Возможно, он добавит, что Елизавета Павловна Кишкина – дочь русского дворянина, а Китай стал для нее второй родиной. Где она и умерла в 2015 году, в возрасте 101 года, оставив мемуары, которые читаются как приключенческий роман.
О жизни Ли Ша нам рассказывает ее дочь, профессор, историк Ли Иннань, по-русски Инна Ли, на долю которой тоже выпало немало испытаний (тюрьма, ссылка, хунвейбинские преследования) и много счастья, в первую очередь – возможность на равных принадлежать двум культурам, одинаково говорить на двух трудных языках. Недавно в Москве, в Институте Дальнего Востока РАН, была представлена книга Ли Иннань «Москва – Пекин: истории из семейного альбома».
Фамильная ценность
«Красный, желтый или зеленый?» – спрашивает Инна, угощая меня чаем. Выбираю желтый, никогда такого не пила. Мы сидим в небольшой московской квартире Инниного мужа, российского литературоведа Владимира Вениаминовича Агеносова, – и я удивляюсь тому, насколько эта моложавая, изящная в свои 76 лет китаянка включена в нашу современную русскую жизнь. Она кажется абсолютно своей. При том, что для нас Китай – другая планета, или, как назвал его Владимир Высоцкий (Инна его любит), «далекое созвездие Тау Кита». «Китайщина», «китайская грамота» – говорим мы, когда хотим обозначить что-то непонятное.
Инна Ли
– А как в Китае говорят про все русское?
– У нас все совсем иначе. «Русский с китайцем – братья навек» – это не пустые слова. Русские революционные идеи оставили глубокий след в сознании китайской интеллигенции на протяжении всего прошлого столетия. В 50-е у нас стали очень популярны советские кино, балет, литература. Китай ведь строил новую культуру с нуля, и образцом для нее был СССР – очень мифологизированный и в то же время почти родной. Помню, в детстве чуть выйдет какой-то советский фильм – и уже через месяц он идет на китайском. По утрам у нас в парках собираются пенсионеры, кто-то танцует, кто-то занимается ушу, и очень многие до сих пор поют «Подмосковные вечера», «Катюшу», «Ой, цветет калина», «Мчится тройка удалая».
– А любимые фильмы?
– Ну например, «Война и мир» Сергея Бондарчука. В кино шли все шесть серий подряд, с коротким перерывом на обед. Мы с мамой и сестрой сидели, затаив дыхание, не могли оторваться. А еще все смотрели «Дело было в Пенькове», «Овода». Вячеслав Тихонов и Олег Стриженов были всеобщими кумирами. Мы в нашей семье старались смотреть и читать по-русски, и вообще русский язык, как любила повторять моя мама, наша «главная фамильная ценность».
Эта ценность стоила Елизавете Павловне Кишкиной и ее дочерям свободы, а ее мужу – жизни.
Возле города Пекина ходят-бродят хунвейбины
После ХХ съезда КПСС, разоблачения культа личности Сталина и поездки Хрущева в США Советский Союз превратился из лучшего друга Китая в заклятого врага. Под подозрение попал отец Инны, один из самых авторитетных и уважаемых руководителей китайской компартии Ли Лисань. В свое время он работал в Коминтерне, жил в Москве, где и женился на 20-летней Лизе. В Москве же, в 1938 году, был арестован по обвинению в шпионской деятельности в пользу Японии и попал в тюрьму. То, что Ли Лисаню удалось вскоре освободиться, никого не «сдав» и не оболгав, было истинным чудом. Многие его товарищи провели в ГУЛАГе по 20 лет.
И вот теперь, спустя годы, на него вновь пало обвинение в шпионаже – на сей раз в пользу СССР. Ли был лично очень предан Мао, уважительно называл его «хозяин», восхищался его умом и эрудицией. «Великий кормчий» приглашал Ли Лисаня вместе с женой и детьми к себе на дачу в Душистые горы, был ласков с Инной и шутливо называл ее «маленькой иностранкой». Но семья не спаслась от опалы.
Это было время массовых кампаний в Китае, когда жестокость соревновалась с абсурдом. Иннина мама Елизавета Павловна вспоминала, как партия приняла решение полностью истребить мух и вся страна ходила с мухобойками. Люди собирали дохлых мух в бумажные кульки, сдавали и получали в обмен кусок туалетного мыла. Потом очередь дошла до ни в чем не повинных воробьев. С раннего утра пекинцы высыпали на улицы, размахивая палками, громыхая ими по тазам, кастрюлям и издавая невообразимый шум. Обезумевшие птицы метались над городом, их гнали с крыш, не давали присесть, пока они не падали замертво.
С людьми обращались не намного лучше. Весь образованный класс был объявлен антисоциалистической буржуазной силой. Хунвейбины надевали университетским профессорам на головы бумажные колпаки, вешали на грудь оскорбительные надписи и заставляли ползать на коленях. Не выдержав унижений, утопился известный писатель Лао Шэ. Через улицы были протянуты бельевые веревки, на которых болтались дацзыбао – стенгазеты, изобличающие скрытых врагов. Людей вызывали на публичные судилища (так называемые «собрания борьбы»), где избивали и калечили.
