23 августа 2012 года московскому пастырю протоиерею Александру Егорову, многолетнему настоятелю храма Илии Пророка Обыденного в Москве, исполнилось бы 85 лет.
Вспоминает о нем священник Константин Кобелев.
Свою знаменитую «Общую исповедь» протоиерей Александр Егоров строил на словах Христа: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф 22,37-39). Он объяснял, что означают эти слова: на первом месте должен быть Господь. Любовь к ближним строится лишь по подобию и должна стоять на втором месте. В своей жизни и служении Батюшка всецело следовал этим словам: Любовь к Богу была у него превыше всего.
У него было так много исповедников, каждого из нас он принимал с такой готовностью, что большинство из нас считает: главным для отца Александра было стоять у аналоя. Однако это была его жертва, что я и попытаюсь раскрыть. Ибо и я, лишь прожив с ним несколько лет в соседней келье, убедился со временем, что главным для него был алтарь, Богослужение.
Протоиерей Александр Егоров в молодости
Отец Александр был тонким знатоком старой московской богослужебной традиции. Когда я был ещё алтарником, он комментировал то или другое своё действие такими словами: «Костя, смотри, смотри, как я делаю. Вот ты станешь священником, будешь делать так, как я. Ведь я не сам придумал, я совершаю это так, как меня научили старые батюшки».
Этому богослужебному строю была подчинена вся его жизнь, праздники и будни, дни служения в Церкви и даже дни отдыха, необходимые для поддержания сил. Например, отец Александр не знал будильника: всегда просыпался очень рано и в одно и то же время. «Встану, съем просфорку, похожу немножко (по скромности Батюшка не говорил «помолюсь»), а потом ещё лягу. Вот привычка и остаётся». Когда же он служил — чтобы попасть на 1й автобус или троллейбус, подвозящий его не на ближайшую станцию метро, а на прямую ветку к первому поезду.
Мы, молодые священники, стараемся начать службу ровно в 7 или 8 часов, но отец Александр сам был творцом богослужебного времени, мог начать службу раньше или позже назначенного срока, но всегда «укладывался во времени» (батюшкино выражение). Этому богослужебному строю была подчинена и исповедь. При нём не бывало, чтобы кто-нибудь из исповедников не успел причаститься. Порой мы удивлялись: людей полный придел, а наш духовный отец всё говорит и говорит проповедь перед исповедью, когда, казалось бы, чтобы успеть, надо быстрей подзывать исповедников одного за другим. Но Батюшка учил, когда людей мало, можно с каждым подробно поговорить, но чем больше народа, тем подробнее нужно делать «Общую исповедь», тогда на каждого можно расходовать меньше времени.
Как вспоминают его духовные чада, отец Александр огорчался, когда постом или в Праздник приходило много людей, исповедующихся один раз в год или даже в несколько лет. В такие дни он «экономил» на тех, кто исповедуется чаще. Скоро накрывал нам голову епитрахилью, на попытку сопротивления отвечая вопросом: «У тебя есть что-то новое?» Помню, как я огорчался, что у меня всё одни и те же старые грехи, а духовник радовался, вероятно тому, что новенькие пока что ещё не появились… Так он освобождал время, необходимое ему для того, чтобы успеть разобраться с пришедшими в первый раз, чтобы утешить тех, у кого случилось несчастье. Девизом батюшки Александра было, «чтобы никто из храма не ушёл не утешенным», ради этого он жертвовал своим здоровьем, возможностью отдохнуть. Часто исповедовал вечерами с полпятого до полдвенадцатого, и лишь мы с кухаркой видели, чего это ему стоило.
Несмотря на свой опыт, наш пастырь тяжело переживал чашу грехов, излившихся на него. Сидел за столом, подперев голову руками и тяжело вздыхая, закрыв глаза; не сразу приступая к позднему ужину.
Молитве его келейной мы были редкими, случайными свидетелями. Несмотря на усталость и начинающуюся болезнь, как свечечка стоял он перед иконами, вычитывая вечерние или утренние молитвы, правило ко святому причащению.
