В конце ноября архитектор Даниил Макаров написал у себя в блоге статью «Незаметная Атлантида России» о приходских сельских храмах второй половины XVIII – первой половины XIX веков:
Даниил Макаров
«Есть одна область в русской культуре, таящаяся до поры, которая несет в себя колоссальный потенциал, и при этом она практически сегодня не исследована, – говорится в статье. – Этот гигантский пласт при всей своей очевидности скрывается от взора исследователей до сих пор, находясь буквально перед глазами. Да, я сейчас говорю о сельских приходских храмах второй половины XVIII – первой половины XIX веков.
Это совершенно уникальное явление, потенциал которого сейчас трудно оценить, настолько он колоссален для нашего культурного развития уже в обозримом будущем. Пласт, вобравший в себя всю эволюцию русского зодчества, воплотивший самые смелые и уникальный творческие замыслы, вскрывший неакадемическую культуру Руси».
При встрече с Даниилом Макаровым, мы попытались подробнее разобраться, чем ценно наследие храмов второй половины XVIII – первой половины XIX веков.
– Даниил, в своей статье о сельских приходских храмах «Незаметная Атлантида России» вы уделяете внимание именно периоду второй половины XVIII – первой половины XIX веков, почему же современные искусствоведы и архитекторы упускают этот период из виду? Понятно – есть вершины русского зодчества, а вот приходские храмы XVIII-XIX веков вроде как привычны, неинтересны, не уникальны – или не так?
– Сегодня существует много научных материалов и полемики о древних памятниках, есть материалы на тему итальянцев конца XV – начала XVI века, немного о Щусеве, что-то о классицизме в контексте всей архитектуры, не только церковной. Плюс есть самые известные маршруты – Золотое кольцо или Новгород-Псков, в итоге насмотренность у людей такова, что они обращают на это внимание.
Или сейчас, например, священники снова обратились к теме Византии. Я уверен, что одна из причин – это возможность свободно поехать в Грецию, Константинополь, все это своими глазами увидеть, естественно влюбиться, потому что это очень красиво: и попытаться что-то перенести сюда.
В зависимости от всей этой информации возникает какая-то мода, в том числе мода среди архитекторов, живописцев, иконописцев, и они фокусируют свое внимание на древних памятниках, соответственно какие-то более поздние или малоизученные вещи не столь заметны.
Я взял такой пласт, на который не обращают внимания архитекторы. Екатерининский классицизм более-менее изучен, барокко тоже достаточно изучено, а вот этот пласт – вторая половина XVIII – первая половина XIX веков, местные краеведы фиксируют, историю храмов находят, но я не встречал материалов, где бы он широко освещался, целостно анализировался.
Как правило, отношение либо пренебрежительное, либо этот период вообще не рассматривается по какой-то причине.
Первое же фото в моей заметке – церковь Казанской иконы Божией Матери в с. Курба Ярославской области, 1770 год. Уникальный 16-тилепестковый ротондальный четырехстолпный храм.
Церковь Казанской иконы Божией Матери в с.Курба Ярославской области. 1770 год. Уникальный 16-тилепестковый ротондальный четырехстолпный храм. Фото: daniil-skitalec.livejournal.com
Храм, кажется абсолютно не нашим, но при близком знакомстве приходит понимание, что это совершенно русский храм и в другом месте появиться не мог. У него внутри есть четверик, четыре столпа, у него очень традиционная иконография внутри, фрески неплохо сохранились. И за счет своей уникальной формы у него потрясающая акустика.
Сейчас все окна выбиты, и если в 50 метрах проезжает автобус, такое ощущение, что он едет в трёх метрах от храма – все звуки усиливаются. Стены внутри состоят из полуапсид. Сейчас храм в аварийном состоянии, частично без кровли, разрушается изнутри.
– Там нет никакой жизни вокруг?
