Памяти Патриарха Алексия

Он был уникальным для своего поколения — потому что он воспитывался вне России, вне советской системы, вне контекста советской жизни. Это была совершенно не та среда, в которой жило его поколение. Он родился и рос в эмиграции, в окружении буржуазной Эстонии и русских эмигрантов и принадлежал к очень известной дворянской семье, которая служила царю и Отечеству на протяжении многих поколений. Эта семья была другой, иной, не советской, и он, ее потомок, был дворянином не по происхождению даже, а по своей внутренней сути, ментальности. И это не выветрилось у него за следующие шестьдесят лет пребывания на территории Советского Союза.

Это — первое. И это очень важно.

Второе. Черта, связанная тоже с его биографией и тоже довольно важная для его облика и его понимания жизни — он был монархистом (как, кстати, другой эмигрант — митрополит Антоний Сурожский) и из семьи монархистов. Он не выпячивал это никогда и никогда не говорил о том, что он монархист, но это проявлялось во многих его высказываниях и в его поведении.

Кроме того, он был внуком расстрелянного белогвардейца. Его анкетные данные, на которые так обращали внимание советские отделы кадров, были из ряда вон выходящие.

И, самое главное — в юности, он сделал свой выбор в экстремальных обстоятельствах. В 46-м году он уехал из Эстонии, покинул семью своих родителей для того, чтобы вступить на путь священства и поступить в Ленинградскую духовную семинарию. Сейчас это кажется совершенно обыденным, но в условиях 46-го года это — выбор. Если проследить 25-летнюю историю Советского государства, это был выбор страдальческой жизни и мученического венца.

Те, кто знают историю России, понимают, что духовенство в советские времена было истреблено почти полностью: большинство расстреляно, многие погибли в лагерях, и очень мало таких людей выжило. В 46-м году еще не все вышли из тюрем — несмотря на благосклонное отношение к Церкви Сталина, начиная с 43-го года, тысячи оставались в лагерях. И будущий Патриарх вступает на этот путь, зная, что еще не заросли могилы десятков тысяч священнослужителей, пострадавших совсем недавно.

Он имел «ужасную» анкету. Нужно еще учесть, что формально, по советским представлениям, его отец и он сам были коллаборационисты: они жили на оккупированной территории и договаривались с немецкими властями о том, чтобы посещать лагеря военнопленных. В условиях тогдашней советской жизни это был просто смертный приговор. И поэтому выбор, который он сделал в свои семнадцать лет — это выбор, определивший не только его жизнь, но и его характер.

Его происхождение, его предки, его биография — все это, конечно, наложило некий отпечаток на этого человека, который стал мостиком между дореволюционной Россией и нашим временем. Потому что эмиграция хранила самое лучшее, самое ценное, самое важное, самое неумирающее, живое, что накопила Россия к катастрофе революции. Эмигранты хранили это в сердце, делали эту «выжимку», убирая все наносное и мусорное, оставляя зерно. И это зерно они передавали своим потомкам. Святейший Алексий был человеком, ставшим выражением русского мира в том святом понимании, которое мы храним и которое мы не знаем — мы только слышим отголоски, видим тусклые отблески в разных явлениях современной жизни. А он этот мир нес, он был мостом между «тем» и «этим» и явил собою образ этого русского мира. Собственно, по нему мы могли судить о том, что мы потеряли.

Таких людей уже практически не осталось. Разве что старики-эмигранты, которые еще живы на Западе. Патриарх был соединительным звеном между той частью русских людей, которые сохранили Россию в своем сердце, веру, Православие здесь и теми, которые оказались рассеянными по всему миру. Потому что он был у нас представителем вот этой расколотой России, эмиграции.

Его инаковость четко проявлялась в его характере, своеобразном, совершенно не похожем на других людей. Например, я не встречал в своей жизни людей, у которых было бы так развито умение терпеливо ждать и умение обуздать первые свои реакции на то или иное явление.

