Можно ли назвать московские протесты карнавалом или антикарнавалом? Поэт, публицист, богослов Ольга Седакова комментирует исследовательской службе «СРЕДА»:
Самым приятным в наших шествиях для меня было как раз противоположное карнавальному движение – люди не прятались, а открывались: себе, другим и публичному пространству
Мирные протестные шествия в Москве быстро и легко стали сравнивать с карнавалом. Это сравнение совсем неточно. Я говорю как историк культуры. Игра, веселость, шутки, театральная изобретательность – все приметы праздника были налицо. Но это был другой вид праздника, не карнавал. Существо карнавала в том, что его участник отчуждается от себя, ведет себя не как «он сам», а как маска, аноним, как нечто другое. Маскарадное поведение заведомо «не считается». В Венеции было достаточно маленького значка маски на одежде, чтобы окружающие его прочли: то, что сейчас делает этот человек, «не считается», сейчас это не он. Побег от «себя этического», «себя ответственного», узаконенный обычаем и обрядом. Нужно заметить и исходное архаическое значение карнавала, которое сохраняется и в символике его позднейших секуляризованных форм: это пространство действия нечистых или хтонических сил, ритуальное впускание Смерти в пространство жизни. Пляски Смерти кончаются благополучно с концом карнавала: двери в хтонический мир опять захлопываются.
Самым приятным в наших шествиях для меня было как раз противоположное карнавальному движение – люди не прятались, а открывались: себе, другим и публичному пространству. Взгляды и позиции, которые у нас принято если не скрывать, то не выносить на свет, здесь были объявлены открыто, без всякого страха и агрессии, как само собой разумеющееся, как норма. И для самих участников было удивительно это явление такого множества «других» российских людей – этически других, прежде всего. Все радовались друг другу. Требования шествия были не экономическими, не партийными в узком смысле, а этическими. Люди не хотели переделить собственность, добиться прибавок к пенсии и т.п. (как обычно в политических выступлениях).
Они хотели другого: чтобы с ними считались. В качестве выборщиков, прежде всего, но и дальше. Слова-ключи происходившего – «достоинство», «честность». Но и эти слова не употреблялись как простые лозунги, их нужно было еще как-то обыграть, сделать интересными, а не грубо патетичными (замечательный плакат: «Врагу не сдается наш храбрый хомяк!»). Участников шествий, среди другого, называли «рассерженными горожанами» — но всерьез рассерженный человек так шутить не будет. Спокойствие – вот что было в этих людях виднее, чем рассерженность: спокойствие, которого мы здесь почти не видели. Как ни в чем не бывало. Материал для игры и переиначивания в изобилии поставлял совсем уже спятивший официозный пиар. Мне страшно понравился, например, плакат «За честные амфоры» или такой: «Мне не платили. Я вас не люблю бесплатно».
Да, это был какой-то новый вид искусства: уличного искусства. Талантливость участников поражала. Настоящий взрыв фольклорного творчества. Новизна его меня очень радует. Радует то, как оно не похоже на уже утвердившийся тип уличного искусства (какой практикует, например, группа «Война»), обычно «антибуржуйского» и играющего «запретными» в хорошем обществе темами (сексом, испражнениями, «материально-телесным низом», по Бахтину, пространством карнавала). Здесь ничего такого не было, и еще бы! – это прозвучало бы диким диссонансом в общей атмосфере. Здесь было заявление некоей простой нормы жизни, человечной, достойной, порядочной, доброжелательной и цивилизованной. Мы здесь с нашими детьми, стариками, инвалидами, домашними собачками. Со своими учеными, писателями, художниками. Мы внимательны и уважительны друг к другу. Протест нормы против зла, патологии, мерзости, безвкусия, непристойности. Можно сказать: антикарнавал. (В этом отношении злополучный панк-молебен, на мой взгляд, повернул все назад, к давно знакомым формам эпатажа).
Протестующие (я имею в виду ту численно преобладающую часть шествия, которая не собиралась под разными знаменами – но, характерно, спокойно терпела рядом с собой всех этих знаменосцев) не выступали от лица какой-то политической силы, партии, конкретной программы и т.п. Неудивительно, что у них не было своих лидеров (а между этим сообществом и лидерами на трибуне разверзалась пропасть). Они выступали как бы от лица «нормальной жизни» вообще, поэтому и домашние собачки могли участвовать в такой акции — как представители мироздания, которое тоже против лжи, краж и прочей беспощадной дурости. Общий смысл этого уличного действия можно прочитать так: мы не хотим, чтобы нашей жизнью, нашей землей распоряжалось наглое зло.
Власть должна была впервые увидеть огромное собрание людей, существование которых она не предполагала (гениальный плакат: «Вы нас даже не представляете!»), обращаясь в своем пиаре и в своих действиях к совсем другому типу подданных. В том пиаре, который был не менее оскорбителен для здравомыслящего человека, чем распоряжение его голосом на выборах: какой кретин будет чтить президента своей страны за то, что он хорошо ныряет, играет в хоккей, бренчит на фоно, водит самолет и т.п. От главы государства ждут вообще-то другого. Но предполагалось, что именно так нужно для народа. Тех, кто смотрит на все это по-другому, просто нет. Или же они с советских времен зачислены в отщепенцев, классовых врагов, шпионов империализма.
Так и в этот раз попытались истолковать происходящее – и вновь подогреть классовую вражду бедных к богатым, простых к образованным, провинциалов к столичным, «местных» — к американским агентам. И призвать бедных, простых, провинциалов «умереть под Москвой» — в битве с кем? С этими старушками и собачками (помню чудное фото: милая пожилая женщина с плакатом, всю ее прикрывающим: «Оранжевая угроза – это я»). Приписав при этом «чистой публике» вместе с «купленностью Госдепом» еще и презрение к простым людям. Хоть чуть-чуть просвещенный человек твердо знает, что презирать, кого бы то ни было, гадко. Но забитые люди поверят, что все их презирают. Так что этот идеологический ход где-то еще действует. Особенно при блокированной информации. И шпионов и агентов где-то до сих пор боятся.
Но это все старое, а новизна в том, что впервые за почти столетие те, кто и сам привык считать себя изгоями и меньшинством, заявили открыто: мы жители нашей страны. Мы, нормальные, просвещенные и мирные люди, требующие к себе уважения. Мы и есть лицо страны. Остальное (кто из нас левее, кто правее и т.п.) – уже частности, и с ними мы разберемся без вас.
Так что я думаю, что значение этой праздничной московской зимы и весны – больше, чем политическое (политических результатов-то как раз и не случилось). Это этический сдвиг, явление новой исторической силы в России. Я думаю, что и для искусства это окажется большим подарком. Безвоздушное пространство, в котором уместно совершать только хулиганские «акции», ушло, и художник может обращаться к другу-читателю, другу-зрителю, другу-слушателю. Из нового фольклора может вырасти новое авторское искусство.