод, холод – помню нетопленые классы, нам, детям, пайком давали печенье, я приносил его домой, опускал в кипяток, оно разбухало, и вкусно было. Да всё, что съедобно, в то время для нас, ребятишек, было вкусно.
Помню радость победы, окончания войны: солнечный майский день, небо голубое, народ вывалил на улицу, все обнимаются, радуются. Но и после войны жили трудно, ютились в коммуналке, в 15-метровой комнате – мы с мамой, ее родная сестра с сыном, в 1947 году демобилизовался и приехал с Дальнего Востока ее брат, дядя Коля, потом он женился, жену привел туда же. Готовили на керосинке, газ только в 50-е годы появился. В Федоскинскую школу миниатюрной живописи я поступил в 1952 году, через семь лет после войны, но в стране еще была разруха.
Фото с сайта tunnel.ru
Федоскино – первая ступенька в творческой жизни
– А кто приобщил вас к живописи? Семья, как я понимаю, была далека от искусства?
– Да, мама у меня из простой многодетной семьи, прожила очень тяжелую жизнь, закончила всего два класса, с 13 лет трудилась – сначала родные ее в няньки отдали, потом на фабрику устроилась, там с моим отцом познакомилась (он работал поваром на фабрике-кухне). Она была рукодельницей, никогда не препятствовала моим увлечениям, но и когда я уже стал режиссером, особо не вникала в мою работу: делает что-то сын и хорошо.
Вот в дяде Коле было творческое начало. Мастер на все руки – и столяр, и плотник, и маляр, и штукатур, – он делал шкатулочки для себя и выклеивал соломкой инкрустации. Меня он научил и топор держать в руках, и рубанок, а когда он сделал буфет (он и стол делал, и стулья – много было у нас дома самодельной мебели), я там стекла расписал цветами. По-моему, я тогда уже начал учиться в Федоскино.
Вообще невозможно объяснить, как рождается творческая личность. Это тайна, хотя думаю, что творческое начало есть в каждом человеке, просто кто-то его развивает и приумножает, а кто-то так и не реализовывает. Комната у нас была в трехкомнатной квартире, в двух других комнатах жили семьи с двумя и четырьмя детьми, а еще раньше, в военные годы, перед тем как многодетная семья поселилась, в их комнате жил художник-любитель, и мне запомнились картинке на стене, видимо, копии: «Золотая осень» Левитана, еще что-то. А главное – запомнился запах масляной краски.
В фабричном клубе висела огромная копия репинских «Запорожцев», в школе – какие-то пейзажи, я на всё это обращал внимание. Рос, как все мальчишки – играл во дворе, ходил в лес за грибами и ягодами, на лыжах катался, на коньках, купался в речке, – но другие ребята на все эти картинки на стенках не обращали внимания, а мне они запали в душу, интересно стало, захотелось самому так научиться.
На уроках рисования рисовал танки, самолеты, даже портреты Сталина пробовал, а в 5 классе, помню, для стенгазеты рисовал портреты Ломоносова, Пушкина. Рисовал с фотографий, с репродукций. И в 7 классе, когда мы писали сочинение на тему: «Кем я хочу стать», написал: «Хочу быть художником, как Репин, Левитан…..». И дальше перечислял великих, но уже не помню, кого еще назвал. К тому времени я с натуры писал и натюрморты, и пейзажи.
Закончил семилетку и надо было решать, где продолжить учебу: в другой школе или в ПТУ. Дочь маминых знакомых, уже взрослая девушка, рассказала мне про Федоскино, что есть такое замечательное место, но в тот год там не было набора, и я, чтобы не терять время, а поднатореть и попрактиковаться, поехал поступать в Москву в детскую художественную школу в Чудовом переулке, недалеко от метро «Парк культуры». (Как узнал про эту школу, уже не могу вспомнить). Показал там свои рисунки, и меня приняли сразу во второй класс.
Ездил туда из дома, электрички через Ивантеевку еще не ходили, поэтому до Болшево добирался на паровозе – кукушками их называли, – там переходил на другую платформу и садился в электричку до Ярославского вокзала, потом на метро до «Парка Культуры» – Сокольническая линия уже существовала. И обратно так же. Естественно, никто меня не сопровождал, мы были ребята самостоятельные, росли на улице, мамы почти у всех работали на заводах и фабриках.