Это был удивительно предупредительный, тактичный человек. Изучив его характер, его вкусы, я точно знал, что Патриарху не нравилось в поведении каких-то людей, в словах, которые ему говорили, в самой стилистике, в действиях, которые происходили на его глазах. Но он никогда в жизни не подавал виду. Это удивительная выдержка, понимание жизни и знание, что первые реакции никогда не могут повлиять на изменение ситуации. Чтобы об этом сказать, он находил деликатный способ, возможность и нужные слова в свое время и в своем месте.

Людей, которые были бы настолько терпеливы и выдержаны, так умели ждать и высказывать столь точно выношенное мнение в отношении обстоятельств, людей или идей, — я не знаю.

Не только я видел, что он — не такой, как все, но еще и многие другие люди. Иногда они не понимали, что именно стоит за ним, не могли объяснить, но они ощущали, что это выражение чего-то большего, какого-то богатства, сокровища.

Один раз я шел в группе , сопровождавшей Патриарха в Страсбурге. За год до смерти Святейшеий посетил Францию, Страсбург, Европарламент, на заседании которого он выступал, и мы шли из одного здания в другое какими-то переходами, лифтами, лестницами, залами. Этот переход продолжался минут двадцать-двадцать пять. Я шел следом за Святейшим Патриархом и наблюдал людей, которые выскочили посмотреть на него из своих офисов, или стояли где-то в зале, или столкнулись с ним в коридоре и т.д.

Я увидел примерно одинаковое выражение лиц этих людей, которое сочетало в себе восхищение, удивление, страх. Я видел по глазам этих людей, что они впервые видят подобного рода явление. Я задумался и попытался ответить на вопрос: а что они видят? И тогда я попытался посмотрел на Патриарха немного другими глазами, глазами вот этих иностранцев. Хотя европейского человека не удивишь экзотичностью одежд или облика — они искушенные в этом смысле. Но облик Патриарха Алексия — это был облик человека, «власть имущего». Человека с заглавной буквы, который знал что-то такое, чего не знают эти люди. Человека, у которого есть какая-то связь между землей и Небом. И именно это рождало восхищение, удивление и даже страх.

У него была еще одна черта, которая редко встречается в современной жизни. Сопровождая его последние четыре с лишним года работы с ним (и в поездках, и на службах), я также смотрел на лица людей. Когда люди с ним встречались, у них как бы был внутри поворачивался какой-то тумблер — и они радовались, когда видели Святейшего.

Я видел по лицам монахов, монахинь, прихожан — они сразу расплывались в улыбке, за которой крылась радость. Это была такая безотчетная вещь, которую они совершенно за собой не замечали. Иногда я видел, как с ним встречались чиновники, на которых уже застыла маска их жизни, и когда они смотрели на Патриарха, вдруг на их лицах проступало что-то детское, непосредственное, их лица оживали и маски куда-то исчезали.

Надо отдать должное Святейшему — за обликом Патриарха крылась не только какая-то мудрость, опыт, приверженность к традиции, некий консервативный образ русского человека — с бородой, солидного, с посохом и т.д. Нет, что-то в нем проступало такое неотмирное, сияющее, Божественный свет, который людей преображал.

То, о чем я сказал, могут подтвердить и другие люди, потому что эти вещи были заметны каждому, кто с ним общался.

Я хотел бы вспомнить о том, что связано со мной лично. Святейший Патриарх Алексий сыграл очень большую роль в моей жизни, хотя я не был близким для него человеком. Он вообще не очень сближался с людьми, но при этом у него был свой круг близких людей, которым он доверял и с которыми он делился сокровенным, наверное. Я в их число не входил, просто был его помощником и работал вместе с ним. Но, тем не менее, моя священническая и профессиональная судьба последних пятнадцати лет связаны исключительно с ним.