+ + +
Но как в будни, так и в различные праздники, сколько радости доставляло ему Богослужение, которое он очень любил! Так называемые тайные священнические молитвы на Евхаристическом Каноне на Литургии (после слов «Горé имеем сердца») Батюшка часто читал вслух, чтобы и мы могли в них соучаствовать. Читал, предстоя перед Внимающим ему Богом, как ребёнок просит маму: просто и с абсолютной верой в её Любовь. Поражало, как свободно изливается из него молитва. Бывало, на молебне просил принести молитву какому-то святому, а мы не могли её найти (и от этого расстраивались). Тогда он спешил нас утешить: «Ну ничего, ничего, дайте мне такую-то». Брал принесённый ему текст, но читал его с большими изменениями, да так, что никому и в голову не могло прийти, что алтарники его подвели. Отец Александр не был рабом буквы, но сам был творцом молитвы! Кому из священников приходилось оказываться в таком положении, поймёт меня, как это трудно. Здесь проявлялось ещё и такое свойство батюшки Александра, что многие искушения разбивались об его кротость и смирение, как волны разбиваются о непоколебимый утёс.
Отец Александр Егоров с детства очень любил пение, часто сам им руководил на молебне или панихиде. В своей жизни я не слышал, чтобы кто-то служил панихиду так, как он (меня же чаще всего сдерживал). Ему очень не нравилось, когда пение шло вразрез с молитвой, с Богослужением.
Когда служил Божественную Литургию, ему приходилось часто выходить из Алтаря, постоянно прерываться ради исповедников, пришедших порой в единонадесятый час. И лишь один раз в год он позволял себе поставить службу выше исповеди. Протоиерей Алексий Лапин через несколько лет совместного служения понял, насколько нашему батюшке дорого Богослужение Великой Субботы. Обычно эту службу (и в других храмах так) совершает отец Настоятель. Но по глубокому уважению к своему первому помощнику отец Алексий стал эти службы уступать отцу Александру. Конечно, вскоре всё равно стали находится исповедники, увидевшие, что Батюшка служит в этот день. Разобравшись с ними, он полностью отдавался службе.
Для меня эти службы явились свидетельством того, что все остальные дни года батюшка Александр жертвовал собою, своими желаниями, ради нас.
Ризница в Ильи Обыденском храме была очень богатой. Здесь хранились облачения, которым не одна сотня лет, часть облачения из Храма Христа Спасителя и других закрытых храмов. Но их надевать отец Александр мог только в праздник. В будний же день более всех других любил свою лёгкую зелёную ризу, латанную-перелатанную (лишь бы аккуратно подшито было). «Кто готовил облачение? Почему такое положили? Ведь махровый будень. Принеси-ка, пожалуйста, моё».
Отец Александр всегда был аккуратен. Не пользовался духами и другими ароматами. Облачался он очень споро и приступал к Проскомидии (это невидимая для мирян часть Литургии, совершаемая в Алтаре). Я, как диакон, приготовлял на особом столе (Жертвеннике) святую Чашу и другие богослужебные сосуды. Но он всегда их хоть немного передвигал, извиняясь: «Ты уж прости, я привык, чтобы по-моему было». Затем горячо, на коленях, молился и начинал священнодействовать. Со стороны мне это казалось делом очень простым: он брал просфоры и резал их особым образом. Лишь став священником и прослужив более 10 лет, я никак не могу повторить то, что делал он. Просфоры Агничная, Богородичная, Девятичинная выходили из под его руки идеальной, до миллиметров формы, хотя были они после выпечки порой скособоченными, а у меня из ровной просфоры криво получается. Не зря Батюшка мастеровым человеком был…
Протоиерей Александр Егоров
В его шкафчике, в комнате под храмом, где потом была библиотека, хранилась огромная стопа записок. Он брал пачечку такого размера, чтобы за службу успеть и вынимал из просфор частички за каждое имя. Порой приговаривал: «Ты знаешь, чья это записка? Помнишь (называл имя), она стояла у «Скоропослушницы»? Ты в каком году пришёл? Ах да, ты не можешь помнить». Видал среди них и свою записку, переданную Батюшке лет 10 назад. Возвращаясь после Литургии, отец Александр прочитанные записочки клал под низ этой стопы, таким образом, постепенно поминая всех. На службе множество имён он и по памяти поминал тайно и вслух, не забывая во дни гонений и Новомучеников во главе Царской Семьёй. Старался вынуть частички за всех в начале службы, пока не подойдут опаздывавшие обычно исповедники…
+ + +
К людям отец Александр относился с исключительным вниманием и доброжелательностью, очень редко повышал голос. Помнится, как он реагировал на тех, кто подходил к причастию без исповеди. Многоопытные священники таковых сразу узнают, даже если сами не исповедовали. Стоя рядом и держа в руках плат, я, конечно, ужасался. Но Батюшка, скашивая порою взгляд на меня (учись, мол), с особо выраженной лаской говорил: «Вы ведь не исповедовались? Перед Причастием нужно обязательно исповедоваться. Приходите, пожалуйста, завтра, натощах (так он произносил это слово), расскажите священнику о своих грехах». Ибо строгим отец Александр мог быть лишь к нам, ради нашей же пользы, но словом своим он никого не оттолкнул от храма.