– Есть как всегда полуживое село, они сами себя не могут прокормить, не говоря уж о том, чтобы восстановить такой большой храм.
Пласт храмов конца XVII – начала XIX веков показывает наиболее обширный процесс «русификации» архитектурного инструментария, пришедшего извне, сравнимого с тем, что происходило в XII и XVI веках. Это может помочь сориентировать современных архитекторов и художников, подсказать как использовать современный архитектурный инструментарий.
– Храмы второй половины XVIII – первой половины XIX веков — это в основном классицизм?
– Это и наследственные архаизмы от барокко, это и классицизм, и смесь, а иногда это очень странная комбинаторика всех предыдущих стилей. Но лично мне как архитектору это интересно. Мы все знаем, что греки пришли и построили Софию Киевскую, Софию Новгородскую, и принято много говорить, как все это русифицировалось, как язык греческого храма перешел в язык русского храма. Перешел достаточно быстро, уже к XII веку можно говорить, что русское зодчество – вот оно.
Вторая такая волна была, когда мы позвали итальянцев, они построили Успенский собор в Кремле, Архангельский собор, и у нас появились русские бригады, которые стали работать сначала вместе с итальянцами, а потом самостоятельно. Пошла вторая волна, когда мы русифицировали итальянское зодчество.
Мне кажется, вот этот пласт границ XVIII–XIX веков – это третья очень мощная волна, которую мы проглядели. Она интересна тем, что язык барокко и классицизма мы сумели сделать совершенно русским, причем настолько, что о каких-то заимствованиях зарубежных уже сложно говорить.
Если мы говорим о сельских храмах, то западные мастера, как правило, не участвовали, и здесь как раз-таки можно говорить именно о русском храме, причем абсолютно русском, потому что таких композиций, таких построений и принципов композиционных мы не найдем нигде в мире.
И теперь, зная как трансформируется архитектурный язык, художественный язык, инструментарий, мы можем понять вектор, понять, как нам быть сегодня, на что смотреть. Потому что если мы будем фокусироваться в одну точку, то, я боюсь, этого источника нам может не хватить.
– Если говорить о влиянии стиля на человека, то классицизм – он такой фундаментальный, приземленный немного, не такой духоподъемный?
– Это вообще очень сложный вопрос, есть распространенное мнение об обмирщении архитектуры после XVI века, но я бы не выделял какую-то эпоху, как более возвышенную. Вот есть люди, по мере своих возможностей они думали, мыслили, молились, не зависимо от того, как молились их предки, они молились, как они могли в свое время. Соответственно это и фиксировали.
Я бы так не выделял – классицизм более приземленный, чем другое зодчество. Храм – это не только размышление о Горнем Иерусалиме, о Боге, он всегда двусоставен: есть постоянное, связанное с литургией, с какими-то устойчивыми символическими взаимосвязями, и есть культурный и временной контекст, который облекает в какие-то культурные и материальные формы эту незримую символическую часть. И так два тысячелетия формировалась церковная архитектура.
Есть литургическое видение храма, символическое, а есть материальная оболочка, которая возникала под разными влияниями. Эти культурные явления связаны с философией времени, с отношением к миру, с отношениям ко всему окружению, мировоззрению, не только религиозному.
– А насколько актуален вопрос авторства, если мы говорим о храмах XVIII-XIX веков?
– Авторство в древнерусской архитектуре – вопрос сложный. Есть мнение, что авторы, как и иконописцы, скрывали своё имя, но на деле отсутствие известного авторства – это, как правило, недостаток архивации и сохранения информации.
Когда мы говорим об авторах сельских храмов XVIII–XIX веков, то, как правило, работала строительная бригада, известная в своей области. Часто информация утрачивается из-за войн, пожаров или иных причин, но, как правило, авторы были известны.
– А если говорить об образцах? Вот были партикулярные сборники, по которым производилась городская застройка в Москве, фактически здания отличались только какими-то деталями, а для храмов мы можем говорить о таких образцах?