У меня было с ним несколько долгих, по часу, по полтора, разговоров, в течение которых он мне много рассказывал про себя. Как будто думал о том, как бы это не утерялось. Вот, кстати, он мне сказал о том, что его дед был белогвардейцем и был расстрелян. Когда я стал говорить другим людям об этом, они говорили: первый раз слышим. Получается, он мне доверил историю своей семьи, жизни, хотя об этом нигде не писалось и он об этом мало кому рассказывал. Почему так произошло?..

Он расспросил меня о судьбе моих родителей, дедушек и бабушек. Я ему сказал, что мой дедушка был французом, жившим и работавшим в Ленинграде, и расстрелян как французский шпион здесь, в Смоленске, а мой прадед приехал в Россию в качестве представителя французской фирмы «Батиньёль» и строил мосты в России в разных городах, больше всего в Петербурге. И я вдруг понял, что его это очень сильно взволновало. И я подумал о том, что он нашел что-то родственное, какие-то параллели между его немецкими обрусевшими предками и моими французскими обрусевшими предками. И он в ответ на мой рассказ тоже начинал говорить. Я вдруг видел, что он «подключался» как-то к моей жизни и, может быть, находил для себя что-то близкое, рассказывая похожие истории, связанные с собой.

В личных этих встречах меня поражала (и потом я уже проверял это на других) его заинтересованность в профессиональной деятельности того или иного человека. Он знал, что через свою профессию человек может себя выразить и быть полезным Богу, людям и Церкви. И он старался использовать в людях их профессиональные способности в том русле, в каком это полезно людям и Церкви. И инициативы людей, этих профессионалов в той или иной сфере — в образовательной сфере, в культуре, в воспитательной, организационной, строительной деятельности — эти вот таланты он «выуживал», давал свое благословение, толчок к какой-то деятельности и очень многим помогал. Если он видел в людях желание сделать что-то доброе для Церкви, он не просто этих людей поддерживал, а делал для них всё возможное. И он помнил людей сначала по их стремлениям, а потом — делам. Какие-то обстоятельства, связанные с тем или иным человеком, он забывал, но дело — помнил всегда очень точно. И при встрече он всегда вспоминал об этом.

Многое, что было сделано за 90-е годы — было сделано благодаря личной поддержке Патриарха тех или иных инициатив, которые возникали у людей. Интересная вещь: со стороны там, казалось бы, не было какой-то чёткой системы в той или иной деятельности, потому что церковная, общественная, духовная жизнь тогда больше была похожа на пустыню, которую очень давно не поливал дождик. И нужно было вложить в эту землю много всякого удобрения и засеять, для того чтобы что-то там выросло. Это трудно было сделать. И он, как это ни странно, опирался не на идеи, а на людей. Что человек может сделать — вот то он и должен исполнить. Не получится — ну, сам отойдет.

Святейший понимал, конечно, что в первую очередь нужно возрождать очаги духовной жизни — Оптина пустынь, Дивеевская обитель, Троице-Сергиева лавра, храм Христа Спасителя, духовные школы и так далее, а потом уже, как круги, это разойдётся и охватит всё остальное. Но он понимал и то, что без людей это всё бесполезно. Как только появлялся человек, который мог бы на этой ниве что-то приносить — он его очень сильно поддерживал. И я, честно говоря, просто не знаю ни одного случая, чтобы человек с какой-то своей разработанной идеей пришел к Патриарху, а тот бы ему отказал. Он в этом смысле очень сильно доверял людям. И поэтому, возможно, было много и ошибок у тех людей, которые что-то делали: у них не получалось, что-то разваливалось. Но сама идея поддержки людей и опоры на профессионалов в своей области была для этого времени (да, может быть, и для других времён) очень важной и очень нужной.