Батюшка имел характер очень любознательный, интересовался практически всем. Мог помочь в любом деле. Я учился в аспирантуре АН СССР, разрабатывал оригинальную тему в генетике. Можно сказать, ставил вопросы, некоторые из которых не разрешены наукой и доныне. И с такими вопросами я приходил к отцу Александру, твёрдо веруя в его руководство! И спрашивал его: «Как интерпретировать те или иные экспериментальные данные, в каком направлении двигаться дальше». А он учился в школе и одновременно работал на заводе, казалось бы, какой уровень светского образования был у него? Но он… не терялся с ответом. Уверенно шёл в святой Алтарь, молился, и, выходя, благословлял меня — «Ну да вразумит тебя Господь!» И дело сдвигалось с мёртвой точки.
Имел наш Батюшка особый дар скреплять семьи. Когда у нас перестали бояться венчаться, он особенно торжественно и неповторимо совершал это Таинство. Например, в конце Венчания по-особому скрещивал руки и налагал на головы брачующихся, как библейский Иосиф на Ефрема и Манассию, читая молитву: «Отец, Сын и Святой Дух, всесвятая, единосущная и животворящая Троица, едино Божество и Царство да благословит вас…» Окончив эту молитву он некоторое время ещё задерживал руки, сосредоточившись на тайной молитве. Встречая супружеские пары, подзывал к себе супругов и сближал их своими руками (жестом знакомым нам по иконе Спасителя в белом хитоне, которой встречает Господь каждого входящего в Ильи-обыденский храм). Затем он благословлял их общим благословением, налагая одно крестное знамение на обоих. Это было видимым знаком тех примиряющих слов, которые были сказаны Батюшкой каждому наедине на исповеди.
Мы все вольно или невольно порой огорчали его. Духовный отец тяжело переживал наши смертные грехи. Иногда случалось, что даже остающиеся в храме чада платили своему духовнику неблагодарностью по отношению к нему или его детям. Но в этом случае великодушию Батюшки не было предела. Изменившим ему он не изменял… У него не было врагов.
+ + +
Семь с половиной лет моего диаконства Батюшка всё ждал, когда же меня, наконец, рукоположат в священники. «Будем исповедоваться друг у друга», – говорил он. Когда же это исполнилось, я узнал всю глубину личной исповеди, глубину смирения и самоуничижения своего старшего собрата и сослужителя. Такими свойствами обладали (в отличие, например, от Францизска Асизского) наши православные святые – совершая великие дела Божии, себя ставили ни во что. С большим трудом, лишь сославшись на авторитет духовника московского духовенства, удалось уговорить отца Александра причащаться ежедневно в течение 40 дней. Как только это число исполнилось, верный служитель Алтаря Господня облегченно вздохнул, причастился ещё несколько раз (с перерывами) и предал свою душу Господу. Встретится ли мне ещё в жизни такой исповедник, как он?
Читайте также:
