Мы продолжаем публиковать воспоминания Л.В. Каледа, подготовленые к печати В.Г. Каледой и М.А. Журинской. Впервые опубликованы в журнале «Альфа и Омега» № 31–32 и в книге «Священник Глеб Каледа – ученый и пастырь», М., Издательство Зачатьевского монастыря, 2007. В 2005 году Лидия Владимировна внесла ряд уточнений и дополнений в текст воспоминаний (разделение на подглавы приводится в версии портала «Православие и мир»).
Последние воспоминания матушки Георгии (Лидии Владимировны Каледы-Амбарцумовой)
Открытое служение отца Глеба Каледы
О нашей жизни с отцом Глебом. Ч.1: До свадьбы
Глеб и Лидия: история дружбы, история любви
О нашей жизни с отцом Глебом. Ч.3: Медовый месяц и трудные будни
Шли годы.
Надо сказать, что связь Глеба с архимандритом Иоанном (Вендландом) временно прекратилась, потому что тот был в 1957 году послан в Дамаск, в Антиохию. Потом он стал епископом, в дальнейшем экзархом Средней Европы с кафедрой в Берлине, а в 1962 году — патриаршим экзархом Северной Америки.
С ним иногда виделся Женя, который был настоятелем Троицкого, а затем Князь-Владимирского соборов в Ленинграде, а также, будучи сотрудником Отдела внешних церковных сношений, был благочинным приходов Московского Патриархата в Финляндии. Владыка его о нас расспрашивал, но видеться с нами не мог. Однажды он собрался прийти к нам на старую квартиру, когда был проездом в Москве. Глеб ходил встречать его к метро «Динамо», но Владыка увидал за собой «хвост» и к нам не пришел. В Москве мы продолжали ходить в Обыденский храм, где были под руководством отца Александра Толгского (††1961), а в дальнейшем — отца Александра Егорова (†2000).
В 1967 году митрополит Иоанн вернулся в Россию и занял Ярославскую кафедру. Перед отъездом в Америку он купил себе в Переславле-Залесском часть небольшого дома, чтобы быть где-то прописанным. Так его личный дом оказался в его епархии.
В начале 70-х годов к нам как-то приехал мой племянник Дима Амбарцумов (теперь отец Димитрий). Он был студентом-заочником, заканчивал семинарию в Сергиевом Посаде. Глеб попросил его съездить в Ярославль и поговорить с Владыкой. Тот очень обрадовался и лично Диме (он знал их семью и даже помогал им в свое время, после смерти моего брата), и весточке от нас. Он просил передать Глебу, чтобы тот приезжал к нему, когда захочет. Глеб поехал в ближайшие субботу-воскресенье и с того времени стал регулярно ездить на один-два дня и жил в епархиальном доме. Это был старый двухэтажный деревянный купеческий дом. И я туда приезжала; как-то мы с Машей и Васей даже ездили на елку. (От елочного подарка у Васи осталась игра «уголки», в которую теперь играют внуки и уже правнуки.) Вот так у Глеба восстановилась связь с владыкой Иоанном.
Домашняя церковь
В 1972 году Владыка неожиданно попросил Глеба нарисовать план нашей квартиры и увидел, что у нас есть комната, которая не граничит с соседними квартирами. После этого он предложил Глебу стать священником… тайным. Это никакая не катакомбная церковь[1], это Церковь наша, Московской Патриархии. Отец Глеб поминал митрополита Иоанна как правящего епархиального архиерея и Святейшего Патриарха, здравствовавшего тогда патриарха Пимена.
Надо добавить, что когда владыка Иоанн предложил Глебу стать священником, пресвитером, то первое, что он поставил условием — это мое согласие. И Глеб приехал и спросил меня, согласна ли я — я свое согласие дала. А без моего согласия ничего этого бы не произошло, иначе как бы Глеб сам, без моего участия (может быть, даже правильнее сказать, без участия всей нашей семьи) смог бы совершать службы, принимать своих духовных детей и таким образом служить нашей Церкви?
Глеб сказал, что он недостоин. Владыка ему ответил, что достойных вообще нет, и добавил: «Я считаю, что самый достойный, кто стоит у престола — это архимандрит Михей» (в дальнейшем архиепископ Ярославский и Ростовский, †2005), и Глеб согласился. Я не помню, до этого или после Глеб отвез меня в Переславль-Залесский, где я вновь познакомилась с Владыкой, а потом уже стала ездить к нему в Ярославль, в его епархиальный дом. И вот, в день Трех Святителей, 12 февраля 1972 года, Глеб был тайно посвящен в диаконы в церкви епархиального дома. Приехал он очень радостный. Мы об этом никому не говорили. Дома во время молитв он стал возглашать диаконские ектеньи.
Во пресвитера
19 марта Владыка рукоположил Глеба в пресвитера. Это было в воскресенье, Владыка служил в Никольском храме, бывшем тогда кафедральным собором Ярославля. Владыка ушел вместе с Глебом в боковой придел, якобы его исповедовать, и около жертвенника рукоположил его в иерея. Глеб сразу почувствовал большую перемену в себе, со слезами на глазах слушал в конце службы поучение Владыки, которое было обращено к другому рукоположенному в тот день молодому священнику.
Глеб вернулся домой; что он стал священником, мы сказали только старшим детям. Это было где-то в середине поста. И вот в Лазареву субботу мы совершили первую Литургию. Перед этим все нужно было организовать, то есть из ничего сделать храм. Как? — мы ночи не спали. Все надо было делать в тайне. Я сшила полотняный подризник, как длинную ночную рубашку; он всегда лежал у меня среди белья. Потом из полосок ткани сделали епитрахиль. Фелони не было, был большой плат, который застегивался спереди английской булавкой, сзади пришивался крест, и получалась фелонь. Слава Богу, нашелся большой фужер, который стал Чашей; другой фужер стал дискосом. Окно кабинета завесили всем, чем только было можно. Потом повесили белые пикейные одеяла, закрыли все наши фотографии над столом Глеба. По краям стола и тумбочки положили тома его докторской диссертации, а на них — полотенца, и поставили иконы; получился как бы маленький алтарь. Для Престола был куплен большой этюдник.
На первой литургии в Лазареву субботу были только я и старшие дети. Я пела, мальчики учились читать. Так началась наша домашняя церковная жизнь. Младшие дети (Мария и Василий) еще не знали о том, что папа стал священником. Матушка Иулиания в своих воспоминаниях пишет о том, что, когда ей было 11 лет, она очень хотела попасть первый раз в жизни на Пасхальную заутреню. До этого ее никогда не брали, а в этот год обещали, что возьмут. Мальчики с Сашей уехали в храм, но кто-то из них остался, не помню, Кирилл или Ваня, а Машу и Васю уложили дома спать. Маша была очень расстроена. В 12 часов мы разбудили ее и сказали: «Пойдем к папе». Она вместе с Васей пошла в кабинет и не могла его узнать; комната превратилась в храм. И они поняли, что папа — священник. Так прошла наша первая заутреня дома.
И начались наши домашние богослужения, началось священническое служение отца Глеба.
¯¯¯
Дома стали появляться люди
Глеб продолжал работать в ВНИГНИ в должности начальника отдела. Это была большая нагрузка, он руководил всесоюзными научными проектами, к работе над которыми привлекались коллективы из геологических институтов разных городов Советского Союза. Часто приходилось ездить в командировки. Со временем у него появились духовные дети, но он не объявлял всем знакомым, что стал священником. Мы все об этом молчали, говорили только тем, кто в данный момент нуждался в его пастырском окормлении. Ведь в это время, в 70-е годы, со священником в церкви нельзя было вести беседы, это запрещалось. Если священник начинал уделять кому-то много времени, особенно из молодежи, то его могли лишить регистрации или перевести в другой храм. И вот у нас дома стали появляться люди. Он крестил некоторых наших друзей, потом венчал их.
Постепенно они стали появляться у нас дома на богослужениях. Конечно, в его кабинете, который превращался в храм, не могло поместиться много народу; самое большее — три человека, кроме нашей семьи. Все делалось под секретом: никаких дополнительных звонков, так случайно где-то в разговоре скажешь: «Ну, приходите завтра чайку попить» или что-нибудь в этом роде. Установка была такая, что приглашенные должны были приехать к восьми часам, а если опаздывали, то их уже не пускали. Когда шла служба, мы включали радио в кухне и, если можно было, даже в другой комнате. Служба велась вполголоса. Большей частью, конечно, мы служили литургии, потому что петь вполголоса всенощную было трудно. По существу я одна вела службу. Ребятки мне немножко подпевали, но гласы и прочие особенности церковного пения они не знали. Они в основном читали.
Мы решили, что наш храм будет в честь Всех святых, в земле Российской просиявших. На престольный праздник к нам всегда приезжало побольше народу. В этот день мы обязательно служили всенощную и по очереди читали канон русским святым.
Практически служили каждое воскресенье. Отец Александр Егоров из храма Илии Обыденного заметил, что Глеб стал как-то по-другому к нему относиться и перестал у него исповедоваться. Ко всенощной мы всегда ходили в этот храм, исповедовались у отца Александра, а потом дома причащались.
Самое, конечно, замечательное — это Страстная седмица. С вечера Великой Среды наша комната превращалась храм и оставалась им до самого Светлого Христова Воскресения. В среду вечером служили, в четверг утром служили литургию Великого Четверга, вечером — 12 Евангелий. Обыкновенно с нами оставался кто-нибудь из мальчиков: Вася, Кира или Ваня. Сережа тоже участвовал в домашних богослужениях, он бывал всегда, когда у нас была литургия (в 1975 году он женился и стал жить вместе с родителями жены).
Страстная неделя… Нужна Плащаница. Где ее достать? И мы взяли изображение лика Спасителя с Туринской Плащаницы, положили на картонку, все кругом обвили белой лентой, так что остался только Лик. Снизу укрепили красный бархат, и у нас получилась очень хорошая Плащаница, которая все годы нам служила.
