«Не стоит село без праведника» – так могла бы называться эта книга. Но авторы выбрали для нее другое название. Совместный проект журналиста Ксении Лученко и фотографа Анны Гальпериной называется «Россия: Взгляд с колокольни. От Калининграда до Якутии. Документальная проза».
В книге восемь повествований о восьми городах. Скорее даже не о городах, а о землях – самостоятельных, со своим неповторимым лицом уделах единого Отечества, очень разных, непохожих, но принявших общую судьбу.
И в каждой из этих земель – свои люди, наши современники, которые делают ее своеобычной не меньше, чем место на карте, природа или история. Миряне, попы, архиереи. Составляющие собой Церковь, и уже потому отдельные, непохожие на других, но вместе с тем не возносящиеся этой своей особостью, плоть от плоти своих соотечественников.
В каждом повествовании несколько самостоятельных линий.
Это место города и земли в истории Отечества – на всю глубину, с принятием этой истории целиком, в соединении радости, гордости, печали и стыда.
Это погружение в среду, внимательное, с близкого расстояния, описание неповторимых примет места и времени, как дорогих сердцу, так и печалящих его.
И это неторопливый разговор с живущими здесь людьми о важном для них и для нас. Люди очень разные, общие спокойствием, терпением, мудростью и любовью. Это наша Церковь.
При чтении много раз думал о том, что нам стоило бы чаще присматриваться к живым людям вокруг, любить их, заботиться о них, вместо того, чтобы погружаться сердцем в платоновские по духу проектировки всеобщего устройства жизни по православным прописям. По такому проектно-конструкторскому пути мы уже хаживали в ХХ веке, только слова и флаги были другие.
В последние годы часто ощущаю, что у нас не хватает нужных слов и правильной интонации, чтобы говорить о самом главном. Нынче много разговоров о традиции и наследии. О традиционных ценностях. О великом наследии предков. Думаю, есть наследие мертвое и наследие живое. И смысл наследования в том, чтобы нам в нашей Церкви вернуться от этнографии, риторики и политики к живому человеку в присутствии Живого Бога.
Это не так просто. Движение в эту сторону невозможно предписать. В эпоху всеобщей девальвации слов об этом сложно даже рассказывать – так, чтобы поверили. Но это можно показать. Об этом можно свидетельствовать.
Образцы подобного жанра в отечественной словесности есть. Взять хотя бы свидетельства Марины Ахмедовой о том, что происходит на фронтах Донбасса. Теперь такими же внимательными и любящими глазами Ксении Лученко и Анны Гальпериной мы смотрим на то, что происходит в нашей Церкви на просторах Отечества, вдалеке от столиц.
Черно-белые фотографии не превращают книгу в «альбом», но оттеняют и углубляют повествование, давая возможность приблизиться, неторопливо навести резкость, увидеть действующие лица в их собственном мире.
Наверное, этим действующим лицам надо дать слово прямо сейчас. Это не заменит внимательного прочтения книги от начала и до конца, но поможет войти в их мир честного, трезвого и любящего приятия жизни.
«…Люди ко Христу приходят, а не потому что батюшка хороший, храм такой красивый, поют хорошо, кормят вкусно. Это, конечно, трудно разграничить. Люди приходят иногда потому, что им хочется куда-то прийти. А так, чтобы они осознали, что это место особого единения с Богом и друг с другом, – это далеко не везде есть. Надо создать такую среду, чтобы было ясно, что мы не какая-то общественно-политическая организация, а народ Божий».
«…Надо найти в себе силы не озлобиться, что бы ни происходило, какая бы ситуация ни была. Настоящее христианство, Евангелие этому учит людей. Научит ли оно нас – неизвестно. Будет видно».
«…Очень важно, чтобы мы могли почувствовать единство и некоторую неформальность обстановки. Ведь если прихожанам не хватает общения, они начинают болтать во время службы. Трапеза нужна, чтобы поделиться мыслями, новостями. А на тех, кто случайно зашел в храм, трапеза действует как культурный шок: они видят, что тут другие отношения между людьми».
«…Сейчас много священников, но каждый сам по себе, нет чувства, что мы скованы одной цепью, что у нас есть общее дело, что мы можем все пострадать за это дело».
«…В любом случае, когда человеку промывают мозги круглые сутки, надо иметь гигиенические средства, чтобы этому противостоять».
«…По моим личным наблюдениям, по информации из СМИ или исходя из общения со священниками других епархий, можно сказать, что сейчас количественно Церковь достигла своего потолка. Те люди, которые хотели бы стать христианами, уже ими стали. И больше уже не будет».
