«Иногда мучительно трудно в той или иной аудитории, в общении с теми или другими людьми сказать о своей собственной вере, даже перекреститься, а уж тем более защищать христианские ценности. Никакого риска для карьеры (хотя в некоторых обстоятельствах риск существует и сегодня), не говоря уже о риске для жизни, как правило, нет, — а страх есть, и этот страх сковывает. И тогда мы не то чтобы отрекаемся от своей веры — мы делаем свою веру невидимой, ни для кого не известной.
А ведь как важно, чтобы человек, особенно занимающий высокое положение, ненавязчиво, но спокойно, будь то в личных разговорах, а где нужно, и в публичных, говорил о своей вере или о ценностях христианской веры для личной, семейной, общественной жизни. Но ведь страх сковывает: «как бы чего не вышло! А все ли правильно поймут? А не отразится ли это на моем благополучии?» И вот так, своим молчанием, мы как бы отказываемся от Господа, мы не исповедуем Его, почему и помнить должны слова Спасителя: «Кто не исповедает Меня пред людьми, того и Я не исповедаю перед Отцом Моим»
(Слово Святейшего Патриарха Кирилла после Литургии в Преображенском соборе Валаамского монастыря)
Святейший здесь затронул очень существенное явление, повседневное и касающееся каждого христианина. Многолетняя инерция молчания о вере «страха ради иудейска» в нашей стране действительно есть. 80 лет назад открытое исповедание веры грозило смертью или заключением, 40 лет назад — репрессиями помельче: для кого-то — изгнанием с работы, для кого-то — испорченными отношениями с окружающими и «проработкой» на профсоюзном собрании.
Сейчас, действительно, это явно ничем не грозит, но многочисленные опасения остались — вдруг не так поймут, начнут по-другому относиться, может быть, начнут подтрунивать или все последующие разговоры переводить на какие-то околоцерковные темы, заставляя оправдываться за навязшие в зубах медиаскандалы?
Многие, действительно, не открывают свою веру, пока их напрямую не спрашивают. Дело в том, что человек, по своей инициативе объявивший себя верующим, часто воспринимается со стороны как фарисей, надмевающийся над остальными. Человек и не хотел произвести такого впечатления — а окружающие слышат именно так: если учит других жить и верить, значит считает себя «знающим Бога», а остальных — коснеющими в неведении. Иногда верующие-неофиты именно в такую ситуацию и попадают, начиная пытаться «воцерковлять» всех вокруг без рассуждения.
Более того, так как ветхозаветные заповеди и примеры новозаветной святости все же известны большинству людей, то окружающие (родственники, знакомые, сослуживцы) начинают подходить к явно показывающему свою веру приятелю или коллеге не с обычными, а с гораздо более высокими мерками (так сказать, «назвался груздем…»). Кому из живущих в миру православных не приходилось слышать от своих далеких от церкви родных: «ты же верующий! Как же ты можешь так поступать?» И вполне реальное осознание того, что собственные поступки далеко не всегда соответствуют христианскому званию, нежелание соблазнить окружающих истинным или кажущимся лицемерием — заставляют молчать о вере перед «внешними» — по крайней мере, до того момента, пока прямо не спросят.
Безусловно, говорить о «ценностях христианской веры для личной, семейной, общественной жизни» может только тот, кто эти ценности подтверждает своими делами, всей своей жизнью. Так как «вера без дел мертва» (Иак. 2:26), то показать веру другому можно только «от дел своих». Способен ли каждый верующий сказать — «эти ценности я воплотил в свою жизнь»? Пожалуй, крайне редко. Здесь возможно два выхода: либо помалкивать, либо стараться соответствовать высочайшим требованиям. Думаю, именно ко второму пути зовет свою паству Святейший Патриарх.
Однако и в жизни, и в Интернет-дискуссиях, мы видим примеры того, как человек, объявляющий себя христианином, знающий церковную жизнь и вероучение и даже ратующий за миссию отнюдь не являет пример евангельских добродетелей доброжелательности, кротости, смирения, внутреннего покоя в Боге, но возбуждает ссоры, распри, пышет гневом на несогласных с собой. Многие помнят анекдотичный пример одного интернет-клирика, который при несогласии с его мнениями, переходил к прямым оскорблениям собеседников и даже площадной брани. Тут уж ни о каком полезном эффекте такого открытого «исповедания веры» говорить не приходится. Чем так проповедовать, как говорится, «лучше жевать». Такие антипримеры также заставляют многих молчать, чтобы ненароком не внести соблазн.
С другой стороны, многих удерживает просто осознание своего недостаточного знания веры, когда человек не чувствует в себе сил отвечать на многие возможные вопросы и претензии, робеет перед неохватностью и глубиной христианской традиции. И здесь, наверное, стоит вспомнить пример апостолов, которые были зачастую людьми некнижными, но имея любовь и веру, находили нужные слова и проповедовали Христа — распятого и Воскресшего. Да и возможностей получше узнать истины веры сейчас предостаточно.
Далее беда начинается, когда разговоры о христианстве и мысли о вечном крепко завязываются со вполне земными социальными и политическими устремлениями — национальной идентичностью, поддержкой или критикой власть предержащих и т.д. Тогда вместо исповедания веры и миссии мы получаем политический спор, низводящий Благую Весть до социальной, корпоративной или групповой этики. Это, конечно, не значит, что христианин навсегда выпадает из политической жизни — это значит, что она вторична, является следствием, а не предметом проповеди. К тому же, стоит помнить, что политические баталии способны разделить и рассорить людей, проповедь Христа же разделяет людей только с падшестью человеческой природы, с грехом.
Отдельная тема — «высокое положение» говорящего о вере и христианских ценностях. Конечно, факт начальственного положения в «мире сем» сам по себе не делает слова этого человека о вере более убедительными. Апостолы были самыми простыми людьми, но говорили «со властью». Ведь «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное» (1 Кор. 1:27). Более того, явно декларируемые взгляды руководителя порой становятся для подчиненных неким указанием на то, какое мнение понравится начальству. И принятие на словах ценностей веры может произойти у слушателей не потому, что люди искренне их разделяют, а потому, что так будет приятнее руководству и в дальнейшем сулит какие-то зримые земные плоды начальственного благоволения. И если занимающий «высокое положение» не хочет лести и притворства подчиненных, то ему надо быть особенно щепетильным и бояться навязать какие-либо взгляды с помощью «давления сверху».
Но вот живой пример не слов, а дел руководителя, для которого евангельское отношение к окружающим стало естественной и единственной нормой, и без особых слов может стать не только личным достижением, но и серьезным церковным служением. Когда высокопоставленный человек не терпит лжи и лести, несправедливости и лицеприятия, высокомерия и доносительства, но старается поступать справедливо и помогать нуждающимся — такой живой пример действительно убедителен.
Вообще, вопрос о месте веры в жизни современного человека, о соотношении частного и общественного, как ни странно, довольно прост. В Евангелии мы видим ясные наставления о том, что вера проявляется, прежде всего, как хождение человека перед Богом: «когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6:6).
При этом делание чего-либо напоказ явно возбраняется: «когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою» (Мф. 6:2). При этом, добрые дела все равно не смогут утаиться: «зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5:15-16). Именно благодатное состояние человеческого сердца, проявляющееся в делах веры, сможет дать дерзновение и победить страх исповедания веры.