Отец Никита направлялся в Сергиев Посад на экзаменационную сессию в Московскую духовную семинарию. Как всегда, перед отъездом его матушка хлопотала вокруг его старой черной сумы, чтобы батюшка чего не забыл и не стал в дороге нуждаться.
И хотя дорога была недолгая (всего-то полтора суток поездом), по сложившейся за многие годы традиции, заботливые руки матушки положили в суму пакет с посудой, туалетные принадлежности и смену белья, к которой прилагалась, конечно, и пара теплых носков.
Обычно равнодушный к «нецарским» делам матушки отец Никита и на этот раз не особо следил за предметами, утяжелявшими его багаж. Его больше заботили старинные (если не сказать – ветхие) и достаточно объёмные манускрипты, содержавшие в себе конспекты различных богословских наук.
По мере сборов, иногда обнаруживалась недостача того или иного конспекта, и тогда суму приходилось опустошать, чтобы уложить в нее недостающий фолиант. При этом извлекались на свет и прочие вещи, не имевшие для отца Никиты первостепенной важности, по крайней мере, на момент их укладки в суму.
О том, что не столько богословские науки, сколько одна из этих «безделушек» послужит на этот раз его духовному образованию, батюшка даже и не догадывался…
Отец Никита с детства любил поезда. Путешествие в поезде доставляло ему какое-то особенное, романтическое удовольствие. Он никогда не брал билет в купейный вагон, т.к. идеал дорожной романтики, по его мнению, в полной мере воплощали в себе только наиболее демократичные – плацкартные вагоны.
Для пущего удовольствия батюшка при покупке билета просил удивленную кассиршу дать ему вторую полку, в чем ему никогда не отказывали. В боковушки батюшка по росту не умещался и поэтому всегда просил дать ему полку где-нибудь посередине вагона. Эти полки были не длиннее боковушек, но зато на них можно было вытянуться во весь рост.
Правда, батюшкины ноги, повисавшие при этом в проходе вагона, причиняли пассажирам определенное неудобство, и ему то и дело приходилось их поджимать, чтобы кто-нибудь случайно не стукнулся об них головой.
В тесноте вагона ситуация пустяковая, и обычно на нее внимания не обращают. Но отец Никита был очень тактичен и ни в чем не хотел стеснять окружающих. И это ему вполне удавалось.
И только ночью, когда отец Никита спал, его ноги могли стать препятствием для замешкавшегося в темноте прохожего. Но такие случаи были редки, и особых беспокойств романтически настроенному отцу Никите не причиняли. Вот и на этот раз, располагаясь на ночлег, батюшка с удовольствием вытянул уставшие от многочасового сидения ноги и под колыбельную вагонных колес заснул сном младенца…
Отец Никита проснулся не очень ранним утром, каковой вывод был сделан им по всеобщему оживлению, царившему в вагоне. Все было, как обычно, и ничто не предвещало существенной перемены в этом размеренном течении вагонной жизни.
Но при попытке спуститься вниз со своей второй полки батюшка неожиданно испытал затруднение: простынь, на которой он спал ночью, никак не хотела расставаться с его ногой, а вернее – с носком на его правой ноге.
Зимними ночами в плацкартных вагонах было довольно прохладно, так что иногда пассажирам приходилось ложиться спать в полной амуниции. Что бы ни делал батюшка, простынь держалась на ступне как приклеенная. Отцу Никите ничего не оставалось, кроме как расстаться с носком, чтобы уже вручную отодрать его от простыни.
Причина коллизии оказалась обыкновенной до банальности: веществом, надежно соединившим носок батюшки и простыню, была жевательная резинка. Видимо, на этот раз торчавшие в проходе вагона батюшкины ноги кому-то сильно помешали. Вот и решил случайный ночной прохожий выразить свое неудовольствие с помощью давно потерявшего вкус «орбита».
Надо отметить, что цементирующие свойства «орбита» намного превосходили его гастрономические свойства: «Ка-акой хароший цемент, савсе-ем не атмываеца», – бормотал отец Никита себе под нос, закрывшись в туалете и пытаясь очистить носок от жевательной резинки.
Попытка не удалась. Но батюшка расстраивался недолго, так как помнил, что заботливые руки матушки обязательно уложили в его багаж свежую пару носков. Утешенный этим фактом, отец Никита без сожаления отправил испорченные носки (один носок – вещь бесполезная) в мусорный ящик…
Через несколько часов поезд сделал остановку в одном большом городе. Стоянка была долгой, и батюшке захотелось прогуляться. Именно в этот момент отец Никита обнаружил, что вторая пара носков если и была в его багаже, то только на этапе дорожных сборов.
Теперь эта пара теплых махровых носков преспокойно лежала себе дома, на нижней полке шкафа, а ее хозяин, босой и растерянный, за тысячу километров от дома, тщетно пытался сообразить, как ему выйти из создавшейся ситуации.