«…В храм ходишь – это одно, а учишься жизни там, в шахте, среди неверующих. И учишься гораздо круче, чем здесь. Эти все «спаси Господи» – это комнатное христианство, а вот там по-человечески себя вести: сдать смену, о товарище своем подумать – это первая заповедь. Мы вдвоем, мы сдельщики, я должен человеку так смену подогнать, чтобы он пришел и работал, а не матерился после меня. Сначала ты думаешь о человеке, а потом о своей зарплате. И тогда у нас обоих нормальная зарплата».
«…Я человек увлекающийся, страстно воспринимающий повестку дня, для меня лучше быть вне ее».
«…Задача нас как христиан в том и заключается, чтобы, насколько это в наших силах, дать человеку исчерпывающий ответ, тем более, когда мы видим это желание обратной связи. Отсутствие таковой – наверное, одна из самых больших проблем человеческого общества».
«…Проблемы связаны с тем, что люди не хотят глубины отношений с Богом. Им достаточно поверхностных знаний, ритуала. Им Бог нужен как оберег от нехороших вещей. Во времена Христа не было атеистов, а сейчас не то что атеисты, а такие пофигисты. Откровенных безбожников, которые говорят, что никакого Бога вообще нет, довольно мало. Сейчас основная позиция такова: да, Бог, возможно, где-то и есть, пускай Он мне не мешает жить так, как я хочу, а когда Он мне нужен, пускай помогает. А как я могу изменить свою жизнь ради Бога? Так вопрос не стоит. Что я должен в себе поменять? Нет, так вопрос не стоит. Пускай Он мне делает хорошо, я Ему за это что-то дам, заплачу, сколько должен».
«…Я считаю, что общий патриотизм в стране – это сумма местных патриотизмов. Невозможно любить страну, если ты ее не знаешь. Ты не можешь любить Родину, если ты не любишь свой город».
«…Есть два состояния – жить и не жить. Или ты реализуешь какое-то массовидное поведение, или действительно живешь, можешь за что-то пострадать, и уже неважно, легко тебе или просто. Мне кажется, что в современности нужно немножко юродства. Юродствуем, недопонимаем чего-то, чтобы и в ситуацию вписаться, и себя не потерять, не раствориться в атмосфере».
«…Для нас нет ни правых, ни левых, ни призыва к войне. Для нас есть мир и любовь, я говорю это откровенно, говорил в проповеди по радио: если в самом красивом храме в мире не ведется проповедь любви, правды, веры, проповедь смирения, проповедь покаяния, то это не храм, а разбойничий вертеп. Если священник наденет на себя самое богатое золотое облачение и самые богатые кресты, но не проповедует любовь, правду, добро, человеколюбие, значит, это не священник, а разбойник».
«…Когда в мои годы приходили священники, они шли за идеей. Их сквозь сито просеивал КГБ. Было презрение общества, нас травили, нас запугивали. За людей нас вообще не держали. …А сейчас мы зовем: «Ребята, идите служить!» Идут, но идейных становится меньше».
«…Есть большая разница между Церковью гонимой и Церковью господствующей».
«…Когда я приехал, сказал им <грузинским православным> как-то: «У вас отсутствует дисциплина. Почему у вас всё так, с русской точки зрения, анархично?» А кто-то из местных мне ответил: «А вы думаете, что на престоле лежит Типикон? Нет, на престоле лежит Евангелие. Надо любить всех и поступать по любви. А у вас, русских, на престоле, наверное, Типикон лежит». Для меня это был очень хороший опыт».
«…Интерес к Церкви только пробуждается. И при этом пробуждении очень важно не заставлять, не принуждать. …Как только переусердствуешь в излишней назойливости – всё, отторжение».
«…<Защитники благочестия> всегда хотят, чтобы было, как положено, но на самом деле, по глупости своей, они понятия не имеют, как положено-то. А когда начинаешь делать именно как положено, тебя начинают уличать в обновленчестве, в протестантстве, в ереси какой-нибудь. К этому привыкаешь. Когда-то это было обидно, хотелось возразить, устроить дискуссию, доказать. А сейчас…»
«…Миссия здесь сейчас такая же сложная, как была и при святителе Иннокентии: ты должен не просто убеждать словом, ты должен всей своей жизнью показывать, что ты сам действуешь так, как говоришь».
«…Лучше всего наша работа совершается не с каких-то там площадок, не на телевидении, не в актовых залах, не в лекционных аудиториях, а от человека к человеку, в диалоге. Я в своей жизни ставлю на кон именно диалог: я и другой конкретный человек, максимум два, скажем семейная пара. И тут-то и происходят тайны, которые незаметны взгляду. Служение Богу происходит именно там, где священник и другой человек. Я, конечно, выступаю перед аудиториями, если приходится, но я понимаю, что вряд ли меня кто-то услышит. А бывает, что кто-то услышит, подойдет и начнется тот самый диалог».