Среди врагов была и семья Инны. Сообщалось, в частности, что у этих буржуев есть собака, которая спит на матрасике и пьет молоко. От фокстерьера Крошки, прожившей в доме 15 лет, нужно было срочно избавляться, ее лай неизбежно привлек бы в дом погромщиков. Собаку вывезли за город и оставили у дороги. Вся семья обливалась слезами.
Это была первая, но далеко не последняя жертва. Вскоре забрали Ли Лисаня и Ли Ша, затем явились в студенческое общежитие за их дочерями.
Красное и белое
Сколько мы знаем этих воспоминаний, когда люди ждут, что за ними вот-вот придут, и за ними действительно приходят. «Гостей дорогих» кто-то встречает в покорном бесчувствии, кто-то бросается в окно, а кто-то успокаивается, что самое страшное наконец позади и можно больше не ждать. Инна Ли до последнего не понимала, что происходит, мозг просто отказывался верить.
– Руководитель нашей организации зашел ко мне в комнату и сказал: «Тут приехали из одного ведомства, хотят побеседовать о твоем отце». Тогда очень в ходу были такие неофициальные следствия. Я ничего даже не заподозрила! Была наивна, несмотря на свои 23 года.
У входа стояла «Победа» (все машины тогда были советские). Вежливый мужчина в штатском открыл дверцу, пропустил вперед. На заднем сидении сидела женщина, так что Инна оказалась зажата между двумя сопровождающими. «Как в кино про похищения!» – промелькнула мысль. И все же она еще ничего не понимала. Ехали недалеко, кругом были знакомые улицы, а потом перед лобовым стеклом выросла глухая стена. Ворота открылись. На проходной Инну быстро и ловко ощупала молодая женщина, это был личный досмотр. Потом ее поселили в какой-то комнатке и сказали: «Вы тут поживете у нас несколько дней, разговор будет долгий».
– В какой же момент вы наконец поняли?
– Когда повели в баню. Дело в том, что это была тюрьма старинной планировки, в центре пост охраны, от него лучами расходятся коридоры. Еще имелись всякие пристройки для персонала, туда меня и поселили.
А когда впервые вывели на территорию и я увидела камеры с решетками, вот тут у меня сердце оборвалось, похолодело. «Господи, это же тюрьма».
Справедливости ради, условия у меня были неплохие.
Как-то раз, идя под конвоем в туалет, она вдруг спиной почувствовала, что на нее смотрят. Обернулась – и увидела сестру. «Ляля!» – рванулась к ней, но Аллу тут же увели, а на следующий день сказали: «Будете отвечать на наши вопросы, поселим вас вместе». Инне сообщили, что существовала мощная шпионская организация, часть ее базировалась в Советском Союзе, часть в Китае. Ее родители были резидентами советской разведки в Пекине, а она им помогала. «А теперь рассказывай все, что знаешь». Но она знала лишь то, что это полный бред.
Через четыре месяца Инну перевели в другую тюрьму. Ее не пытали, не били, не мучали, тюрьма была привилегированная. Трагически сложилась судьба выдающегося театрального режиссера Сунь Кеин, которая была близкой подругой семьи Ли Лисаня, за что и поплатилась. Ее поместили в военную тюрьму, держали в кандалах и довели до сумасшествия.
Инна отсидела два года и четыре месяца, и хоть с сестрой она в заключении больше так и не увиделась, но хотя бы знала, что та где-то рядом. Непонятно было, что с родителями, и эта неизвестность терзала больше всего. Могла ли она предположить, что мать сидит в соседней одиночке и что сидеть ей предстоит еще много лет? Что отца уже нет в живых, и обстоятельства его смерти так и останутся невыясненными – то ли отравлен, то ли похищен, то ли покончил с собой?
Ли Лисань был посмертно реабилитирован, а траурная церемония, на которой присутствовала вся верхушка партийного руководства, состоялась 20 марта 1980 года, как раз в день рождения его вдовы. «Китайская традиция уравнивает важнейшие события человеческой жизни, – пишет Елизавета Павловна, – именуя свадьбу «красной радостью», а похороны «белой». Но если раньше я никак не могла с этим согласиться, то теперь понятие «белая радость» было очень к месту».
На кладбище Бабаошань была захоронена урна с очками и круглой печатью Ли Лисаня. Тела так и не нашли.
Другие берега
В день презентации Инниной книги в Обществе российско-китайской дружбы, в зале Института Дальнего Востока, украшенном праздничными красными фонариками, собрались издатели, китайские слависты, русские китаисты, журналисты, телевидение, молодые студенты, только-только начинающие изучать китайский язык. Несмотря на нервозную обстановку, Инна была неизменно спокойна, улыбчива, внимательна к каждому, кто подбегал к ней с вопросами или с просьбой подписать книгу. И с каждым общалась так, словно это общение делает ей честь. Я не очень понимаю, что такое «аристократизм» в современном понимании, но, возможно, это он и есть. У Инны Ли он чувствуется точно так же, как у ее матери. Елизавета Павловна Кишкина не проклинает даже тех, кто принес ей много горя, ее воспоминания от начала до конца проникнуты юмором и тихой доброжелательностью. Но моя любимая глава – самая первая, про дворянское усадебное детство.