Первое, что пришло батюшке в голову, это бежать на вокзал и приобрести в первом попавшемся киоске пару теплых (да хоть и не теплых!) носков. Надев на босу ногу уже не новые зимние ботинки с истрепавшимися стельками, отец Никита выскочил из вагона и стал носиться по вокзалу как угорелый.
Но все было напрасно. В вокзальных киосках можно было найти все, что угодно, от «доширака» до дорожного телевизора, но только не пару обыкновенных носков!
Смущенный и изрядно замерзший, отец Никита вернулся в вагон. Прикинув в уме все варианты, он понял, что если ему и удастся купить носки, то не раньше, чем он приедет к месту следования, в Сергиев Посад. Ведь на всем пути он не мог припомнить ни одного подходящего магазина, где можно было бы приобрести такую пустяковую, но, как оказалось, такую необходимую в путешествии вещь.
Ещё не веря в неизбежность такой перспективы, отец Никита выходил на каждой мало-мальски цивилизованной остановке и бегал то в одну, то в другую сторону, в зависимости от того, где светился огонёк ближайшего вокзального киоска. Но по мере того, как огонёк становился ближе, в его душе гасла надежда на благополучный исход дела.
Все киоски, как и ожидалось, торговали продуктами и туалетными принадлежностями. Продавцы, услужливо припадающие к своей амбразуре, услыхав странный вопрос: «А носков у вас не найдется?», быстро выпрямлялись и, как казалось отцу Никите, с обидой, и даже усмешкой, смотрели сквозь заставленное разными снедями окно на странного бородатого типа, униженно топтавшегося перед витриной их благородного заведения.
За время этой беготни и без того потрепанные стельки ботинок отца Никиты превратились в липкий и сморщенный блин, доставлявший хозяину постоянное физическое и моральное неудовольствие…
Москва встретила незадачливого путешественника крепким морозом. Предчувствуя возможные неудобства, отец Никита собрал вещи заблаговременно и, едва поезд остановился и проводник открыл дверь, как батюшка быстрым шагом, лавируя в толпе приезжих и встречающих, устремился к выходу из Казанского вокзала.
По опыту прошлых сессий, он знал, что если опоздает на раннюю электричку, то следующую придется ждать не менее получаса. А это в его положении было крайне нежелательно. Неподалеку от Казанского вокзала, батюшка нырнул в пешеходный переход и уже через несколько минут (которые он потратил на сам переход, на покупку билета в кассе Ярославского вокзала и на поиски своего состава) сидел в вагоне самой первой электрички, отправлявшейся в Сергиев Посад.
Но едва успев отдышаться и прийти в себя от быстрой ходьбы по пересеченной местности, отец Никита понял, что спешил совершенно напрасно. Нет, он не ошибся поездом, наподобие рассеянного маршаковского персонажа; электричка, на которую он так спешил, ехала в нужном направлении. Необычным был вагон, в котором оказался незадачливый путешественник.
Начнем с того, что кроме батюшки, в вагоне никого больше не было. Чувство полного одиночества на общительного отца Никиту подействовало весьма удручающе. К тому же вагон, в который посчастливилось попасть батюшке, был не очень новым и более напоминал караван-сарай на колесах: раздвижные двери, ведшие в заметенный снегом тамбур, во время движения состава приходили в хаотическое движение и бились друг о дружку с такой силой, что им могли бы позавидовать гильотины Робеспьера.
Стены были исписаны и изрисованы шедеврами наскальной живописи советского периода; в помятой обшивке местами зияли пробоины, обнаруживая темный скелет вагонного каркаса; освещение было настолько тусклым, что едва разгоняло ползущий в окна холодный мрак раннего декабрьского утра; резиновые рамы окон давно потеряли свою герметичность, отчего и внутри и снаружи их покрывал толстый слой намерзшего снега, соперничавшего с едва живыми электрическими батареями, спрятанными под сиденьями вагонных кресел.
Умножим все это на так и не переставшую волновать отца Никита проблему, и мы поймем душевное состояние, в которое он погрузился, очутившись в вышеупомянутой электричке. Он сидел и молча переживал ситуацию.
Батюшка никак не мог смириться с тем фактом, что он, серьезный взрослый человек, отец семейства, без пяти минут выпускник Московской духовной семинарии, священник с многолетним стажем, подобно какому-то бездомному бродяге, сидит сейчас в полном одиночестве в какой-то хижине дядюшки Тома, промерзший до костей, в старых ботинках одетых на босу ногу.
Особенно остро ощутил он свое сиротское положение, когда представил, как он в таком виде войдет в стены древнего монастыря, Свято-Троицкую Сергиеву лавру и как будет прикладываться к раке с мощами ее святого основателя, преподобного Сергия Радонежского. Это было первое, что делал батюшка по приезду в Сергиев Посад, и отец Никита даже мысли допустить не мог, что этот священный ритуал он будет вынужден проделать в таком жалком виде.
