Сергей Худиев
Недавняя статья Натальи Холмогоровой «Че там у атеистов?» очень важна как пример благожелательного диалога. Она поднимает ряд вопросов, которые стоит рассмотреть подробнее.
Да, бывает, что верующие полагают атеистов людьми ущербными в моральном отношении. Это очень легко — считать другого человека ущербным. Но предположение, что неверующие — непременно аморальные люди, просто противоречит Писанию. Существует всеобщая благодать, простирающаяся на весь человеческий род, которая является источником всего добра, истины и красоты в мире.
Апостол Павел (процитированный Натальей) об этом и говорит, но то же утверждают и другие места Писания. «Мною [премудростью Божией] цари царствуют и повелители узаконяют правду; мною начальствуют начальники и вельможи и все судьи земли» (Прит.8:15,16)
Священное Писание неоднократно говорит о людях, которые не принадлежали к народу Божию, но поступки которых заслуживают одобрения — например, египтянки-повивальные бабки, саботировавшие приказ фараона убивать новорожденных еврейских мальчиков (Исх.1:15-21), языческий царь Кир, оказавший благодеяния народу Божиему (Ис.45:1-5), причем о царе Кире прямо сказано: «Я препоясал тебя, хотя ты не знал Меня» (Ис.45:5).
В Новом Завете Писание отмечает римского сотника Юлия, который поступал с Апостолом Павлом человеколюбиво (Деян.27:3), и жителей острова Мелит, куда Павла и его спутников выбросило кораблекрушение: «Иноплеменники оказали нам немалое человеколюбие, ибо они, по причине бывшего дождя и холода, разложили огонь и приняли всех нас» (Деян.28:2).
В склонности видеть вне общины верных сплошной ад есть нечто сектантское — тем более, что очень скоро те же люди начинают видеть тот же ад и в Церкви. Полагать, что неверующие — непременно дурные и аморальные люди — значит противоречить и Писанию, и здравому смыслу.
Это такой синдром новообращенного, который я хорошо помню за собой — когда уже есть уверенность в истине, но есть и совершенно необломанная гордыня. Я, Я, Я знаю, как надо, потому что Я есть носитель добра и разума и Я стою в истине. В этом стремлении командовать от имени Истины нет ничего специфически христианского, даже специфически религиозного вообще. Это такая универсальная, общечеловеческая вещь, как гордыня, она одинакова и в строгих фундаменталистах и в научных атеистах.
Благодетели человечества, которые точно знают, как все народы должны устраивать свою жизнь, пламенные приверженцы здорового образа жизни, обличающие нечестивых фастфудоедов, трезвенники, брезгливо морщащиеся на выпивох, ученые, свысока высмеивающие невежд — все они отлично обходятся и без религии.
При этом такое глупое, недостойное и провоцирующее враждебность поведение никак не связанно с истинностью того, во что человек верит. Фастфуд может быть действительно вреден, а алкоголь — еще вреднее. Человек, который читает вам лекции с безапелляционностью британского ученого, может быть совершенно прав — а вы нет. Неприятные люди не всегда бывают неправы; а приятные — правы далеко не всегда.
Нравственный аргумент в пользу бытия Божия состоит не в том, что неверующие «хуже» — Писание не поощряет нас произносить суда — а в том, что сама наша неистребимая склонность хвалить или порицать других людей указывает на некий моральный стандарт, к которому мы обращаемся.
Это аргумент обычно излагается так:
- Если Бога не существует, объективных моральных обязательств не существует.
- Объективные моральные обязательства существуют.
- Следовательно, Бог существует.
Что значит «объективные» моральные обязательства? Это значит, что они не зависят от мнения тех или иных групп людей. Например, «нельзя лишать жизни невинное человеческое существо». Мы объективно обязаны от этого воздерживаться. Независимо от того, что по этому поводу думает племя, партия, ООН, Planned Parenthood, Путин, Обама, Меркель, избиратели, журналисты или хотя бы весь человеческий род.