Вот так он и меня «выловил» своими «сетями» и «удочками». Он понимал, что я в чём-то имею определённый навык, опыт — ну, и занимайся тем, что ты знаешь, и в чём у тебя есть опыт. Это для меня было важно, освящено каким-то смыслом. Потому что когда я уходил из литературной богемы, артистической атмосферы, писательской среды, журналистских тусовок и так далее — я именно через отрицание всего этого отправлялся в жизнь, чтобы быть пастырем и заниматься совершенно другим делом. И вдруг — обратно. По благословению Патриарха я пять лет был деканом факультета журналистики, потом работал в пресс-службе. Внешне это выглядело странно: зачем же я уходил в Церковь, если я занимаюсь тем же? А как же пастырство? Нет, конечно, эта журналистская деятельность была совершенно другого порядка, нежели прежде, и совсем другого рода. Я благодарен Патриарху и на себе испытал вот этот метод «выуживания» людей, нужных для Церкви.

Патриарх никогда не был один — в том смысле, что был выразителем очень многих людей Церкви. Он опирался и на то окружение, которое у него было, был благодарен ему — и архиереям, и священнослужителям, и людям, которые служат Церкви, любят Бога. Он опирался на них и никогда себя не отделял от них и нёс ответственность как выразитель чаяний, ожиданий и надежд этих людей. Его паства видела, что он за нее предстоит, он является ее выразителем. Эта его связь с людьми очень важна. Он был предстоятелем всей Церкви, он возглавлял Священный Синод, архиерейские соборы, и себя не показывал в качестве учителя архиереев или «синодалов», а он всегда был «одним из», «первым из». У него был внутренний дух соборности. Я знаю, что он не всегда соглашался с мнением тех или иных архиереев, священников, но вот этот дух соборности всегда превышал его частные расхождения с теми или иными людьми.

Ему очень повезло, у него были замечательные помощники. Но это везение — конечно, в кавычках, потому что он сам подбирал для этого людей, и ближайшие его сотрудники — это люди, которым он давал возможность выявления их творческих начал.

Патриарх останется в моей памяти… очень мало фотографий, кинохроник, телехроник, которые показали бы тот образ, который у меня всплывает, когда я о нём говорю или когда о нём вспоминаю. Скорее всего, это образ молящегося человека с прикрытыми глазами, когда он уходит в глубину молитвы, восстанавливая связь между человеком и Богом. Во время богослужения, когда он подходил к иконе, когда он прикладывался к мощам, когда он стоял перед Престолом. Это очень редкие минуты, секунды. Но это образ молитвенника, человека глубочайшей внутренней веры, которую очень редко можно встретить даже в церковной среде.

Нам посчастливилось быть современниками человека, у которого была такая глубина веры и такая преданность Богу, и образ этого человека стоит передо мной, как только я вспоминаю о нём.

Протоиерей Алексий Уминский

Большое видится на расстоянии; и в эти дни всё время вспоминаются эти слова. Наверное, масштаб личности Святейшего Патриарха Алексия с годами будет всё больше и больше возрастать в наших глазах, истинное значение для Русской Церкви и для страны его жизненного подвига будет становиться всё очевиднее. Но уже сейчас, когда я вспоминаю его и как-то пытаюсь осознать свои чувства, которые, конечно, не сегодня зародились, но сегодня получили печальную возможность для того, чтобы проявиться, что-то вырисовывается…

Я сослужил Святейшему, приглашавшему московских священников на сослужение с собой в соборах и храмах Москвы, в храме Христа Спасителя и, конечно, в соборах Кремля, где службы были наиболее торжественными и прочувствованными, потому что молиться среди гробниц московских святителей, в таких местах, где всё дышит историей нашего отечества, нашего Православия, всегда очень важно. При этом я наблюдал за тем, как Святейший служит, и меня всегда вдохновляла его манера служить Божественную литургию, строгая с одной стороны, с другой — конечно, очень торжественная, но одновременно и глубоко интимная, то есть и уставная, и личностная. Такое удивительное сочетание внутренней сосредоточенности, торжественности и трепета было в молитве Святейшего. У него голос прерывался, я помню эти моменты; он прерывался во время Евхаристического канона, потому что Патриарх всегда служил Божественную Литургию с глубоким чувством священнического восторга.