«…Никакой тепличной атмосферы тут <в епархиальном училище> не создается. Что из них тогда получатся за священники, если у них будет сплошное благоухание в голове? Нет, уж пускай увидят всю изнанку. Специально говорю им пол-урока что-нибудь по науке, а пол-урока на актуальные темы. Плюс у меня предмет такой, который заставляет людей сомневаться в том, о чем они начитались в православных книжках в мягких обложках. Многое, что вам кажется непоколебимым фундаментом, таковым не является. Более того, этот фундамент лучше бы разрушить и построить новый, пока не поздно».
«…Тогда у меня было узкое, неофитское восприятие. Сплошное послушание: раз-два, упал-отжался, каноны и правила. Сейчас, когда я понял, что свобода – это здорово, мне так хорошо стало. Уже и правила нравятся в свете этой свободы».
«…Приехать ночью требу отслужить – на это, в принципе, все готовы. А чтобы вот так потратить время, и не просто потратить время, а еще и задаться целью этого человека вывести на конструктивную дорогу, чтобы он получил надежду, возможность выйти из ситуации с позитивным исходом, дать ему какую-то пищу для размышления, а не просто общими словами отделаться, в душу залезть и там не помять, а расшевелить как-то эту замершую немножко душу – вот это уже очень тяжело. Мне кажется, это и есть делание сейчас. Потому что мы уже всеми этими лозунгами обговорились, со сцены выступаем, везде присутствуем, какие-то слова говорим. Но люди слушают вполуха то, что мы вещаем с высоких трибун. Они только тогда уши разевают, когда видят перед собой человека, который непосредственно с ними разговаривает».
«…Если говорить о среде, то сейчас есть возможность среду формировать. Я так наше время воспринимаю, как возможность формировать окружающую среду, внешнюю и внутреннюю, тем более что это неразрывно связано. Я искренне считаю, что церковь вообще должна формировать окружающую среду, она может эту среду менять, преображать, как это и было в нашей истории».
«…Возрождение Православия как массовой религии не произошло. Оно осталось довольно локальным явлением, если говорить в целом. Да, люди в целом симпатизируют Церкви, относятся с уважением. Это «наше», но не «наше всё». Как правило, священника уважают просто потому, что он священник, и ему надо хорошо потрудиться, чтобы его перестали уважать. Кредит доверия к сану существует. Но в проблематику церковной жизни глубоко не входят и разговоры даже с людьми, которые бывают в храме и выказывают к Церкви симпатию, показывают их колоссальное невежество».
«…Люди привыкли к смерти, и сейчас люди не боятся смерти. Я это вижу как священник. …Они не отдают себе отчета, что это врата в другой мир, что тот мир может оказаться к ним совсем не таким милым и дружелюбным, как этот. Верующий человек не боится, потому что идет к Богу. А у полуверующих, которые составляют большинство современного населения, отношение такое: либо там ничего нету, либо как-то обойдется. Нет ощущения трагизма, приближения чего-то неотвратимого. К смерти приучили телевизором, кино, самой жизнью».
«…Первая задача священника в том, чтобы человек стал человеком. В чем беда? В том, что люди, не приобретя определенные человеческие ценности, приходят в Церковь и начинают вести так называемую духовную жизнь. Человек, который в семье и в обществе не сформировался как личность, приходит в Церковь. А ведь христианство – это высшая математика. Это не Евклидова геометрия, это геометрия Лобачевского. А тут человек дважды два не знает, а начинает решать вопросы христианства».
«…Никакого противоречия между наличием у нас национального самосознания и европейскостью я не вижу».
«…Почему почти большинство святых были прекрасно образованные и воспитанные люди из богатых семей? Дело не в богатстве, они просто получили хорошее воспитание. Невоспитанного христианства, я считаю, не должно быть, не может быть. Только с воспитанным человеком можно говорить о серьезных вещах, к нему можно предъявлять духовный спрос».
«…Традиция – это не то, что незыблемо лежит и не может быть изменено. Традиция – это то, что развивается и претерпевает изменения вместе с Церковью. Все формы церковной жизни – ответ или попытка ответа на очевидные вызовы. И если они достаточно адекватны, это тоже входит в жизнь традиции. Церковь же – это открытое общество. Она существует не для себя самой, не для того, чтобы быть замкнутым сосудом, в котором что-то варится, а для жизни мира. Она должна ощущать, что происходит в мире, и на это реагировать. И когда реакция становится или слабой, или недостаточной, возникает кризис Церкви. Должна сохраняться связь с тем миром, который она призвана спасать. Церковь призвана быть дрожжами, и, если эти дрожжи не работают, значит, что-то не так».
Фото: Анна Гальперина
Читайте также:
- Сила в слабости: На что надеяться жителям современной России
- Храм в огороде
- Взгляд с колокольни: трезвый, но с любовью