Как быть, если собеседник журналиста говорил важные и интересные вещи «не под запись»? Можно ли публиковать эту информацию, если она сможет помочь глубже понять ушедшего или общественно значима? На вопросы Правмира отвечают настоятель храма мученицы Татианы При МГУ протоиерей Владимир Вигилянский, главный редактор журнала «Наследник» прот. Максим Первозванский, руководитель Информационно-издательского отдела Саратовской епархии игумен Нектарий (Морозов), главный редактор портала Bogoslov.ru протоиерей Павел Великанов и первый заместитель главного редактора журнала «Фома» Владимир Гурболиков.
Нельзя публиковать интервью без согласования
Настоятель храма мученицы Татианы При МГУ протоиерей Владимир Вигилянский
Есть незыблемое правило интервьюера, и журналист должен его соблюдать, независимо от того, как он относится к своему собеседнику. Нельзя публиковать интервью без согласования.
Жанр мемуаров почти всегда подвергается сомнению, и не только потому, что в них описываются события многолетней давности. Но к мемуарам никто не относится как к историческому свидетельству, они подразумевают субъективный взгляд автора, вольную интерпретацию давних событий с его участием. Таков закон жанра.
У журналистики, особенно репортажной, другой закон. Публикация становится объективным документом. Поэтому она возможна только при согласии того, кто говорил, и того, кто записал.
Нельзя ответить однозначно
Протоиерей Максим Первозванский, клирик храма Сорока мучеников Севастийских, главный редактор журнала «Наследник»:
Мне кажется, нельзя на этот вопрос ответить однозначно. Все зависит от конкретной ситуации. Конечно, далеко не все, что человек говорит не для записи, можно публиковать. Например, если я знаю, что какой-то церковный иерарх не любит, когда его беспокоят журналисты, могу посоветовать вам не обращаться к нему. Но это просто совет не тратить время. Передавать эту информацию дальше устно или письменно вы не должны ни сегодня, ни завтра, ни через 10 лет, и не имеет значения, жив ли еще я или тот иерарх. Разумеется, если для вас существуют этические нормы.
Тем более, если человек просит вас не публиковать что-то, потому что распространение такой информации может кого-то дискредитировать. И если журналист обещал собеседнику что-то не публиковать, лучше держать слово.
С другой стороны, в житиях святых не раз описаны ситуации, когда святому являлась Богородица, были другие знамения или чудеса, о которых знали еще один-два человека, и сам святой просил никому больше об этом не рассказывать, но после его смерти люди рассказывали всем.
Наверное, для явления миру славы Божией можно так поступать. Также если человек при жизни не хотел огласки своих добрых дел, эти факты могут быть опубликованы. А ради жареных фактов или чтобы кого-то дискредитировать – нельзя.
О том, что «не на диктофон сказано» «забывать» надо…
Игумен Нектарий (Морозов), руководитель Информационно-издательского отдела Саратовской епархии
Говорить сегодня о журналистской этике непросто: говорящий чаще всего рискует показаться либо наивным, плохо знающим жизнь, прекраснодушным идеалистом, либо, наоборот, прожженным циником, лицемером. Но говорить все же надо. Не скажу: для подрастающего поколения, для тех, кто вольется завтра в журналистское сообщество (хотя и для них тоже). В первую очередь — ради людей, которые, работая в СМИ, руководствуются определенными нравственными нормами, а не только лишь соображениями рейтинговости издания, которое они представляют, или же собственной.
Когда журналист договаривается об интервью с тем или иным собеседником, то согласие на встречу является свидетельством доверия интервьюеру. Неважно, корыстное оно или бескорыстное, хороший, порядочный ли человек будет делиться с нами тем, что у него есть на душе, или же это будет какой-то выдающийся злодей. Обычное условие интервью: человек, его дающий, ожидает, что ему будет предоставлена возможность ознакомиться с получившимся в результате текстом, внести свою правку и либо завизировать, либо не завизировать его в конечном итоге.