Было замечательно, когда откроешь дверь, подойдешь, приложишься к Плащанице… Все время горят лампады… Но это, конечно, было только на Страстной. И так обидно, что на Пасху уже надо было разбирать. Так что церковь у нас бывала только на большие праздники и в субботу и воскресенье.
Так шла наша жизнь. Отец Глеб вечером возвращался с работы, кто-нибудь к нему приезжал, поужинаем, а потом, часов до одиннадцати, исповедь. Отец Глеб всегда очень долго исповедовал и дома, и когда стал служить в московских храмах. Я даже жаловалась Владыке, что очень долго люди сидят, а Глебу Александровичу надо на другой день идти на работу — он же все время занимал ответственные посты.
Проблемы на работе
Но надо сказать, что, как только он стал священником, у него изменилась обстановка на работе. Как всегда бывает в духовном мире, когда человек получает много благодати, на него обрушиваются всякие невзгоды; отец Глеб всегда это подмечал. Незадолго до принятия сана, в 1971 году, у него был юбилей, ему исполнилось 50 лет. К этому времени у него была практически готова докторская диссертация, он пользовался огромным уважением и любовью сотрудников. На юбилей ему преподнесли несколько адресов, которые хранятся в нашей семье. Ему посвятили стихи. Многие из сотрудников приехали к нам домой на празднование юбилея. Незадолго до этого в институте обсуждался вопрос о возможности назначения его на должность заместителя директора. Его кандидатура также рассматривалось на должность директора Института литосферы, но это произойти не могло, потому что у него не было партбилета.
Прошло совсем немного времени, и обстановка в корне изменилась; начались серьезные трения в коллективе, который он возглавлял. Его невзлюбил министр геологии: он хотел назначить директором Института литосферы своего зятя, а сотрудники сказали, что хотят Каледу. Отец Глеб был исключен из редколлегии журнала «Геология нефти и газа», в которой состоял много лет. Стали появляться разнообразные препятствия к защите диссертации, в результате чего он защитился только в 1980 году в Институте нефти и газа имени Губкина. Директор заявил, что беспартийные доктора наук ему не нужны. Это были 70-е годы, когда в стране началась активная кампания против всех инакомыслящих. В результате реорганизации института три отдела, которые возглавляли беспартийные, были преобразованы в сектора; соответственно отец Глеб был понижен в должности и перестал быть членом дирекции, однако в зарплате, что для нашей большой семьи было важно, ничего не потерял.
Отец Глеб продолжал служить, у него прибывали духовные дети… И тут произошло большое событие. Мои родители в конце 20-х годов ХХ века окормлялись у преподобноисповедника отца Георгия (Лаврова) из Данилова монастыря, а после его ареста и ссылки перешли к иеромонаху Павлу (Троицкому)[2]. До войны было два поразительных случая, свидетельствовальших о его прозорливости. Старший брат отца (дядя Аршак) получил возможность построить дом в дачном поселке под Москвой. Он предложил моему отцу принять в этом долевое участие с тем, что первый этаж будет теплый и мы сможем там жить зимой, а когда они будут приезжать на лето, мы перебираемся на второй этаж. Отец согласился. Помню, деньги нужно было вложить большие (3 тысячи рублей), и мы очень сильно ощущали это на своем бюджете. И вот наступил 1937 год — дядя сказал, что осталось немного: утеплить фундамент, сложить печь (что будет сделано летом), и мы весной уже сможем въехать в этот немного не достроенный дом. Родители обратились за благословением к отцу Павлу, но он их не благословил. Мы не поехали — дядя был в недоумении. Но дом так и остался недостроенным и непригодным к тому, чтобы там жить зимой. В сентябре папу арестовали, и если бы не благословение отца Павла, к зиме бы мы остались и без денег (они были бы вложены в строительство), и без жилья
Второй случай связан с моим братом Евгением, в то время студентом филологического факультета педагогического института. Летом 1937 года один наш близкий знакомый, духовный сын моего отца, предложил брату принять участие в очень интересной экспедиции. Предполагалось спускаться на лодках по каким-то северным рекам и собирать фольклор. Отец Павел не благословил, брат отказался от поездки, чем вызвал крайнее удивление. Но если бы брат уехал в экспедицию, он не смог бы провести с отцом последние недели перед его арестом.
Есть Воля Божия уходить Вам на пенсию
Мы все были уверены, что отец Павел умер, и я молилась за него как за умершего. И вдруг проносится слух, что отец Павел жив, что он где-то в затворе. В это время умирает отец Роман Ольдекоп, который тоже был тайным священником, рукоположенным еще митрополитом Мануилом (Лемешевским), и его вдова спрашивает у отца Павла, кому передать священные сосуды, облачение и другую церковную утварь. Отец Павел отвечает, что надо передать мужу Лидочки — отцу Глебу. Меня он знал еще маленькую, до войны, а отца Глеба вообще никогда не знал; он с семьей Калед не был знаком. Так мы попали под духовное руководство этого старца и прозорливца, о котором сейчас появились публикации и собирают материалы для его канонизации.