– В православной архитектуре было несколько подходов. Например, когда в XV веке пригласили итальянцев, им показали Успенский собор во Владимире, они его изучили, но сделали совершенно другое.
То же самое и в XVIII–XIX веках – смотрели собор в городе, перенимали манеру, строили у себя, но это было не калечное копирование, а скорее попытка воспроизвести город у себя, перенос типологии к себе на родину, но о полном переносе речи нет.
Церковь-колокольня преп. Исаакия, игумена Далматского (ярусный объем) и Благовещенская церковь в с.Степановском Московской области. 1732 год. Фото: daniil-skitalec.livejournal.com
– То есть это в основном были не типовые храмы, и одновременно происходило смешение стилей?
– Да, в основном храмы не типовые. Были сборники образцовых проектов, но при строительстве туда вносились коррективы, порой существенные. Обычно это разные детали, иногда разные пропорции, и, конечно, разные контексты. Вроде два одинаковых проекта, а в конечном результате они абсолютно разные получаются.
Что касается стилей, то происходил эффект инерции – построили в городе в стиле барокко, и начали зарождаться переходные формы барокко в селе. Однако формы упрощались, чтобы местные строители могли справиться.
То же самое с классицизмом: в городе происходит переход к классицизму, а бригады еще привыкли наследственно работать с барокко или у них уже сложился свое местное понимание архитектуры, и они просто начинают совмещать, добавлять, получается интересный синтез. Чистый классицизм тоже можно увидеть, если это современные мастер с крупными городскими заказами и он строит храм при усадьбе.
Это опять же о вариациях, о разнообразии, но это разнообразие в единстве храмовой архитектуры, в её какой-то русскости.
– Можно сказать, что чем ближе к Москве, тем больше чистых образцов, а подальше уже начинаются вариации?
– Нет, можно в самых неожиданных местах встретить просто жемчужины зодчества. Сейчас да – есть центр, есть Москва, есть Санкт-Петербург, города, которые как магнит притягивают людей к себе, здесь и идеи, и технологии. А раньше все было более равномерно, деревни и села сами развивались, была равномерная сеть городов и поселений.
Так как в период второй половины XVIII – первой половины XIX веков можно наблюдать активное строительство храмов (по разным причинам), можно изучить социальные и экономические модели, которые позволяли реализовать и содержать храм силами прихода. Сегодня это достаточно актуально, т.к. время, когда храм создается и содержится за счет денежных вливаний меценатов (ктиторов), проходит.
– То есть невозможно сказать, что для этого времени характерен такой-то вид?
– Мы не можем сказать, что они абсолютно одинаковые. XVIII–XIX век скорее расскажут об эффективном и рациональном использовании средств, но разнообразии при этом. То есть если мы говорим о типовых храмах и хотим через типовые решения аргументировать дешевизну постройки, это не получится.
Типовой храм всегда должен быть универсальным, он не может подстраиваться под конкретные задачи, конкретные нужды, и если его дешево построить, то это не значит, что его дешево содержать. Потому что стоимость здания – это не только стоимость его постройки, но и стоимость обитания.
– В статье вы пишите о том колоссальном количестве церквей, построенном за 50 лет на границе XVIII и XIX веков. Всего более 3000 церквей в центральном регионе за 50 лет или по 60 храмов в год, больше, чем суммарно во все предыдущие периоды. Что произошло, почему такой бум?
– Этот вопрос мне самому очень интересен, потому что можно говорить и об экономических, и о демографических, и о социальных предпосылках, но точно пока сказать не могу. Здесь нужно выслеживать внимательно. Скорее всего, все комплексно повлияло.
– А возможна ли какая-то классификация храмов, по какому признаку?
– Возможна самая разная классификация: по композиции, по технологиям, по деталям и элементам, по школам и группам зодчих – разные типологии. Северное зодчество, например, всегда узнаваемо, даже в XVIII–XIX веке.