Елизавета Павловна Кишкина в конце жизни
Оно прошло в родовом имении в деревне Студенка Саратовской губернии, и все было как положено: дом с колоннами и террасой, липовая аллея, фруктовый сад и оранжерея, вечерний чай в беседке, июльская варка варенья. Огромный клан Кишкиных обожал это место, там проходили все Пасхи, именины, крестины, каникулы. За стол редко садилось меньше 20 человек. «Общим паролем нашего детства стало теплое слово “Студенка”», – писала Елизавета Павловна.
В 1993 году они с Инной приехали из Китая и отправились в родные места. От Павелецкого на поезде до Балашова, оттуда на автобусе, а потом на подводе, другого транспорта не было.
– Наверное, все быльем поросло?
– Мы с мамой тоже так думали, поэтому страшно удивились, когда женщина на подводе, погоняя свою лошаденку, стала приговаривать: «Давай быстрей, Анфиса! Ты знаешь, кого везешь? Ты барских детей везешь!» Думали, издевается… Но потом эта Лариса со всем уважением повела нас по деревне, стучала в каждую калитку и говорила: «Выходите, барышня приехала!» Из одного дома вышла женщина и поцеловала маму в плечо, как было принято когда-то при встрече с господами. Мы были в полном отпаде! Выяснилось, что память о моем деде Павле Семеновиче передается из поколения в поколение. Он и в самом деле был «справедливый помещик», в трудные годы помогал крестьянам хлебом и деньгами.
Когда Инна с Елизаветой Павловной пришли на кладбище навестить родовые могилы, они поздоровались со старухами, которые сидели у входа на лавочке. Узнав, что приехали Кишкины, самая пожилая из них (ей, как выяснилось, был 101 год) проворно наклонилась и по-старинному поднесла к губам руку Елизаветы Павловны. Эта женщина, служившая когда-то горничной у соседского помещика, прекрасно помнила Лизу и ее семью.
Смешанной крови
Передо мной лежит книга Инны Ли – рассказы о снимках из семейного альбома. Она вышла пока только по-китайски, но многое понятно и без перевода. Вот на черно-белом фото Елизавета Павловна стоит вполоборота, на фоне моря, глядит вдаль. Нарядное платье с цветами, безупречная прическа с низким пучком и очень прямая спина. Это была любимая фотография Ли Лисаня, стояла у него на письменном столе.
Вот недавняя фотография. Елизавета Павловна совсем седая, в аккуратной ночной рубашке с отложным воротничком, полусидит в постели – ходить она уже почти не может. Рядом на столе огромный букет (цветы – слабость Елизаветы Павловны, она их обожала всю жизнь). А вот Иннины дети от ее первого, китайского брака – Дима и Паша, один переводчик-синхронист, другой режиссер и продюсер. И обожаемый маленький правнук Даник – блондин с раскосыми глазами.
– Китайские дети очень удивляются, когда видят Даника, – говорит Инна. – «Ты китаец? – Да. – А почему не похож? – А я смешанной крови!»
Русский язык в семье продолжают хранить. Все потомки Елизаветы Павловны – билингвы. Трудно поверить, что когда-то Инна и Алла, отправленные после тюрьмы в деревенский трудовой лагерь, шептались ночью по-русски, чтобы не забыть язык. Но тогда его знали многие, особенно в «ближнем кругу» Ли Лисаня. А сейчас русский не особо популярен, все переходят на английский, его учат и в школах, и в вузах. В Китае вообще сильна коллективистская культура, если уж что-то делают, то все вместе.
– Вот поэтому китайские туристы ходят толпами и говорят хором? (Я не удержалась от этого вопроса, но Инна вроде не обиделась.)
– Во-первых, чем больше группа, тем тур дешевле, а едут, особенно в Россию, не самые обеспеченные люди среднего и старшего возраста, у которых ностальгия по Советскому Союзу. Они, как правило, не знают иностранных языков и чувствуют себя неуютно в чужой среде. Американец приехал в Пекин, взял велосипед и погнал. Ему никто не нужен, он индивидуалист.
А китайцу неуютно без своих, нет ощущения безопасности. А то, что говорят громко, – особенность поведенческой культуры.
У нас даже памятки раздают туристам, как правильно вести себя за границей. Одна из рекомендаций – говорить потише.
– А что китайцев шокирует в нашей культуре? Мы им иногда тоже кажемся невоспитанными?
– О да, и часто! Особенно когда накладывают себе сразу много на тарелку или когда не проявляют почтения к старшим. В Китае абсолютно невозможно, чтобы тот, кто моложе, первым сел за стол или первым открыл рот. В общественном поведении соблюдается иерархия, а у нас на это не обращают внимания.
Забавно, что Инна все время путает вот это «у нас» и «у вас», «здесь» и «там». Так обычно бывает, когда живешь на два дома. Кем она сама себя чувствует, эта русская дворянка-китаянка? Инна смеется.
– Мы – китороссы. Правда, звучит неплохо?