И конечно же, для меня Святейший останется ещё и тем человеком, при котором — и без всякого сомнения усилиями которого, его личной инициативой и глубокой молитвенностью — было совершено прославление новомучеников и исповедников Российских. Было понятно и очевидно, что этот человек всегда и глубоко почитал подвиг новомучеников и нёс его в своём сердце. Те прославления и те акты памяти, которые совершил Святейший, говорят о его глубокой молитвенной связи с его святыми предшественниками, священномучениками и Патриархом Тихоном, которого он очень любил и почитал. А его особенное служение в Бутове, среди сонма всего духовенства Москвы и Московской области, прямо на полигоне, на поле, — это всегда было действительно торжеством, и не зря он любил туда приезжать именно в Пасхальные дни.

Протоиерей Александр Агейкин

5 декабря… Рано утром мне сообщил об этом трагическом событии, тогда еще викарий Московской епархии, а ныне епископ Пятигорский Феофилакт. Поэтому я сразу поехал в Храм Христа Спасителя готовить все к прощанию со Святейшим. Там я провел, не выходя из храма, несколько суток.

Я начинал свое служение в Переделкино — сначала устроился после университета работать простым сторожем, потом был рукоположен во диаконы.

Через полгода после хиротонии, в 1996, я стал служить в кремлевских соборах и служил в них в течение пяти лет на всех патриарших службах. Когда в 1999 году я еще в качестве студента Свято-Тихоновского института ездил на миссионерский фестиваль в Лесосибирск, один тамошний диакон (теперь он уже священник) спросил меня: «А вы хоть раз с Патриархом служили?» — «Конечно, служил», — я даже удивился вопросу. — «А сколько?» — «Не знаю, не считал… Раз пятьсот, наверное». — «Да что вы! — поразился он. — Я бы умер после первой же службы от страха и трепета».

Я задумался. Быть рядом с патриархом — это ответственно, трепетно и почетно. Дается это не по нашим заслугам, а привлекает нас святительская любовь.

Мы беседуем в храме Христа Спасителя, восстановленном и построенном, как и многие другие храмы и обители нашей земли, его трудами и попечением. Нет ни одного уголка в этом соборе, который бы он не знал. Обошел его весь, даже поднимался под своды, чтобы посмотреть, как работают художники.

Каждый клирик храма Христа Спасителя поставлен сюда именно нашим блаженно почившим первым после восстановления настоятелем — Святейшим Патриархом Алексием. Каждого из нас (пять священников и четыре диакона) он сам подбирал, относился к своим клирикам очень трепетно. Он хорошо знал клир Москвы (процентов восемьдесят прошло через возложение его рук) и, отметив для себя по одному ему известному критерию какого-нибудь священника или диакона, переводил его в свой кафедральный собор.

Думаю, в веках запомнят Святейшего Патриарха Алексия как восстановителя и возродителя храма Христа Спасителя.

Трепетное отношение к возрождению святынь Святейший пронес все девятнадцать лет своего служения.

Патриарх Алексий никого не обделял своей любовью — ни клириков, ни облеченных властью, ни простых мирян. Но особенно чутко он относился к женскому монашеству. На это теплое отношение повлияло то, что начало служения Патриарха проходило в Пюхтицкой обители.

Мужчины еще могут сами за себя постоять, говорил он, а женские монастыри надо опекать. Всегда он вставал на сторону беззащитных монахинь, относился к ним как отец.