Если журналист своего собеседника такой возможности лишает, то в любом случае это непорядочно. И оказавшись на месте того, с кем так поступил (а так бывает нередко), он сразу же это поймет. Не согласовывать интервью можно, пожалуй, лишь тогда, когда между журналистом и человеком наличествуют какие-то особые отношения, в силу которых тот может спокойно сказать: «Я тебе доверяю, мне показывать не надо» или: «Используй мои слова, как хочешь». О том же, что «не на диктофон сказано» (даже если он и включен был), вообще «забывать» надо…
Если же собеседник умер, не обретается уже в живых, то публиковать свой разговор с ним корректно, наверное, только при условии, что носил он характер нейтральный, не содержал каких-то откровений, в необходимости которых покойный мог бы по размышлении усомниться. Да и в этом случае неплохо было бы посоветоваться с родными умершего, с близкими людьми, если таковые есть.
Что же до ситуации, когда интервью, вышедшее уже после смерти человека, не было даже записано на диктофон и при этом как бы подводит итог всей прожитой им до того жизни, то она, мне кажется, вообще уже находится за рамками разговора об этических нормах. Это что-то вроде того, чтобы стащить у покойника его одежду и преспокойно, даже с удовольствием ее носить. Мародерство своего рода.
Пришло время, когда лучше вообще ничего не говорить…
Протоиерей Павел Великанов, настоятель Пятницкого подворья Троице-Сергиевой лавры в Сергиевом Посаде, главный редактор портала Bogoslov.ru
Сам вопрос возникает по причине какой-то тотальной нечестности и коммерциализированности. Дал слово – держи. За слово исповедания люди и жизнь полагали. А если «в изменившихся обстоятельствах» можно абсолютно всё переиграть – значит, пришло время, когда лучше вообще ничего не говорить. Если мы разучились верить даже друг другу – как мы будем верны Богу?…
Сохранить любовь к ближнему…
Владимир Гурболиков, первый заместитель главного редактора журнала «Фома»
Среди журналистов нет полного единства относительно того, что допустимо, а что нет. Границу обозначают государственные законы, но и они не во всех случаях применимы. Например, когда речь идёт об интервью с человеком, который не давал интервью, но не может подтвердить или опровергнуть то, что опубликовано от его имени. Потому что ушёл из жизни.
Если аудиозапись разговора не велась, а разговор подан журналистом как прямая речь, то с точки зрения закона, герой интервью может заявить, что его оклеветали, что он ничего подобного не говорил. И скорее всего, по закону был бы прав… Так что интервью по памяти и без воли на публикацию со стороны героя мне кажется сомнительным делом.
В этом случае правильнее было бы журналисту отказаться от формата интервью и подать публикацию в форме изложения того, что он, журналист, понял и запомнил из сказанного собеседником. Если публикация построена так, будто у журналиста был включен диктофон или он вёл стенограмму, это лично я считаю неверным и неэтичным. В данном случае, он должен был бы ясно дать понять читателю, что является не более чем субъективным и не обязательно точным свидетелем сказанного его собеседником.
Есть ещё более спорная ситуация: это случаи, если аудиозапись делается или публикуется вопреки ясно выраженной воле героя интервью. То есть существует «живой» документ. С точки зрения журналистского сообщества, ситуация в этом случае становится очень сложной и запутанной. И я не берусь для всех случаев выставлять оценки.
Могу сказать, какие правила выработали для себя мы в редакции «Фомы», — журнала, которой должен говорить людям о Христе и Его Церкви. Если мы пытаемся напоминать о заповедях, то необходимо пытаться соблюдать эти заповеди и в труде, суметь в работе тоже сохранить любовь к ближнему и неосуждение. Поэтому мы стараемся делать то, что далеко не всегда делают наши коллеги из светских СМИ: мы не только обязательно записываем интервью на диктофоны, но и обязательно стремимся согласовать с нашими героями все, что хотим опубликовать от их имени или о них.
Это усложняет наш труд, но я об этом никогда не жалел.