Или за Уралом есть целая группа ротондальных классических храмов конца XVIII века – первой трети XIX века, они сильно отличаются – там не четверик в основе храма, а цилиндр, ротонда, при этом качество проектов сопоставимо со столичными храмами.
– Москва XVIII века и Москва сейчас – совершенно разные территории, получается, что сегодня те самые сельские храмы начинаются уже в Москве?
– Да, можно сказать что большинство сохранившихся с той поры храмов от Садового кольца и до МКАДа относятся к сельским.
И здесь хорошая подсказка «программе 200». Если мы берем эти храмы XVIII–XIX веков, массовые застройки, и смотрим социально-экономический контекст, то мы видим, что большинство из них строились силами местной общины, без привлечения каких-то крупных спонсоров.
Меценаты, конечно, принимали участие в особо крупных проектах, но множество небольших храмов были построены на средства именно селян. Сейчас какая проблема – всё сложнее найти меценатов, в том числе, для «программы 200», объем колоссальный, а средств не хватает. И эти храмы XVIII–XIX веков могут дать подсказку, как развивать храм, формировать общину, в каких социальных условиях может произойти естественное строительство храмов, и их развитие.
Как правило, развитие очень плавное. Происходила замена деревянных храмов, их было очень много, сегодня этот пласт практически исчез. На место деревянных храмов ставились каменные, более основательные.
Часто происходило так: ставился четверик, небольшой притвор или крыльцо, потом притвор достраивался, несколько притворов делалось, колокольни перестраивались – шло постепенное развитие.
Строили исходя из реального наличия возможности, как могли, закладывали основу храма, развивали, достраивали, получался естественный рост храма. В результате мы можем видеть такие примеры, где ядро храма XVII века, притвор XVIII века, а колокольня уже XIX века. И это естественный процесс, который с точки зрения развития современного зодчества актуален.
Храмовый комплекс. Церкви Воздвижения Креста Господня и Успения Пресвятой Богородицы.
Между 1780 и 1797. с.Ухтома Вологодской области. Фото: daniil-skitalec.livejournal.com
– Такое совмещение нормально?
– Когда это естественно, когда человек живет и думает в своем времени, то это не вызывает отторжения, скорее наоборот. Скажем, во Владимирской области есть село Старая слобода, там храм 1696 года, ядро храма – Нарышкинское барокко, достаточно простое, сельское, притвор возведен немного позже, а колокольня – чистый классицизм. И смотрится все это достаточно хорошо и гармонично.
Видны эти наслоения, но они не вызывают отторжения, все выглядит очень естественно. Это, как, скажем, в Риме, или иных древних европейских городах, когда видны наслоения в зданиях: фундамент с античности, надстройка более поздняя, и так далее. Это наоборот придает живость.
– Не было такой тенденции в XX веке убирать эти поздние надстройки, колокольни и оставлять только храм в первозданном виде, каким он был в XVI веке, например?
– В зависимости от ценности ядра. Если это уникальный, древний каменный храм, который заслуживает особого внимания, а позднейшие наслоения считаются экспертным сообществом недостойными внимания, излишне распространенными, то жертвуется поздними слоями, чтобы восстановить первоначальный облик.
Например, если мы посмотрим на всё псковское или новгородское зодчество на фотографиях конца XIX – начала XX века, то мы совершенно не узнаем эти храмы. Там совсем другие завершения храмов, как правило, это не позакомарное покрытие, а четырехскатная крыша с одной главкой по центру.
Каждая эпоха, когда храм чинился или расширялся, вносила изменения. Например, растесывались древние окна, чтобы было больше света внутри. Этот процесс всегда был, он естественен.
– Переход от деревянного зодчества к каменному – стиль менялся совершенно? Или это переход от прошлого в будущее?