Отец Глеб пишет ему письма… Я тоже ему послала весточку, радуясь, что он жив, но больше не писала. Отец Глеб делится своими трудностями, хочет с ним увидеться. Но тот сказал, что встретимся мы только на том свете: он был в затворе и никто из тех, кем он руководил, его не видел.
В 1983 году отец Павел пишет отцу Глебу, что «есть Воля Божия уходить Вам на пенсию». Отцу Глебу незадолго до этого исполнилось 60 лет. Это было 1 августа. Правда, в сентябре он написал ему, что еще рано оставлять работу… В 1987 году отец Глеб неожиданно для всех объявил в институте, что переходит на должность профессора-консультанта, то есть на полставки. Все сотрудники были крайне удивлены: Глеб Александрович — полный энергии, сил, ничем не болея, объявляет, что он становится профессором-консультантом. Кто-то даже назвал его предателем.
Владыка Иоанн перед смертью дал отцу Глебу ставленную грамоту, что он его посвятил в священники; правда, он указал не 72-й год, а какой-то более поздний. И отец Глеб решил, что ему надо окончательно уходить на пенсию и переходить на открытое служение в Церкви.
Это, конечно, было сложно. Он стал консультироваться со многими священниками, например, с покойным владыкой Сергием (Соколовым)[3]. Тот всячески старался познакомить его с кем-то, кто мог бы оказать помощь в выходе на открытое служение. Приехал владыка Герман (Тимофеев) (сейчас он митрополит Волгоградский и Камышинский). Глеб ему сказал, что он священник. Владыка говорит: «Я вас возьму к себе». Но в это время он был за рубежом, а когда вернулся, отец Глеб уже вышел на открытое служение. Отец Глеб советовался с отцом Александром Салтыковым, и тот ему сказал, что знает человека, который может поговорить с Патриархом. Этим человеком оказался игумен Иоанн (Экономцев), с которым отец Глеб вскоре познакомился и через него 19 августа 1990 года подал прошение Патриарху. По словам отца Иоанна, Святейший признал его священство, очень положительно отнесся к прошению, но никакого распоряжения не последовало; отец Глеб оставался профессором-консультантом во ВНИГНИ и был очень удручен, что нет никакой реакции.
Советская власть есть явление временное
Начало «перестройки» в конце 80-х было началом падения коммунистической власти. Стали сбываться слова моего отца, священномученика Владимира Амбарцумова, сказанные им на допросе 12 октября 1937 года. На вопрос: «Каково ваше отношение к Советской власти?» он ответил: «Я по своим убеждениям заявляю, что Советская власть есть явление временное»[4]. Церкви дали некоторую свободу, был упразднен Совет по делам религий при Совете министров СССР, это означало, что не стало уполномоченных, которые вмешивались в дела Церкви и решали, кто может быть священником, а кто не может. Священник допускался к служению только при наличии регистрации от уполномоченного. Отец Глеб, будучи доктором наук, профессором, шансов получить регистрацию не имел. В сентябре 1990 года Святейший Патриарх объявил, что с 1 октября он не признает прав уполномоченных вмешиваться в дела Церкви и давать регистрации священнослужителям.
В конце сентября к нам домой позвонил владыка Арсений и сказал, что 1 октября он приглашает отца Глеба на прием в Московскую Патриархию, где сообщил ему, что Святейший благословляет отца Глеба переходить на открытое служение. Он пошел за документами к отцу Матфею Стаднюку. Отец Матфей удивляется: «А служить-то вы умеете?» Отец Глеб говорит, что умеет, но только не панихиды и молебны, потому что в каждом храме они служатся по-своему. Для практики его направили служить в храм Илии Обыденного.
Он пришел туда в пятницу, в рясе с крестом, передает документы настоятелю — отцу Алексию Ларину. Увидев его в рясе, все крайне удивились — староста Виктор Иванович Горячев сказал: «Что это вы так нарядились?» Отец Алексий предложил идти читать с ним вместе акафист. Так что открытое служение отца Глеба в нашей Русской Православной Церкви началось с чтения акафиста иконе Божией Матери «Нечаянная Радость» в храме Илии Обыденного.
За несколько лет до этого отец Павел (Троицкий) открыл отцу Александру Егорову, что Глеб священник. Отец Александр принял это очень тепло, у них вновь установились духовно близкие, доверительные отношения. Если Глеб оказывался в Обыденном на литургии и служил отец Александр (это было, как правило, в правом приделе), отец Александр причащал его в алтаре, из той четверти Агничной просфоры, которыми причащаются священники. Отец Николай Важнов (в то время дьякон), увидев это, сказал, что отец Александр так уважает Глеба Александровича, что причащает его как священника.