Рядом с метро «Дзержинская» (теперь «Лубянка») было тогда первое в Москве кафе-автомат: покупаешь жетончик, опускаешь, и выдвигается обед. Как сейчас помню, котлета с картофельным пюре, два кусочка белого хлеба и кофе с молоком. Не удивляйтесь – мы все в детстве так часто недоедали, что всё, связанное с вкусной и сытной едой, запоминалось надолго. А еда в этом кафе-автомате действительно была вкусной: и котлета без примесей, и кофе душистый. Пока учился в Чудовом переулке, часто ездил туда перекусить.
Одному из ребят в художественной школе, Володе Тикунову, москвичу, я рассказал про Федоскинскую школу, он загорелся и поехал на разведку. Вернулся, рассказывает: там так здорово, духовой оркестр играет, и вообще… В марте мы с ним поехали туда уже вместе. Савеловская дорога тоже еще не была электрифицирована, мы на кукушке доехали до Катуара, оттуда шли шесть километров пешком, сначала, до Марфино, по дороге, а от Марфино уже по протоптанным дорожкам, потому что многие художники, которые работали в Федоскино, жили в Марфино.
Приехали, разузнали всё про условия приема, про учебу, очень нам там понравилось: старинный липовый парк, одноэтажная деревянная школа, двухэтажный дом старинный, где мастера работают – артель живописцев. Летом 1952 года поступил туда и не жалею об этом. Это для меня стало первой серьезной ступенькой в творческой жизни.
В коридоре школы висел портрет Тургенева – очень хорошая копия с репинского, женский портрет французской художницы Виже-Лебрен – оригинал, видимо, еще с времен Лукутина, много оригиналов акварелей для Мейсенского фарфора: растения, бабочки, жучки-паучки и прочее. Мы копировали эти работы и замечательные литографии европейских художников ХIХ века. А библиотека! Сколько там было книг по искусству!
Знаменательно, что и через Федоскино, и через мою малую родину, Ивантеевку, протекала речка Уча, впадавшая в Клязьму. Тогда я над этим не задумывался, а теперь понимаю, что не случайно всё в жизни складывается, вела меня судьба или Всевышний. Потом в Федоскино приехали ребята из Ивантеевки, с которыми я раньше не был знаком, с Володей Ивановым мы подружились, вместе ездили в Ивантеевку на велосипедах, а в 1970 году вместе плавали на байдарке по реке Пинеге, реке Кулою до Мезенской губы. За 19 дней проплыли 790 км.
Четыре года учился, после окончания Федоскинской школы еще три года работал там в артели живописцев (потом она стала фабрикой), расписывали шкатулки.
Федоскинская лаковая миниатюра. Фото ИТАР-ТАСС/ Станислав Красильников
От миниатюры к мультипликации
– По стандарту расписывали или поощрялась творческая фантазия?
– Было и массовое производство. Еще с лукутинских времен, то есть с XIX века, за образцы в Федоскино брали живописные полотна, литографии, размножали и пускали в продажу. Но одновременно мы делали свои композиции, авторские. Разрабатываешь эскизы, представляешь их на худсовет и потом исполняешь. Я сделал миниатюру по «Песне про купца Калашникова» и композицию по впечатлениям от своей поездки на целину – в 1957 году я три месяца провел на уборке урожая в Кустанае. Вторая шкатулка сегодня хранится в Федоскинском музее, а «Калашников», увы, куда-то задевался.
Мы и друг у друга учились, и с натуры писали, на этюды ходили – всё это поощрялось. Много было талантливых ребят и взрослых, уже состоявшихся живописцев. Замечательная творческая атмосфера!
Нравилась мне миниатюра, но, видимо, чего-то не хватало. И когда в 1959 году (а может, даже в 1958) я прочитал в «Советской культуре», что киностудия «Союзмультфильм» набирает на двухгодичные курсы художников-мультипликаторов, решил попробовать себя в этой профессии, даже не представляя, как делается мультфильм.
Разумеется, в детстве я мультфильмы смотрел, их часто крутили в рабочем клубе, прежде всего, когда проходили выборы в местные советы или в народные судьи. Кроме того, по дороге из Федоскино домой я проезжал мимо «Союзмультфильма» – он на улице Каляева находился (сейчас это Долгоруковская улица), а ехал я от Савеловского на третьем троллейбусе до Большого театра – там конечная была. Водитель объявлял: «Киностудия “Союзмультфильм”». И это объявление – «Союзмультфильм» – видимо, подспудно отложилось в голове.
