Флешмоб “я не боюсь рассказать”, в ходе которого женщины рассказывали о своем опыте насилия и домогательств, вызвал различные реакции — он горячего одобрения до нескрываемого раздражения. В чем причина негативной реакции? Откуда берутся попытки объяснить жертве, что она “сама виновата”? Как вообще возникает ситуация, в которой жертвы опасаются, что обвинят именно их?
Тут можно предположить целый ряд факторов. Есть простое соображение, что ссориться с насильником гораздо опаснее, чем с жертвой. Мужчин, пишущих про то, что жертва сама виновата, обвиняют в том, что они сами насильники. Я подозреваю, что в большинстве случаев это не так — это реакция не самого насильника, не агрессивного альфа-самца, а именно самца низкорангового, который инстинктивно стремится подлизаться к альфе, чтобы уменьшить вероятность положенных ему по рангу побоев. Товарищ волк, как говорится в анекдоте, знает кого кушать. Как доказали британские ученые, эволюция научила нас принимать сторону сильного.
Другое соображение касается беды вообще — люди часто стремятся уменьшить свой страх, полагая, что беда случается с какой-то другой категорией людей, к которой они не относятся. Раком болеют только заядлые курильщики, жертвами пожаров становятся только те, кто в пост шатается по кабакам, а жертвами преступлений только те, кто ведут опасный образ жизни или как-то провоцируют злодеев. Признать, что беда может случиться и с человеком, который в ней совершенно, даже на уровне неосторожности, не виноват — значит лишиться этой успокоительной иллюзии.
Еще одна возможная причина — нежелание признать, что знакомый, родственник, сотрудник, старый друг оказался преступником и негодяем. Это, с одной стороны, вызывает болезненное чувство предательства, а с другой, желание, чтобы все это оказалось неправдой и жизнь могла продолжаться как раньше. Это особенно сильно проявляется, когда речь идет о чести нашего сообщества — у нас тут не бывает таких безобразий! Нечего клеветать!
Плюс раздражение, которое иные из немолодых замужних женщин могут испытывать в отношении молодых и открыто одетых, раздражение, вызванное опасением за своих мужей. Плюс раздражение этих самых мужей на недоступность молодых женщин. Плюс лень и нежелание как-либо шевелиться в ответ на чьи-то сообщения о творящихся безобразиях.
Все это естественно порождает атмосферу, в которой жертва вызывает раздражение и желание дать ей понять, что лучше бы она заткнулась. Это ее проблемы. Люди предпочитают не слышать.
В этой ситуации отказ заткнуться — и ободрение друг другу не затыкаться — это, несомненно, позитивное развитие. Обвинять жертву есть вопиющая несправедливость, если несправедливости в обществе станет меньше, это очень хорошо. Насильник должен сидеть в тюрьме. Всякий, кто распускает руки, должен терпеть наказание сообразно своему проступку.
Но соображение, которое чаще всего высказывается вслух — это то, что все движение начато феминистками в их феминистских целях — а нам эти цели не близки.
В самом деле, весь флешмоб, как говорят, запущен украинской феминисткой Анастасией Мельниченко, занимающей, к тому же, совершенно не ту сторону в украинском конфликте. Ну, это понятно. Насилие в отношении женщин — одна из постоянных феминистских тем. При этом разговоры о нем встроены в феминистский идеологический контекст, в котором, как это характерно для революционных культурных движений, какие-то явно дурные вещи (вроде насилия или приставаний на работе) помещаются в одну строку классификации с любыми явлениями, которые идеологически не устраивают феминисток — например, с традиционной семьей, которая представляется “патриархальной”, и, значит, по определению угнетательской. Яростно про-абортная позиция феминисткого движения особенно не дает возможности христианину его поддержать. Но не будем входить в подробности — эта статья не посвящена критике феминизма.
Из того, что проблему поднимают какие-то мировоззренчески вполне чуждые люди, не следует, что проблемы нет. Я как-то видел большевистский плакат, обличавший империалистическую войну — “За что умерли 10 000 000 людей?”. Вопрос вполне обоснован — при всей антипатии к большевикам. Ложные идеологии предлагают ложные решения проблем — но сами-то проблемы реальны и требуют внимания.
Идеологически феминизм ошибочен, а местами производит тяжелое эмоциональное впечатление. Однако проблемы, на которые феминизм обращает внимание — насилие, сексуальная эксплуатация (в том числе, порнография) — существуют на самом деле. Деятельность правоохранительных органов в преследовании сексуальных преступлений нуждается в улучшении, потерпевшие не должны подвергаться дополнительным унижениям, а всякий, кто скажет «самадуравиновата» должен восприниматься как человек чрезвычайно непочтенный. Это бесспорно. Бесспорные вещи не перестают быть бесспорными, когда их говорят люди, в целом, спорных убеждений.
Более того, отдельные инициативы идейно чуждых движений следует рассматривать исходя из отношения к инициативам, а не к движениям. Если, например, феминистки в ряде стран добились защиты прав работниц от домогательств со стороны начальства — то и хорошо.
Оценивая какие-то инициативы исключительно с точки зрения того, кто их выдвигает, мы рискуем начать защищать какое-то явное безобразие из-за того, что идейные оппоненты его порицают.
Культура замалчивания, для которой удобнее, чтобы жертвы молчали, поощряет тяжкое зло, и должна быть преодолена — на уровне общественных представлений, и на уровне государства. Жертвы должны получить защиту, насильники должны быть строго наказаны. “И прочие услышат, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло среди тебя” (Втор.19:20)