В те годы был такой курьезный случай. Папина духовная дочь Наташа Сахарова (в будущем монахиня Екатерина, ††1999) подала в Обыденном записку о здравии, в которой были поименованы иерей Глеб, Лидия и все члены нашей семьи. Эту записку в алтаре стал читать Сергей Саввич Драгунов (профессор химии), который сразу же понял, кто имеется в виду, и обратился с вопросом, что это значит, к отцу Александру. Тот был в растерянности. Но Сергей Саввич, зная историю Русской Православной Церкви ХХ века, все понял.
Окончательно из ВНИГНИ отец Глеб ушел в январе 1992 года, хотя новый директор даже предложил ему совмещать священническое служение с научной деятельностью, но он от этого отказался.
Так началось открытое священническое служение отца Глеба Русской Православной Церкви.
Если я не успею достаточно полно рассказать о его последних бурных четырех годах жизни, то это хорошо знают дети. А мне хочется вернуться к старому и попробовать обрисовать наши внутренние отношения и жизнь нашей большой и хорошей семьи.
¯¯¯
Мы никогда не надоедали друг другу
Как я уже говорила, не было времени, когда бы Глеб не занимался. И вот он пишет мне (кажется, в 1963 году): «Мы никогда не надоедали друг другу. Может, это из-за наших частых и длительных разлук. А ты когда-нибудь отдыхала от меня? Я от тебя — нет. Иногда вечером ты мне немножко мешала работать своими частыми заходами. Мешала сосредоточиться. Но твои заходы ко мне приятны были мне. Я тебя очень хорошо понимаю».
Несмотря на большую занятость, он находил время, чтобы побыть с детьми. Он, например, читал им «Теремок» Маршака, читали «Петрушку» в лицах, очень часто читал Алексея Константиновича Толстого. К сожалению, в то время не было принято записывать на магнитофон, и мы не записали голоса отца Глеба.
Правда, у нас есть записи его проповедей, лекций, интервью, но то, как он читает сказки, записано не было. А он так оригинально читал детям «Петрушку» и «Теремок», что однажды Кирилл пришел к тете Шуре Филиновой и она стала ему читать, как говорится, обычно, монотонно, а он говорит: «Нет! Читать надо не так!» И стал показывать ей, как читает папа: в лицах и в действии.
Глеб очень много играл с детьми, любил подбрасывать их, переворачивать, изображал всяких животных. То он представлял верблюда, и кто-то на нем сидел, то слона, и они шли и обливали кого-то водой. Есть такие фотокарточки, а у Саши даже есть такая игра, где надо подбирать одинаковую тему: присутствующим раздаются карточки с разными темами, и надо подбирать одну; там есть фотографии папа — слон, папа — средство передвижения, папа — верблюд… Так что папа никогда не входил в дом спокойно, без того чтобы сразу кого-нибудь не перевернуть и кого-нибудь не подбросить кверху. Это он делал и с другими детьми. Когда он приходил к нашим близким друзьям Гоманьковым, то мальчишки от него прятались, а Ольга бежала к нему радостная, зная, что он сейчас подбросит ее под потолок.
Когда дети подросли, то начались регулярные занятия по Закону Божию… Несмотря на свою загруженность, отец Глеб никогда не пропускал этих занятий. На них иногда присутствовал кто-то из друзей детей, но это все, конечно, было втайне.
У нас почти не было отпусков, чтобы мы куда-то поехали вдвоем. Правда, в 1968 году, по настоянию моего брата, мы путешествовали вместе. Это было так: Глеб был заместителем председателя Комиссии по осадочным породам Академии наук, и геологи этой комиссии решили устроить экспедицию на корабле, и мы плыли от Москвы до Медвежьих Гор, до Кижей, а по дороге все время читались геологические доклады, так что даже персонал перестал нас называть «товарищи туристы», а называл нас «товарищами геологами». Глеб плыл бесплатно, а за меня надо было заплатить. Тут вмешался Евгений, половину расходов взял на себя, помог «раскидать» детей. Младшие остались у тети Кати Тутуновой, старшие где-то еще… а мы плавали. Конечно, к нам постоянно кто-то приходил, потому что Глеб был начальником, но все-таки у нас была отдельная каюта, и путешествие было замечательным.
Еще мы (правда, уже когда он был священником) попали в санаторий под Можайск. Здесь мы были совсем одни. Не помню, сколько времени мы там жили, наверное, недели две-три, и у нас была отдельная палата, далеко и в тишине… Мы утром завтракали, шли на процедуры, которые полагались, и отправлялись гулять. Глеб мог уходить очень далеко, а я нет, но все равно мы бродили по лесу; по праздникам, сидя на лавочке, вычитывали всенощные, обедницы, имея две-три подсобных книжки, тихонечко совершали богослужение. Так мы бывали одни. В конце 80-х годов мы дважды плавали на теплоходе, один раз до Астрахани, другой — до Казани.