– Этот переход мог сохраниться скорее в какой-то декоративной манере, потому что язык дерева и язык камня принципиально разный. Если есть деревянные храмы, которые обшили в XVIII–XIX веке, и они стали похожи на каменные, то с каменными такое невозможно, никто не стилизовал камень под дерево.
Камень ассоциировался с чем-то более престижным, более подходящим для города. А сельские зодчие либо учились в городе, либо строили в городе и переносили это в село, городская архитектура была более передовой, но не всегда более интересной.
– Если говорить о примере для «программы 200», то может быть, как в случае с деревянными храмами, нужно тоже начинать с малого?
– Должно быть постепенно развитие. Сейчас 18 храмов уже построено, 24 – в процессе. Как минимум 3 храма по масштабу – это Успенский собор Кремля, если не по физическим габаритам, то по архитектурному виду. Соответственно если местной общине будет не хватать этого храма, то увеличить его площадь без потери каких-то заложенных архитектурных решений будет очень сложно, так как такие храмы не предполагают пристроек, все дополнительное убирается в подклет.
Если прихожан не хватает, то им тяжело самостоятельно содержать храм. Опять же стоит постоянный вопрос спонсоров, нужно чтобы спонсор постоянно держал храм на балансе. В общем, в ближайшем будущем такой подход покажет полную нежизнеспособность.
Что и происходит, например, в Европе – разрушаются огромные готические соборы, а на их месте ставят маленькие храмы, потому что приход не тянет содержание большого собора.
Постройка большого собора подразумевает сразу колоссальное вложение, мы получаем огромный храм, не привязанный к контексту, очень негибкий, не подстраивающийся под общину. Но если община будет параллельно с архитектором разрабатывать свой храм, тогда, во-первых, это разнообразит архитектуру, а во-вторых, поможет общине быть более устойчивой в финансовом плане, более самостоятельной и независимой от внешних крупных вливаний.
Община может построить вначале действительно очень скромный храм, построить ядро будущего храма, и потом развивать вокруг ядра такие функции, которые нужны общине.
Нужны условия самостоятельности в экономическом плане, независимость прихода и возможность устойчивого развития.
– Храмы XVIII-XIX веков считаются памятниками?
– Да, конечно. В некоторых странах вообще памятником является все, что пережило столетний рубеж, и там очень строго исполняются правила. У нас очень много зданий, которые переживают столетний рубеж и исчезают.
Во-первых, для этих храмов есть разные градации значения – федерального, областного, местного, а во-вторых, внимания им вообще в разы меньше – фактически с ними творят, что хотят. Храмы разрушаются либо от того, что нет консервации, либо в результате неумелой реконструкции.
Масса примеров – храм врос в землю, культурный слой поднялся, оказалось, что грунтовые воды стали выше, храм стал подтапливаться. Его нужно особым образом реконструировать, делать подкопы, делать гидроизоляцию – это колоссальные вложения, а священнику дали разнарядку – в храме должны идти службы.
У него потоп, он как может заделывает все цементом, естественно из благих побуждений. В итоге – ускоренное разрушение кладки, и в конце концов памятник разрушится.
Церковь Сошествия Святого Духа. с.Шкинь Московской области. 1794-1798. Двухколоколенный храм. Фото: daniil-skitalec.livejournal.com
– Как же быть, не умеючи лучше не трогать?
– Если средств нет, то просто нужно храм консервировать: сделать крышу прямо поверх существующей, закрыть от непогоды, произвести починку самых аварийных мест – базовая консервация памятника.
В каждой области есть свой орган надзора за памятниками культуры, по мере возможности они этим занимаются, но судя по количеству заброшенных храмов, наверное эти механизмы защиты не столь эффективны.
– Допустим нашелся такой энтузиаст, он может сам забить окна фанерой, чтобы не гулял ветер, дождь не заливал?