А возле гостиницы «Москва», примыкая к ней, тогда находился кинотеатр стереокино – он выходил на сквер, где сейчас памятник Марксу. Первое кино 3D! В витринах там выставляли эскизы из мультфильмов, очень они мне нравились. В общем, решил попробовать и поступил на курсы. Проходили мы там всё, что полагается знать мультипликатору: и операторское мастерство, и актерское, и музыку, и основы режиссуры, композиции.
В 1960 году, еще во время учебы, мы – я, Юра Норштейн, Боря Садовников, Юра Кузюрин, которого уже нет, Толя Солин, который в прошлом году тоже ушел от нас, Толя Абаренов и Давлят Бобошеев – решили съездить в Плёс, где творил Левитан, и в начале августа поехали. Доехали до Ярославля – Ярославлю как раз в том году 900 лет исполнялось, – там добрались до пристани, ночь прождали, а утром сели на колесный пароход и поплыли вниз по матушке Волге. Облака, небо, люди сидят на палубе, поют, кто-то на гармошке играет – удивительная атмосфера! Проходили мимо Костромы, запомнил я золотые купола Ипатьевского монастыря.
Ну а Плес стал для меня еще одним важным событием, благодаря которому сформировался мой художественный взгляд на мир, мой творческий почерк. Это так важно для молодого художника – побывать в местах, которые до этого знал по картинам великих. И даже просто в тех местах, где они жили и творили.
Я упустил, но до Плеса, в 1959 году, перед тем как поступать на курсы, ездил с товарищем в Поленово. Василий Дмитриевич Поленов тоже удивительный художник, просветитель, особенно люблю его «Московский дворик». И место, где его музей-усадьба, удивительное. Доехали до Серпухова, оттуда на катере по Оке, провели в Поленово почти весь август, музей осмотрели не раз, тоже ходили на этюды, купались. Такие поездки формируют человека, художника.
– А с чего вы начинали как мультипликатор?
– С работы в группе Федора Савельевича Хитрука. Как раз когда мы закончили курсы, он, до того 25 лет проработавший на студии художником-мультипликатором (одушевителем), решил попробовать себя в режиссуре и собирался снимать фильм «История одного преступления», набрал группу молодых мультипликаторов, в том числе меня, и мы вместе что-то придумывали. Студия работала по цеховой системе – все этапы работы были разделены по профессиям, каждый – прорисовщик, контуровщик, заливщик, фоновщик, съемщик, – отвечал за свой этап и не вникал в остальной процесс, а мы всё делали в группе, сообща.
Федор Хитрук. Фото: ria.ru
В этой группе, в общении с Федором Савельевичем и со своими сверстниками, талантливыми ребятами, я начинал осваивать профессию и вникать, как всё делается. А мультипликация непосредственно связана с искусством художника, потому что там зритель сразу видит его работу, не может не увидеть. В игровом кино роль постановщика не менее важна, там тоже всё начинается с рисунков, эскизов, по которым потом строятся декорации и прочее, но поскольку на экране всё в реальном объеме, зритель зачастую не представляет всей этой кухни, не понимает, как много делает для фильма художник. В мультфильме же это сразу видно даже самому неискушенному зрителю.
После «Истории одного преступления» были «Топтыжка», «Каникулы Бонифация», «Человек в рамке» – это всё в группе Хитрука. Многому я научился, многое познал на практике, почувствовал и одновременно искал свою линию, свой почерк.
Еще в 1960 или 1961 году зашел я в книжный магазин в Болшево (к чтению я пристрастился с детства и по возможности покупал книги) и наткнулся на книжку «Океан-море русское» Бориса Шергина с прекрасными постраничными иллюстрациями. Имя автора мне тогда ни о чем не говорило, но начал читать, увлекся: поморы, Архангельская земля, Белое море, Соловки, и язык потрясающий, хотя и необычный – ничего похожего раньше не читал. Благодаря этой книжке захотел я изведать Русский Север. В 1963 году совершил первую поездку на Север – в Ферапонтово, потому что уже слышал кое-что о Дионисии, о его фресках в Ферапонтовом монастыре, искал по букинистическим магазинам, не попадется ли что-нибудь об этих фресках.
– Слышали от друзей-художников или в Федоскинской школе преподаватели рассказывали?