Когда Глеб уезжал, то писал письма, но в них в основном была сплошная геология. Он не был таким эмоциональным, чтобы осыпать меня какими-нибудь ласковыми прозвищами, «лапочка моя» или еще что-нибудь… Нет, этого не было. Я знала, что он меня любит, и для меня этого было вполне достаточно. Но вот в письмах у него иногда вдруг проскальзывает, правда, довольно редко: «Дорогая моя, несравненная Лида, друг мой родной, жена моя любимая, сестра моя, бесконечно близкая, помощница моя». Для него я всегда в первую очередь оставалась сестрой. А сестра — это все.
Он придавал большое значение взаимоотношениям мужчины и женщины. Вот в одном письме он пишет (в 1963 году):
«Взаимоотношения мужчины и женщины, сделавшихся мужем и женой, должны проходить несколько естественных стадий. И каждая эта стадия должна быть не мгновенная, чтобы она была осознанной и естественно подготовленной к восприятию следующей (стадии) их взаимоотношений.
Вспомним наше прошлое. Друзья. Длительная стадия. Любовь. (Но не влюбленность.) Любовь — новая стадия, глубокая потребность друг в друге.
Невеста, жена, сестра. Эта стадия должна быть длительной. Она прекрасна. Это — новая стадия близости и любви, углубления взаимоотношений, проникновения души, углубления состояния безраздельно и навеки принадлежащих друг другу. И, наконец, вхождение друг в друга, близость тел. После каждого раза твои глаза преображались, они светились радостью, и я любил эту светящуюся радость твоих глаз.
Юношам и девушкам надо говорить об этой прекрасной стадии «жены-сестры», «мужа-брата» и, естественно наступающей затем «мужа-мужа» и «жены-жены». Осознание стадии идет <как> восхождение по лестнице и не меняя перегородок <?>. Мне думается, мы стали бы беднее в наших взаимоотношениях, если не было бы двухнедельной или хотя бы недельной стадии «жены-сестры». Эти не внешние требования — не проверка требований, а <они> направлены на пользу ощущения брачного счастья. К сожалению, об этом вступающие в брак совершенно не думают.
Новая стадия — ожидание первого ребенка. Жена становится уютной, от нее начинают исходить умиротворяющие флюиды. Плохо, что мы в этом блеске суеты, в круговороте не осознаем этих наших взаимоотношений. Осознание их углубляет и поэтизирует жизнь».
И вот где-то еще он пишет:
«Я не баловал тебя. Дорогая моя Лидочка, спутница жизни, неотрываемая часть моего существа. Моя половина. Мое восполнение до целого. Живу, как неотрезанная часть яблока.
Чем дольше мы с тобой живем, тем ты становишься необходимей, моя радость, моя поддержка, моя любовь. Моя нежная, моя заботливая, моя дорогая. Я не баловал тебя словом нежности, прими их сейчас после нашего более чем полувекового знакомства. В жизни мы проросли друг в друга уже могучими корнями.
Сижу в “люксе” и смотрю на крыши старого Оренбурга и зауральские дома и думаю о тебе, о детях».
Это 1982 год.
Так вот и продолжалась наша жизнь.
История в фотографиях
Об изменении его отношения ко мне можно узнать еще и по надписям на фотографиях.
«Дорогой любимой Марии Алексеевне, сестре и другу Лиде от азиатского бродяги. Осень 1948 года. Глеб».
«Дорогому другу моему и любимой сестре Лидии. Январь 1951 года». (Письмо о браке уже отправлено.)
«Дорогому другу, сестре, жене, неотрывной части меня самого, той, с которой полвека идем вместе, меняя и углубляя наши отношения, моя родная, любимая, радость и опора. Твой Глеб. 1978 год». (Это он уже священник.)
«Все мое — твое. Что было бы со мной без тебя, моя неотъемлемая. 55 лет в разных формах мы идем с тобой совместно дорогами жизни. Мое от моего <?>, тебе от твоего». Это март 1985 года.
Вот маленькая подпись на фотокарточке. Октябрь 1990 года.
«Дорогой неотделимой жене, сестре и спутнице верной, без которой иное лучшее в жизни моей было бы невозможно. С любовью и благословением. Твой иерей Глеб».
Последняя его фотокарточка:
«Дорогому шестидесятилетнему другу, любимой сорокалетней жене, верному спутнику и помощнику, с которой мы проходили вместе все перипетии нашей жизни в бурном и сложном XX веке от Рождества Христова. С супружескою и братской любовью во Христе. Твой иерей Глеб».
¯¯¯
Библия и наука о происхождении мира
Глеб всегда интересовался богословием, а с начала 60-х годов он стал работать над проблемой соотношения Библии и науки о происхождении мира. Так появилась у нас дома так называемая серая папка — его работа о шести днях творения. В 70-х годах эта работа стала распространяться в машинописи в самиздате под псевдонимом Покоев. Псевдонимом Глеба стала фамилия его деда Василия Пантелеймоновича, который был фельдшером и имел в деревне двойную фамилию Каледа-Покоев. Митрополит Иоанн, геолог по образованию, который сам работал над этой проблемой, когда прочитал работу Глеба, сказал: «Это лучшее, что я читал на эту тему».