– Собственно этим занимается команда «Общее дело», только они в основном занимаются деревянным зодчеством, там есть эксперты, которые знают как это делать. С камнем, наверное, сложнее организовать подобное сообщество, тут другие подходы, другие строительные мощности.
А так, в принципе в интернете есть множество отчетов: приезжают дачники из Москвы или Питера, формируют общину, смотрят разрушенный храм, который весь зарос деревьями, почти разрушен, они разбирают завалы, пытаются по возможности его законсервировать и расчистить.
С развитием транспорта, независимой жилой и информационной инфраструктуры и роста креативного класса, теоретически, может произойти ревитализация села на основе новых социально-экономических моделей. В этом случае храмы станут точками притяжения, т.к. они формируют культурный слой и привлекательность среды.
– Практически, сейчас основная сила, на которую можно рассчитывать в плане сохранения этих храмов – это дачники?
– Да, если мы говорим о возрождении храмов в селах, то в основном это приезжие из крупных городов.
Но здесь другая беда: у нас нет культуры сохранения памятников, поэтому если в приходе нет людей, которые имеют какой-то эстетический вкус, но есть деньги, то иногда храмы переделывают абсолютно варварски – сбивается декор, замазывается цементом, гладко, под евроремонт, укладывается плитка, и вешаются софринские иконы. Все рады, кроме искусствоведов.
– Что хочу, то и ворочу? Пространства огромные, храмов много…
– Во-первых, нужно замечать эти храмы как явление, просто начать интересоваться, а во-вторых, понять, что это крупное явление русской культуры, и оно может дать очень много подсказок. Это потенциальные пространственные маяки, которые вокруг себя могут формировать какие-то новые поселения.
Если смотреть далеко в будущее, с развитием транспорта, скоростью перемещения и уменьшением занятости людей, не будет привязки к конкретному месту обитания. Сейчас очень многие люди работаю удаленно, я сам так работаю.
Соответственно, когда такой класс людей, которые работают удаленно, сформируется более обширно, храмы станут культурными центрами таких поселений. Частично мы это уже можем видеть по Подмосковью, многие купили дома в близости от Москвы, в той близости, когда можно добраться до работы, и там живут.
Теоретически, с развитием интернета и сфер, где не требуется постоянное нахождение людей в одном месте, будет удобней жить более распределенным образом. Не будет зависимости от электростанций – есть солнечная батарея, есть скважина, и так далее. Полная независимость получается.
Если пофантазировать, то с развитием беспилотных аппаратов, оснащенных GPS-навигацией, что угодно можно заказать и тебе доставят. Сейчас это рассматривается, готовится законодательная база, в общем, за этим будущее.
– Вот человек приезжает, а в селе стоит храм, на самом красивом месте, на возвышенности, как положено…
– Храм уже в контексте, это не просто храм, не просто красивое место, а уже исторический контекст, культурный пласт, который ценен своей атмосферой и на диалоге с этим культурным пластом может рождаться что-то новое. Как правило новое рождается не само по себе, а в диалоге с историей, в эволюции мысли.
Как и в любом древнем городе, когда есть наслоение эпох, возникает какая-то гармония и сопричастность к прошлому, и соответственно взгляд в будущее. Поэтому тут возможно появление новых технологий, например, если раньше это храм плюс жилые дома и сельский магазин, то сейчас это могут быть небольшие общие офисные пространства. А если будет экономическое развитие и соответственно развитие той группы населения, которое занимается инновационными проектами, то для сверхкорпораций будет удобнее образовывать сеть из таких поселений. Может быть, появятся какие-то областные специализации.
В итоге, касательно храмов второй половины XVIII – первой половины XIX веков, мы можем говорить об уникальности явления. Ценность в качестве крупного вложения в фонд мировой культуры. Вклад в культурную самоидентификацию будущих поколений.
Почему именно этот период? Так вышло (по разным причинам), что он самый массовый и определяет реальное (не музейное) лицо русской культовой архитектуры сегодня.