Что общего у чемодана от Louis Vuitton с пыжиковыми шапками? О неистребимом в людях — Мария Свешникова.
Выходные обещали быть рабочими днями. Из тех, что трудны не только физической или умственной нагрузкой, а своим побочным эффектом — угрозой эмоционального опустошения. Словом, свободного времени оставалось немного: познакомиться с неизвестным доселе «зверем» индоуткой, заказанной на ферме, да пролистать facebook — что давно превратилось в зависимость. И — за работу.
С индоуткой контакт состоялся. Оказалось, что это самостоятельная птица (а не помесь индейки и утки), отлично умещающаяся в духовке — будучи освобожденной от симпатичного оперения и, соответственно, неживой. С текстами было хуже — они заранее вынимали душу, так что приходилось кружить, пританцовывать вокруг стола, лишь бы не начинать писать. Сама собой открылась френдлента. Пустоватая, если не считать любительской фотки Красной Площади, на которой мне предлагали заметить какой-то чемодан. Его не было видно ни с первого, ни со второго раза. Присмотрелась, увидела пятно в шашечку, пожала плечами, написала кому-то комментарий, что я — против: ибо сие безвкусица неприличная.
И на два дня окунулась в чужое, на время ставшее моим, чтобы в понедельник выяснить: была неправа, жизнь чемоданная стала основополагающей. Для всех. Падали самолеты, разбивались поезда, на Майдан пришли друзья, иногда родственники, на площади со знаковым названием «Революции» поставили гигантскую менору, закрывались банки, где хранились деньги сбереженные, сэкономленные на черный день или похороны. Страна упорно жила под знаком поруганной дизайном в квадрат сакральности. И ее не смущали неоднозначные личности, десятилетиями лежащие вокруг лобного места, ни соревнования «на шпильках» российских кумиров и кумирш или каток, устроенный на металлической горке. Не волновали рок или поп-концерты, исполненные торжеством идей и замыслов, от которых храм Василия Блаженного давно перемещается в сторону Москва-реки.
24
Никто не вспомнил, что летом в Гуме открываются те двери, над которыми расположена Казанская икона Божией Матери (до революции все входы Верхних торговых рядов, позже названных ГУМом, были украшены иконами питерских мозаичников Фроловых. По ним прежде назывались линии — Ильинская, Казанская и т. д., в советское время получившие цифровые обозначения). Так вот эти двери ведут с Красной площади в лакшери-бар. А ровнехонько под иконой, аккурат на ступеньках, обычно под самый похабный шансон, исполняемый вертлявым шоу-мэном, стайками сидят девушки, находящиеся в постоянном и активном поиске перемен.
Неожиданно вспомнилось, как недавно на День рождения подруги пришла незнакомая мне пара. Он — журналист крупнейшего информагентства. Журналист выездной, причем со времен СССР, а тогда попасть в эту «обойму» можно было за очень большие заслуги — самого разного свойства. От умения собирать и поставлять информацию до профессионализма в умении «срабатываться» со всеми и в любой ситуации. И жены обычно у них были выбраны из правильного, очень пробивного и проверенного конъюнктурного сословия. Так что жена работала женой.
Выпили, закусили. Очевидно, кое-кто начал праздновать раньше, чем в гостях, потому что жена как-то быстро покраснела и невпопад стала рассказывать о своей свадьбе, состоявшейся лет 30 назад.
— Играли в «Арагви». За столом сидели самые значительные люди: замдиректора Новодевичьего кладбища, директор 40 гастронома, заведующий ГУМа…
— А я-то думала, что на свадьбу зовут близких людей, — не выдержала я.
— А разве кто-то может быть ближе их, когда к ним можно было в любое время обратиться, и они всегда были готовы оказать услугу. Любой дефицит у них брала. Это же элита, да такого состава гостей ни у кого из моих подруг не было, все мне завидовали.
— Мне всегда казалось, что элита — несколько иное.
Те, кто меня знает, заподозрили, что сейчас начнется представление и приняли скучающие позы.
— Это кто же?
— Ну, скажем, у нас тоже были свадьбы и на них были гости, но из людей по-настоящему важных: писатели, художники. И они-то как раз составляли и составляют элиту.
— Да какая элита — голытьба, рвань подзаборная. Пыжились, что-то из себя изображали. А как за дефицитом, так все бежали к заведующему ГУмом. Особенно они балдели от пыжиковых шапок.
— Вы сейчас хотите сказать, что Найман или Баталов были среди тех, кто унижался из-за шапок? — главное тут удержаться и задать вопрос очень спокойно и шепотом. Тогда противник почему-то решает, что победа за ним.
— Конечно, и они тоже.
— И Анна Андреевна?
Муж сориентировался первым:
— Аллочка, наверное, нам пора. Ехать еще далеко.
Но Аллочку было уже не остановить:
— А чем она лучше, конечно, и Анна Андреевна ваша звонила. Может, не сама, а подсылала кого. Но точно звонила.
— Я так и вижу Ахматову, которая велит принести ей телефонный аппарат, набирает заветный номер и просит прислать ей пару-другую пыжиковых шапок, — мечтательно-никому произнесла я.
Дама из красной превратилась в малиновую. Ей действительно было «пора».
Индоутка кончилась, как и положено, — до начала Рождественского поста. Статьи были написаны и задуманы другие. Чемодан-то сносили, то оставляли. Выяснилось, что он имеет отношение к благотворительности, но и это мешало, так что было принято решение его разобрать. А я почему-то каждый день вспоминала пыжиковую шапку и никак не могла понять, что в этой чемоданной авантюре не склеивается.
А в четверг стало известно, что на месте саквояжа, прямо в центре сакральности, с 1 декабря начинает работать новогодняя ярмарка с палатками и ларьками, торгующими разнообразными наименованиями, не менее известными в России, чем фирма-производитель чемоданов. Главным же ее развлечением станет карусель. Не удивлюсь, что кто-то ожидал и приезда Анны Андреевны: пыжики всегда в цене.