Я хоть и была зоологом, но бросила науку, и в экспедиции мне было несколько грустно, что я никак не могу привыкнуть к геологии, что огорчало Глеба. Как-то, увидав какого-то зверюгу, я даже расплакалась. Но вернуться в зоологию я уже не могла, потому что тогда мне тоже пришлось бы ездить в экспедиции, — а что же это за семья такая? И вообще мы считали, что жена должна быть дома.
Но я всегда помогала Глебу, и поскольку мы оба естественники, мне, конечно, это было легче. Я бесконечно, почти одним пальцем, перепечатывала его работы — черновики, конечно, потому что печатала я неважно, но все его труды и диссертации шли через меня.
Я не привыкла к тому, чтобы встать утром и начать подметать пол, смахивать пыль с картин, потому что мне надо было отправить ребят — кого в школу, кого гулять, заставить их чем-то заниматься, а потом я садилась за машинку. И это почти до самого конца. Так же я «собирала» его докторскую диссертацию, подклеивала, подписывала фотографии… Все это лежало на мне.
Надо сказать, что, когда Глеб занимался, все относились к этому с уважением. Папина комната, правда, запиралась, и дверь была утеплена, чтобы не было так слышно. А запиралась она потому, что папа оставлял материалы на столе, а дети в малом возрасте могут ведь прийти и что-нибудь нарисовать.
Детям не разрешалось просто так орать, открыв рот; они могли разговаривать, играть, но… Как они нам, уже взрослые, говорили, мы не очень их терзали тем, что-де «тише, тише! папа занимается». Они знали, что папа занимается, значит, надо вести себя прилично. Для них это не было тяжелым бременем. Но папа занимался всегда, по-моему, кроме Рождества и первого дня Пасхи.
Когда наша семья жила на даче в Подмосковье, иногда все-таки случалось такое счастье, что папа брал отпуск. Но и тогда в свободное время он сидел на чердаке (как в Рассудово) и писал, без этого быть не могло… Он рисовал картины (в большой комнате у нас висит березка, которую он рисовал), а около него прыгали Вася и Машенька маленькая. И у Васи осталась картина: грибок такой плотный и земляничка: это — Вася и Маша.
Кроме того, он писал картины на азиатские темы: у нас есть несколько таких. Однажды он нарисовал красивое небо, но оно ему не понравилось, и он его стер, и больше у него не получилось.
Конечно, большим делом для сплочения нашей семьи были походы в лес. Кто садился на велосипед, кто шел пешком, кого-то везли в коляске. Мы уходили иногда очень далеко, поэтому папа перебрасывал кого-то вперед, а потом возвращался за следующими. Так мы приходили в лес, там начинали готовить обед. Это уже делали дети, я была от этого освобождена, около меня были малыши, и я могла отдыхать. Дети бегали, собирали хворост. Есть такая фотография, где Кирюшка — кашевар, он мешает в казане кашу. Все было очень вкусно, всем было интересно и весело.
Однажды, правда, у нас такой произошел случай. Машенька была еще совсем маленькая. Я задремала, проснулась: тишина. Кто-то спит… А где Маша? «Маша! Маша!» — Маши нет. Ужас! Она в лесу могла заблудиться! Кричим: «Маша! Маша!», все бегаем, и вдруг вдали раздался крик. И бросились мы бежать… Впереди Сергушка, за ним папа, за ним я. Бежали мы, бежали на этот крик и прибежали к мостику. Через маленький ручеек переброшена доска, и около доски стояла наша Машутка и плакала, не зная, как перейти через этот ручеек. Мы с радостью ее схватили; сперва Сергушка, потом она перешла к папе, а потом ко мне. Такое было приключение.
Такие походы мы совершали, может быть, раза два за лето, потому что папа все-таки был очень занят и не всегда у него были отпуска, а нередко в отпуска он ездил на работу в Апрелевку, в лабораторию. Я сердилась, но вообще мы с ним никогда не ссорились, и никогда «солнце не заходило во гневе нашем». Мы все-таки жили очень дружно.
¯¯¯
Волхвы
В 90-е годы, когда отец Глеб вышел на открытое служение, была издана его первая книжка, «Волхвы». Он мне ее надписал: «Дорогая моя матушка и спутница, помощница во всех моих путях и дорогах с их крутыми поворотами. Тебя дарю (неразборчиво. — В.К.) принимаю. Твой и. Глеб». Да, конечно, если б я не дала согласия на то, чтобы Глеб стал священником, он бы им не стал. Но я согласие дала.
А вот теперь мне грустно, что у нас дома нет больше богослужения. По субботам и воскресеньям стараюсь, когда дома, что-то вычитать, представляю себе нашу церковь, то, что было у нас здесь, — и не могу уехать из этой квартиры. Меня волнует, что с ней будет. Но Господь все устроит. Мне говорят: «Вы бы свою квартиру, такую нескладную, продали». Но мы не можем продать нашу квартиру. Мы не можем оставить комнату, в которой совершалась Евхаристия.