– В Федоскино историю искусств нам преподавал Дмитрий Николаевич Дедуник, прекрасный педагог. Он очень любил Эль Греко, подробно и вдохновенно рассказывал о нем, о его творческом пути, о стиле, показывал иллюстрации. И я тоже на всю жизнь полюбил живопись Эль Греко, а в 1987 году побывал в Испании и видел его работы в музее Прадо. Он учился в Венеции у Тициана, а последние 38 лет жил и работал в Испании, но родился и вырос на Крите и начинал как иконописец, и это во многом определило его стиль, стиль неповторимый, совершенно не похожий на стиль Веласкеса, Гойи, других великих испанцев. Остался он греком.
Дионисий жил и творил на много лет раньше Эль Греко, хотя точная дата его рождения и смерти неизвестна, поэтому можно сказать, что они почти современники, и в творчестве, на мой взгляд, очень близки. Древнерусским искусством я тоже интересовался, огромным событием для всех нас стало открытие в Спасо-Андрониковом монастыре музея имени Рублева, и о Дионисии я слышал, искал книги о нем.
Тогда в гостинице «Метрополь» был хороший букинистический магазин: на первом этаже художественная литература, на втором – по искусству. Однажды захожу туда и вижу на полке «Фрески Ферапонтова монастыря» Георгиевского, издание 1913 года. Правда, без обложки, но всё равно обрадовался. Стоило оно семь рублей, у меня с собой такой суммы не было, попросил продавца отложить мне книгу до завтра, и на следующий день купил, отдал в переплет.
Ну а в 1963 году побывал в Ферапонтово, увидел эту красоту, познакомился с легендарным хранителем Ферапонтовских фресок Валентином Ивановичем Вьюшиным. Инвалид войны, хромой, на один глаз кривой, но суровый и с удивительной интуицией – сразу чувствовал, интересно это человеку или просто из праздного любопытства он приехал. Простой человек, из крестьян, без специального образования, но интереснейший собеседник. Приятно было с ним общаться.
Там я написал копию фрески Рождества Богородицы. Одновременно со мной в Ферапонтово работал знаменитый художник-копиист Николай Владимирович Гусев. Он приехал туда в 1958 году, до этого копировал фрески Рублева во Владимире, а потом задался целью скопировать все фрески Дионисия. Сначала в сильно уменьшенном масштабе копировал (примерно один к двадцати), а потом в натуральную величину.
Пока работали, я с ним о многом переговорил. Подвижник, как и фотограф Юрий Холдин. В разное время работали, Гусев старше меня, Холдин моложе, но оба поставили перед собой задачу воспроизвести этот удивительный ансамбль и воспроизвели – Гусев скопировал, а Холдин сфотографировал, но как сфотографировал! Всё до мелочей рассчитал, и на его фотографиях нет ни малейшего искажения красок и цвета. Обоих уже нет. Николай Владимирович умер в 1994 году, Юрий погиб в 2007.
– Наверняка еще в школе вы, как и все советские дети, слышали, что попы обманывали народ, что в Бога верят только темные бабушки, и вдруг такая красота! Не было диссонанса?
– Нет. Конечно, мы все были октябрятами, пионерами, комсомольцами, но рос я в фабричном городе, в рабочей среде, а простой народ, особенно женщины, оставался верующим. Наверное, не очень воцерковленным – это тогда не поощрялось, и проповедовать запрещали, – но меня родители крестили, на Пасху матери всегда ходили в церковь (в Новоселках у нас деревянный храм никогда не закрывался), нас с собой брали. В колокола звонить не разрешалось, так мужики из ружей палили – салют устраивали.
Дома у нас висела икона Спасителя. Не помню я, чтобы кто-то меня уж так сильно агитировал за атеизм. Что-то говорили, но не вдалбливали, и я к этому относился спокойно. Ну а интерес к древнерусскому искусству у меня был в первую очередь эстетический.
Ферапонтово – один из важнейших этапов моего развития. Как и Федоскино, и книжка Бориса Викторовича Шергина, и Поленово, и Плес, и курсы мультипликаторов.
Фрески иконописца Дионисия в соборе Рождества Богородицы в Вологодской области
– А Федор Савельевич Хитрук многому вас научил?