Во вселенной без Бога мы просто имеем мнения различных групп людей — кто-то считает, что нельзя, кто-то считает, что можно, среди тех, кто считает, что можно, есть широкий спектр мнений относительного того, кого и когда можно, — и над ними нет никакого третейского судьи, который мог бы сказать «эти правы, эти частично правы, а эти — совсем не правы». Во вселенной без Бога у нас просто нет объективного критерия, с которым мы могли бы соотнести позиции сторон. Уважаемый мыслитель, профессор философии Питер Сингер считает, что младенцев убивать можно, причем даже не тяжело больных (как Никонов), а страдающих хотя бы гемофилией; множество других людей (включая многих атеистов) считают эту идею чудовищной. Кто прав? Во вселенной без Бога мы не можем поставить этот вопрос — потому что не существует никакой настоящей и объективный правоты, с которой мы могли бы соотнести наши позиции. Есть только люди и их мнения.
В мире без Бога сам вопрос «а может ли атеист быть нравственным человеком» лишен смысла — нравственным в чьих глазах? Тут уж сколько людей, столько и мнений, а какой-то объективной нравственности не существует.
Однако нам всем прекрасно известно, что некий объективный критерий добра и зла все-таки есть. Как говорит Святой Апостол Павел, «Итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий [другого], ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя [другого], делаешь то же» (Рим.2:1). В самом деле, порицая другого, я тем самым апеллирую к какому-то закону, который этот человек должен соблюдать, но не соблюдает — что делает его виновным. Но, признавая такой универсальный закон, мы неизбежно признаем и нашу собственную подсудность — и уже не можем сказать, что «мы не знали». Мы отлично знали, когда речь шла о чужих грехах.
Произнося какие-то нравственные суждения: N поступает дурно, а М — хорошо, я тем самым апеллирую к какой-то инстанции, которая возлагает на нас моральные обязательства. Это не индивидуальная совесть — потому что моя совесть может обязывать соседа не больше, чем соседская — меня. Это не общество, потому что общество в целом может быть неправо. Это некий надчеловеческий законодатель и судия, и Его мы называем Богом.
Разумеется, атеист может совершать нравственные поступки и творить добро. Например, он может помогать слабым. А другой атеист, будучи, по своим воззрениям, социал-дарвинистом, может смотреть на него с негодованием, и считать, что он творит зло, мешая некачественным генам слабаков исчезнуть из популяции. Чтобы хвалить одного и порицать другого, я должен обратиться к какому-то объективному критерию добра, обязательному для обоих.
Конечно, я могу хвалить атеиста за его добрые поступки — но для этого я должен признавать существование объективного добра и зла.
Другой вопрос, который ставит Наталья, это упорное нежелание видеть другого человека — а видеть только экран для проекции своих ожиданий. Атеисты, согласно моим представлениям, должны быть такими и такими, следовательно, они и есть такие; все данные, которые в это не вписываются, следует героически игнорировать.
Это, увы, общечеловеческая болезнь — которую демонстрируют верующие в отношении атеистов, атеисты — в отношении верующих, люди различных политических симпатий — в отношении друг друга и так далее.
Христиане должны бы выказывать больше доброй воли к ее преодолению — но, увы, это не всегда так. Потому что это требует самого трудного — смирения. Признания того, что другой человек существует на самом деле. Другая личность — это не проекция моих ожиданий, и не обязана быть проекцией, и не обязана хорошо укладываться в мою картину мира. Атеисты совершенно не обязаны быть аморальными, или глупыми, или унылыми, чтобы угодить некоторым христианам. Христиане не обязаны быть, опять же, глупыми и невежественными, чтобы угодить некоторым атеистам.
Способность выслушать (и попытаться понять) другого — это аскетический подвиг. Это трудно, и именно это называется любовью к ближнему.