Размышляя об этом, он живо представил себе и монастырь, и храм, и богато украшенную раку преподобного, и толпу благоговейных паломников, и себя среди этой толпы…
Но внезапно ход мыслей его изменился и перед мысленным взором батюшки вдруг ясно предстал сам преподобный Сергий в обстановке того времени, когда монастырь еще только начинал зарождаться.
Тут вспомнились ему та простота и бедность, в которой жили и сам преподобный и первые насельники обители. Их нестяжательность простиралась до такой степени, что не только запасной одежды никто из них не имел, но и облачения священнические шили они из самой грубой ткани.
А за неимением свечей, долгие монастырские богослужения совершались в обители при свете лучины. Питались монахи только тем, что выращивали на своих огородах, да добровольными приношениями христиан.
Это воспоминание так благотворно подействовало на отца Никиту, что он даже устыдился своего уныния и малодушия. На душе у батюшки вдруг стало как-то светло и радостно, как-будто 700 лет назад он лично виделся с кротким радонежским старцем и слушал его мудрые и любвеобильные наставления.
Уже совсем ободрившись, отец Никита мысленно поблагодарил преподобного Сергия за избавление от тягостного чувства уныния, в которое он совершенно незаметно для себя погрузился. Теперь история с носками казалась батюшке таким пустяком, что не только расстраиваться, но думать о ней не хотелось.
Главное – вновь прикоснуться к той святыне, которая каждый год вдохновляет его на служение Богу и ближним, на жизнь христианскую. А уже после молитвы у мощей преподобного, можно будет заняться и носками.
Как только это решение вырисовалось в уме отца Никиты, как грохотавшие двери вагона широко распахнулись и в них появился человек, напоминавший члена полярной экспедиции Амундсена. Снег белел в многочисленных складках его пуховика, в деталях огромных ботинок-ледорубов, лежал на макушке капюшона, прилипал к шарфу, закрывавшему лицо хозяина до самых глаз.
Глаза, по-видимому, искали кого-то, но кроме одинокой фигуры батюшки, сидящего в середине вагона, найти никого не могли.
Отец Никита удивленно смотрел на это явление и пытался угадать его смысл. Ему уже было понятно, что это никакой не полярник, а вагонный торговец. Глаза торговца выдавали его неевропейскую национальность. Но удивительным было не это, а то, что этот торговец в отличие от своих собратьев, сидевших сейчас в тепле и пивших зеленый чай с узбекскими лепешками, в такое раннее время и в такой мороз, вдруг появился здесь, в этом пустом и холодном вагоне.
По растерянным глазам вошедшего было видно, что отсутствие покупателей огорчало его более чем отсутствие горячего чая и лепешек. И тут отцу Никите, еще недавно самому пребывавшему не в лучшем расположении духа, вдруг захотелось каким-то образом поделиться своей радостью с невезучим торговцем. Он тут же полез в карман за деньгами, совсем не думая о том, что именно он будет покупать.
Опытный в деле вагонной торговли «полярник» уловил это движение и быстрым шагом, шурша пуховиком и сыпля вокруг себя снегом, направился к потенциальному покупателю.
Батюшка уже держал наготове кошелек, когда торговец приблизился и, поставив свой переносной магазин на соседнюю скамью, начал рекламировать товар. Но, как оказалось, этот товар в рекламе не нуждался. Не слушая несвязную, с азиатским акцентом, речь торговца, отец Никита смотрел на продавца, а лицо его светилось таким счастьем, будто ему только что предложили паломничество по всем святым местам земного шара за счет паломнического агентства.
Роскошным веером, напоминавшим пестрый павлиний хвост, в руках торговца красовались самые разнообразные зимние носки: серые с желтой полосочкой, коричневые с вязаным узором, белые с красными английскими буквами и, конечно же, черные с начесом (именно такие носки остались лежать в домашнем гардеробе отца Никиты, вместо того, чтобы сейчас согревать озябшие ноги своего хозяина).
«Сколько?», – почти с придыханием произнес отец Никита. «Пьятьнадацать рюблей», – ответил не менее изумленный торговец. Не отрывая глаз от носочного великолепия, отец Никита достал из кошелька две бумажки и протянул их продавцу. «Сдачи не надо», – предупредил он, видя, как тот потянулся за мелочью в свою суму.
Торговец остановился на мгновенье и воскликнул: «Слюшай, вазьми стельки, как раз пьять рюблей!» Тут только отец Никита вспомнил, что от его стелек уже ничего не осталось и он как влюбленный Шурик из «Операции «Ы»» энергично закивал головой…
Уже через пять минут батюшка ехал в самом лучшем вагоне на свете, благодаря Бога и преподобного Сергия за снисхождение к его немощи. А его ноги согревали теплые зимние носки и новые белые стельки в его старых ботинках.
P.S. Следует отметить, что до самого конца пути в вагоне (а значит и во всей электричке) больше не появилось ни одного продавца.