– Я бы сказал, что и он нам, молодым, много дал, и мы ему. Он к тому времени уже состоялся как замечательный художник-мультипликатор, но как режиссер он только начинал. Естественно, он был главным режиссером, мы помощниками, но не слепыми исполнителями его воли – он с нами советовался, какие-то решения вместе находили. Он сознательно делал фильмы, в движении более скупые, чем диснеевские, но не менее выразительные. Сам Федор Савельевич учился в процессе работы над своими фильмами, и мы, молодые, всё впитывали, и потом это нам пригодилось.
Молодые годы хороши тем, что ты еще не состоялся, но что-то уже знаешь и умеешь и многое впереди. На курсы я поступил в 22 года, закончил в 24, в 26 впервые приехал в Ферапонтово, потом много ездил по Северу, постепенно складывался свой творческий почерк, и в 1969 году снял для «Веселой карусели» «Антошку» – первый самостоятельный фильм. Коротенький фильм, по мотивам бесхитростной песенки Владимира Шаинского на стихи Юрия Энтина.
Энтин и сценарий написал, но мне он показался неинтересным (просто идут пионеры по деревне и поют песню), и я решил написать сам. Текст незамысловатый, но песенка задорная, мне хотелось, чтобы фильм получился ей под стать. Придумал для Антошки дружка-птичку, грачонка, октябрят в буденовках, потому что я в детстве видел этих октябрят. И подсолнух, под который я Антошку посадил, из детства моего взят – как-то на огородах я сломал подсолнух. Антошку сделал рыжим, чтобы гармонировал с подсолнухом.
Кадр из мультфильма «Антошка»
Очень важно подобрать цвет, найти запоминающийся персонаж. Если удастся, фильм будет держать зрителей. Судя по тому, что песенка стала популярной, мне это удалось. Потом снял еще три фильма для «Веселой карусели»: «Два веселых гуся», «Рыжий, рыжий, конопатый», «Хомяк-молчун».
– Милые фильмы, но в большую мультипликацию вы пришли с «Вершками и корешками». Почему выбрали эту сказку?
– Изначально был заказ «Союзмультфильму» от итальянского телевидения на два мультфильма по народным сказкам – они для телевидения делали цикл «Сказки народов Европы». «Союзмультфильм» поручил мне и Норштейну, Юра выбрал «Лису и зайца», я «Вершки и корешки» Она очень колоритная, образная: медведь, мужик, сочная репа, интересные столкновения. Сам написал сценарий, где медведь сидит на пне и за расщепу дергает – в сказке этого нет. Надо было и музыку подобрать народную, и использовать изобразительное народное творчество.
Мы с женой моей Верой, художником-постановщиком фильма, отталкивались от Полховского майдана – это игрушки, которые мужчины вырезали на токарных станках, а женщины раскрашивали. Очень радостное искусство, яркое, сочное!
В 1974 году снял я «Вершки и корешки», а через год «Комарова» по рассказу Юрия Нагибина. Еще в юности слышал по радио этот рассказ. Читал его Ростислав Плятт, читал потрясающе, и рассказ очень хороший: мальчик убегает из детского сада, перед ним открывается мир, он находит шишку, встречает лягушку, потом бычка…Симпатичное детское путешествие!
Пригласили Нагибина, ему понравилась моя задумка, он быстро написал сценарий, начали снимать, и не могли найти образ Комарова, самостоятельного рассудительного мальчика. И вот отдыхаем с женой в Коктебеле, смотрю, идет по гальке пацан в кепочке, руки за спину, и понимаю: вылитый Комаров! В любом творческом процессе важны жизненные впечатления.
Не знаю, правда, видел ли фильм Юрий Маркович Нагибин. Он был человек талантливый, но не очень общительный, и мы с ним больше так и не встречались, не перезванивались.
Кадр из мультфильма «Вершки и корешки»
Северный цикл по Шергину и Писахову
– К своему любимому Борису Шергину вы подбирались долго, но зато потом сняли по его рассказам несколько фильмов.
– И по его произведениям, и по сказкам другого замечательного архангелогородца Степана Писахова. Тоже началось всё с книжечки – купил в букинистическом сборник сказок Писахова, имя автора было незнакомо, в книжке «Океан-море русское» Шергин о нем не упоминает, потом я уже узнал, что они не только земляки, но знали друг друга, ценили. Оба были прежде всего художники, а уже потом писатели. Писатели разные, но дополняющие друг друга, влюбленные в Русский Север, где родились – Борис Викторович, правда, в молодости уехал в Москву, а Писахов так и доживал свой век в Архангельске. Тоже трудно жил, впроголодь, уже после смерти оценили.