Надо отметить самое главное: отец Глеб с большой серьезностью, с большой любовью относился к Литургии. Он всегда был серьезен в этот день. Он никогда никого в этот день не исповедовал (исповедовались заранее). После Литургии он выходил совершенно другой и за столом (мы обыкновенно пили чай с теми, кто к нам приходил) никаких пустых разговоров не было. Их и не могло быть.
Когда отец Глеб (еще до открытого служения) объяснял детям, скажем, проскомидию (наши-то ребята знали, в чем дело, но тут бывали и другие), я всегда говорила: «Ты же себя выдаешь! Ты с такой горячностью рассказываешь ход проскомидии, что понятно: не может человек об этом говорить, только прочтя о том, куда ставится одна просфорочка, куда другая, куда третья». Вообще-то очень многие глубоко верующие люди, бывая у нас, догадывались, что Глеб — священник.
Большим увлечением Глеба с детьми были лыжи. В детстве Глеб, когда остался без мамы, обошел на лыжах все Подмосковье, он прекрасно катался, и поэтому, где бы мы ни были, лишь бы был снег, Глеб всегда был на лыжах. И начинались эти лыжи для детей с того, что к его лыжам привязывались санки, поставленные на лыжи. Это было еще в Заветах Ильича, когда он привязывал к себе маленького Сережу, а потом так уж повелось: за городом первое дело детям — лыжи. Как бы бедно мы ни жили, как бы нам трудно ни было, но всегда у всех были лыжи, крепления, ботинки. Когда мы жили на старой квартире, они ходили в Петровско-Разумовский парк, а здесь, в Ховрино, перебежал дорогу — и до леса рукой подать.
Глеб становился на лыжи, сзади — санки, на санках привязан малыш… Дальше стоят дети на лыжах и у каждого шлеи в руках, а все эти шлеи держит Глеб. А сзади уже идут старшие дети. Вот такая вереница. Однажды он едет где-то, может быть, в Тимирязевском парке, и кричит: «Дорогу, дорогу!» Так люди, а среди них оказались его сотрудники, спрыгнули с лыжни. «Ой, — говорят, — Глеб Александрович несется со своей командой!» Надо сказать, что наши дети всегда по лыжному спорту занимали в школах первое место. Этот вид спорта отец Глеб любил, а другие как-то не признавал, некогда ему было.
Еще у нас были велосипеды; потому что за городом всегда нужно было куда-то ездить. И я ездила на велосипеде (с детства — на мужском). А когда мы приехали в Москву, Глеб купил мне велосипед, решив, что мы тут недалеко от окраины города и можно покататься в лесу. Но, увы! «Бабушка на велосипеде», как сказал кто-то из детей на улице (хотя мне тогда было около пятидесяти лет, не так уж много)! Я психологически не могла справиться с улицей, пугалась, хотя движение было не то, что сейчас. Если одна какая-нибудь машина едет, я ее за километр вижу и уже боюсь. В общем, кататься я перестала. А мой велосипед у Кирилла утащили где-то в экспедиции.
Мой брат говорил: «Конечно, что вы все верующие, известно, но только, пожалуйста, никогда не устраивайте демонстрацию». Поэтому я и не выстраивала шесть человек детей, чтобы мы все вместе шли в церковь, хотя там все знали, что Сережа с Ваней и Сашенька — мои дети, и младшие тоже. Обыкновенно под праздники у нас в храме Илии Обыденного бывало две всенощные, поэтому к одной всенощной ехали одни, к другой — другие. Даже когда дети были маленькие, мы около метро менялись детьми, и кто-то с малышами шел домой, а остальные ехали в храм. Так же было, когда Сергушка был совсем маленький. Помню, в Великую субботу мы «передавали» его около Красных Ворот: Глеб шел с ночной службы, а я ехала к обедне, и этот сверток был передан ему в руки.
Вот так прекрасно проходила наша жизнь.
О нашей жизни с отцом Глебом. Ч.1: До свадьбы
Глеб и Лидия: история дружбы, история любви
О нашей жизни с отцом Глебом. Ч.3: Медовый месяц и трудные будни
[1] В публикациях 1990-х годов утвердилось понимание катакомб как явления, оппозиционного священноначалию Русской Православной Церкви, нелегального по юридическому положению и часто антисоветского по политической направленности. Такое «синтетическое» понимание катакомб не отвечает самосознанию самих членов церковного подполья эпохи гонений. Сам отец Глеб иногда именовал годы своего тайного служения пребыванием в катакомбах, но имел при этом в виду исключительно нелегальное положение своего храма, естественно, не имевшего официальной регистрации. О катакомбах более раннего периода см.: Протоиерей Глеб Каледа. Очерки жизни православного народа в годы гонений (воспоминания и размышления) в настоящем издании. — Изд.
[2] См: Иеромонах Павел (Троицкий). Жизнеописание. М.: Православный Свято-Тихоновский богословский институт, 2003. 135 с.
[3] В то время владыка Сергий был архимандритом — инспектором Московской Духовной академии и семинарии.
[4] Журнал «Ныне и присно». 2004, № 1. С. 100.