– И Юрий Казаков о нем писал, и Федор Абрамов.
– Абрамов и Шергина ценил. Абрамов тоже большой талант! Он умер в 1983 году, а в 1984 году мы были в его родной Верколе. В 1970 мы с Володей Ивановым прошли на байдарке по Пинеге, проходили мимо Верколы, но зашли только в Артемиево-Веркольский монастырь, тогда совсем разрушенный, а он на другом берегу. А в 1984 были с женой в Верколе, на могиле Абрамова. Нам сказали, что вдова его сейчас там, но к ней мы не решились зайти.
– Мы отвлеклись от вашего северного цикла…
– Да. В 1977 году я сделал фильм «Не любо – не слушай» по Писахову, потом решил снять «Дождь» по рассказу Шергина, искал себе соавтора для сценария, и Анатолий Митяев, в то время главный редактор «Союзмультфильма», предложил мне в соавторы Юрия Коваля, познакомил нас. Мы легко сошлись, оказалось, что Юра хорошо знал Бориса Викторовича, хоронил его (потом он описал всё это в «Веселье сердечном» –замечательных воспоминаниях о Шергине), быстро написали сценарий, сделали фильм. Побывали в квартире Шергина на Рождественском бульваре, где тогда жил его племянник Миша Барыкин.
После «Дождя» написали сценарий по «Волшебному кольцу» — изумительной скоморошьей сказке Шергина, – но он не прошел так легко, как «Дождь». В Госкино внеси поправки, требовали адаптировать язык – мол, народ не поймет. Сценарий мы переписали, чтобы получить добро на съемки, но когда озвучивали, я, естественно, восстановил шергинский текст.
Зрители приняли фильм на ура, буквально всем он нравится, а это большая редкость. Потом мы сделали с Юрой фильм «Тигренок на подсолнухе» по его сказке. Мне еще за несколько лет до нашего знакомства предлагали снять «Недопеска», повесть мне очень понравилась, но не всегда даже самую замечательную прозу можно перенести на экран. Одновременно с нами, в 1981 году, Владимир Попов снял «Приключения Васи Куролесова», мне он меньше понравился, чем наш «Тигренок». За несколько лет до этого вышел на экраны игровой фильм «Недопесок Наполеон III», там тоже, на мой взгляд, не сохранилось то очарование, которое было при чтении.
Но когда прочитал коротенькую сказку «Тигренок на подсолнухе», решил попробовать. Сюжет этой сказки Юре подсказал ребенок. Пригласили его на выставку детских рисунков, и на одном из рисунков был нарисован подсолнух, на подсолнухе тигренок, а вокруг снег. Юра спросил мальчика, почему зима и вдруг подсолнух. А это, говорит мальчик, тигренок шел-шел, ветер подул, он зарылся в снег, а под снегом семечко подсолнуха, он его грел-грел, оно и выросло. И Юра придумал сказку. Он вообще все сюжеты из жизни брал. Только в «Суер-Выере» всё придумано, а остальные его произведения на реальных событиях основаны.
Кадр из мультфильма «Тигрёнок на подсолнухе»
– Я слышал, что «Недопеска» он придумал, когда его друг Вадим Силис, директор зверофермы, пожаловался ему, что голубые песцы не приживаются на ферме, бегут.
– Да. А замечательный цикл рассказов «Чистый Дор» написан по впечатлениям от поездок по Северу. Про «Тигренка» я уже сказал, но для мультфильма надо было найти яркое решение, и мы придумали уссурийскую тайгу, где тигры: «На далекой на реке на Уссури, там, в зеленой кедровой тайге, где медведи живут белогрудые, где олени ревут благородные, Амба бродит там, Амба – тигр уссурийский. Он был уссурийский от носа до хвоста и даже полоски у него были уссурийские». Придумал, конечно, Юра, это в его стиле, а читает Леонов.
– Легко такие известные актеры соглашаются участвовать в мультфильмах?
– Актер всегда ищет работу. Евгений Павлович и в театре был загружен, и в кино много снимался, но охотно принимал наше предложения. Он и в «Волшебном кольце» читал текст от автора, и в озвучивании фильма «Смех и горе у Бела моря» в 1988 году участвовал. Работалось с ним замечательно – он чувствовал текст, сам находил нужные интонации. В мультфильме особенно важно, кто читает текст – зритель же актера не видит, а только слышит. Не каждый актер может войти в мультипликацию.
Валерий Золотухин в 1973 году, когда я снимал «Вершки и корешки», был довольно молодым актером, но уже известным, и мне он запомнился тем, что пел звонким голосом. Поэтому я его пригласил, он там озвучивает и мужика, и медведя, и поет. А в свое время чуть ли не весь МХАТ записывался на «Союзмультфильме». Это сейчас торгуются, а тогда шли на ставку: народный артист – 50 рублей за смену. Охотно участвовали актеры в озвучивании мультфильмов, и думаю, что не только из-за денег, но и потому, что интересно.
– После «Тигренка» вы продолжили северный цикл по Шергину и Писахову?
– Сначала я написал сценарий и сделал музыкальный фильм «Жил у бабушки козел» по народной сказке в обработке Корнея Ивановича Чуковского, а потом мы с Юрой задумали объединить «Не любо – не слушай», «Дождь» и «Волшебное кольцо», добавить туда сказки Писахова «Апельсин» и «Перепилиху» и «Поморскую быль» Шергина и назвать всю ленту «Архангельские новеллы». Но сперва нам не дали всё объединить, и мы сделали под названием «Архангельске новеллы» «Апельсин» и Перепилиху» и отдельно «Поморскую быль», а когда всё сделали, нам милостиво разрешили объединить, и так появился полнометражный фильм «Смех и горе у Бела моря».
Я съездил в Архангельск, записывал там колокольные звоны, песню-причет, всё это вошло в фильм, еще между новеллами вставили сцены, как помор Сеня в избушке рассказывает сказки и были. Завершает цикл «Поморская быль»: «Спите, ребятушки? – Не спим, живем!». Очень важно было для меня завершить на такой трагической, но одновременно жизнеутверждающей ноте: живем!
Закончили мы «Смех и горе у Бела моря» в 1988 году, а в 1989 в Доме кино прошла премьера. На сцене стоял корабль, сделанный отцом Бориса Викторовича, показывали его фотографии, был отец Димитрий Акинфиев из храма святителя Николая в Хамовниках – священник, который причащал и соборовал Бориса Викторовича, – очень проникновенно рассказывал о нем. Тепло прошла премьера, душевно. Потом я ездил с этим фильмом в Архангельск, а недавно, в 2012 году, мне предлагали поехать с ним в Канаду. В городе Ватерлоо ежегодно проходит фестиваль полнометражных анимационных фильмов, и вот один канадец русского происхождения приезжал в Россию, посмотрел «Смех и горе…», и ему захотелось показать этот фильм на фестивале.
К сожалению, мне не хватило времени, чтобы оформить документы, поэтому я на фестиваль не съездил, но фильм там показали, а этот канадец потом прислал мне открытки с отзывами – он специально раздавал их перед просмотром, чтобы каждый написал о своих впечатлениях. Были отзывы и русских эмигрантов, и канадцев (они на английском языке писали, но тот человек всё перевел), и отзывы хорошие. Пусть я не съездил, но очень рад, что фильм понравился даже людям, плохо знающим Россию, русскую культуру.
Кадр из мультфильма «Смех и горе у Бела моря»
– В августе будет 20 лет, как ушел из жизни Юрий Коваль. Были у вас с ним, наверное, еще совместные планы, которые не успели осуществить?
– Конечно. В 1991 году мы с ним сделали последний совместный фильм — «Mister Пронька» по сказке Шергина «Пронька Грезной», после премьеры несколько лет не виделись – дела, суета, — а повидались, как потом оказалось, за четыре дня до его смерти. Он умер 2 августа 1995 года, а 29 июля я был у него в деревне Плутково (Тверская область), где он обычно проводил лето. Мы с женой тогда отдыхали у друзей на Волге, узнали, что это от Плутково недалеко, у друзей была моторка…
В общем, добрались, встретились, он мне показал стопку книг «Опасайтесь лысых и усатых», которые надо продать – это ему так «гонорар» выдали, – рассказал, что дописал и готовит к изданию «Суер-Выер», я ему сказал, что подумываю сделать «Пинежского Пушкина». Договорились, что когда вернемся в Москву, встретимся и обсудим подробнее. А в сентябре я купил «Литгазету», которую до этого давно не покупал, а там некролог к сороковому дню.
В 1998 году я всё-таки приступил к «Пинежскому Пушкину», хотел успеть к пушкинскому юбилею, но, конечно, не успел, закончил его только в 2003 году. Жаль, что уже без Юры, но всё равно для меня это очень важная работа. Один из лучших рассказов Шергина, многое там держится на слове, трудно было найти художественное решение, но мне кажется, нам с Верой удалось сохранить очарование этого удивительного рассказа, так просто и одновременно глубоко раскрывающего суть пушкинского гения. Для меня этот фильм – память и о Юре, и о Борисе Викторовиче.
Юрий Коваль
В целом жизнь удалась
– Многие свои фильмы вы делали вместе с женой?
– Жена моя, Вера Кудрявцева-Енгалычева, в 1972 году закончила ВГИК, художественный факультет, в 1973 году мы поженились, и с тех пор, начиная с «Вершков и корешков», работаем вместе. Правда, на «Комарове» дирекция не дала спокойно работать, попрекали нас семейственностью и в итоге заставили в титрах написать, что она ассистент художника, хотя, конечно, это была ее работа. Такая глупость! За «Не любо – не слушай» она на Всесоюзном фестивале в Ереване получила приз от Союза художников Армении «За изобразительное решение»! Да не было бы без нее северного цикла. Всё она придумывала. Особенно хорош «Дождь» – это просто виртуозная работа художника, там всё найдено, ни к одной мелочи не придерешься!
Сын, казалось, пойдет по другой стезе. У него абсолютный слух, мы водили его в музыкальную школу, но серьезно он заниматься не стал. В подростковом возрасте энтомологией увлекся: бабочки, жучки-паучки. Но в итоге поступил сначала в художественную школу, потом во ВГИК на художественный, диплом делал по сказкам Писахова. Прекрасный диплом, Норштейн его рецензировал! Сейчас делает уже третий фильм для «Веселой карусели».
– Вы преподаете во ВГИКе. Что можете сказать о современных студентах?
– Сейчас в основном девушки идут во ВГИК и часто они приходят неподготовленные, со школьной скамьи. Раньше в художественные институты (я на художественном факультете преподаю) поступали, имея базовую подготовку в художественной школе, в училище.
Курсы небольшие – на бюджет набирают пять человек, иногда еще два-три человека из тех, кто не прошел по конкурсу, на платном учатся. Ну а поскольку одни девушки, некоторые во время учебы замуж выходят, детей рожают, естественно, прерывают учебу.
Студенты разные, далеко не все радуют, но есть и талантливые. Моя ученица Катя Тригуб – очень хороший художник, уже несколько фильмов сделала. Вероника Федорова – талантливый режиссер (я первые два года на режиссерском преподавал), сняла фильм «Круглый год» по рассказам Коваля, что, как вы понимаете, для меня уже большая радость. Хороший фильм получился!
Конечно, с большим удовольствием я сейчас сидел бы в своей мастерской, но прожить на пенсию в Москве сегодня нереально. Большинство киношников преподают, это какой-никакой заработок. Слава Богу, еще есть силы ездить в институт и делиться знаниями и опытом с молодежью.
– А снимать что-то пока не планируете?
– Даже сценарии готовые есть: «Громка мода» по Писахову, продолжение «Фантазеров из деревни Угоры» (в 1994 году сделал я современную сказку, но персонажи там все из народных – люблю я такие вещи). Давно хочу сделать фильмы по древнерусским повестям «Царь Максимилиан» и «Бова Королевич». Планов много, но не знаю, получится ли. Непросто сегодня добиться финансирования, а лет мне уже много, и время летит стремительно.
Но грех жаловаться. Всю жизнь занимаюсь тем, что мне интересно: писал картины, делал фильмы, которые нравятся детям и взрослым. А когда слышишь хорошие слова от зрителей, видишь радость на их лицах, блеск в глазах, улыбку, самому на душе становится радостно. И мир повидал – побывал в Югославии, в Чехословакии, во Франции, в Бельгии, в Венгрии, в Италии, в Испании. Каждая страна прекрасна по-своему. Были счастливые мгновения! Бесконечно счастье длиться не может, но в целом жизнь удалась.
– Можете сказать: слава Богу за всё?
– Именно так: слава Богу за всё!
Беседовал Леонид Виноградов
Читайте также:
- Хитрук! Спасибо, что живой
- Художник Борис Диодоров: Самое страшное – это жить и не любить
- Юрий Арабов: «Как только я найду Бога – умру, но для меня это будет счастьем»