Самыми яркими, наверное, можно назвать воспоминания о тех моментах, когда Святейший Патриарх Алексий чувствовал проблемы со здоровьем. Он в эти минуты всегда стремился в храм, на богослужения. Иногда, перехитрив врачей, он приезжал в Храм Христа Спасителя на Великопостные богослужения, сидел в алтаре и молился. Мало кто из прихожан знал, что он в алтаре и молится вместе со всеми. Яркими воспоминаниями можно назвать те минуты богослужения, которые мы могли с ним разделить, его молитвенный ритм, либовь к храму. Что можно сказать о том — кем он для меня остается? Ведь все мое формирование, как христианина, а далее, как служителя Церкви, проходило в период его Патриаршества, его преданного служения Церкви. Он для меня останется всегда источником того Света, который я от него воспринял, которым, можно сказать, я согрелся!

Священник Алексий Тимаков

Древние китайцы считали величайшим несчастьем жить в эпоху перемен… А если к тому же не просто жить в эту самую эпоху, а волею Божией стать кормчим, которому поручено проведение огромного церковного корабля (и даже скорее флотилии) через неожиданно встречающиеся отмели и рифы на неизведанном фарватере? И команду на эту флотилию приходится набирать даже не просто из рядовых матросов, а зачастую из людей, которые и в штиль на корабельной палубе толком не побывали…

Боюсь, что при оценке деятельности такого капитана, тем более с близкого расстояния, всегда будут преобладать эмоции. Но, может быть, именно сердечность моего отношения к Святейшему Алексию и позволяет мне выразить свою благодарность и признательность Первосвятителю, возложившему руки на мою голову и возведшему меня благодатию Божией в сан священника.

…Очень многие отмечали, что Патриарх отличался уважительным отношением к людям. Не только к любому священнику и диакону, то есть к своим подчинённым, но и к любому человеку Святейший обращался исключительно “на Вы”. А такая деликатность в наш век дорогого стоит.

Патриарх Алексий принадлежал к поколению клириков, пережившему сталинские и хрущёвские гонения и самим фактом выбора своего поприща выказавшему предпочтение Голгофе, а не спокойному житию. Представители этого поколения духовенства, ставшие депутатами первого перестроечного совета, не считали это своим основным местом работы (хотя это и сулило огромные выгоды), а в первую голову определяли себя священнослужителями. Затем они и вовсе безболезненно отказались баллотироваться. Являясь потомственным пресвитером, Патриарх ценил Божий дар священства очень высоко, повторяя, что прежде всего он священник и лишь потом администратор. Это проявлялось и в его, можно сказать, постоянном стремлении к литургическому служению, что немыслимо без любви к службе Божией. А литургисать столько, сколько Святейший, не решаются даже очень многие молодые священники, ибо это великий труд, и подвижническое служение Его Святейшества стало достойным примером для всех, кто стоит перед Престолом Всевышнего. Будучи Правящим архиереем Москвы, Святейший Алексий практически до последнего времени считал своим долгом лично рукополагать во иереи всех московских ставленников и лишь в последние года два, уступая немощи, стал предоставлять такую честь своим викариям. Не будем забывать, что свою последнюю Литургию Святейший отслужил накануне своей кончины, то есть ушёл он действующим Первоиерархом.

Возведённый в епископское достоинство волеизъявлением Патриарха Алексия I, Алексий II так воспринял богослужебную традицию, что очень многие отмечали сродство двух Первосвятителей, а один из московских благочинных с грустью проронил, что с уходом Второго закончилась эпоха, ознаменованная личностью Первого. И дай Бог, чтобы неизбежные изменения ни в коем случае не коснулись молитвенного настроя Церкви…

Когда отпевают священника, глава его закрыта воздухом, который используется во время Литургии для покрытия Даров, приготовленных на проскомидии. В этом смысле его лицо является даром Богу и знаком того, что священник не один предстоит на Божьем суде, но вместе со всеми, кого вёл по жизненному пути. Именно они представляют и того, кто предстоит Престолу, и тот Суд, который ожидает пастыря. И если средства массовой информации свидетельствуют, что таких проводов Россия не помнит[1], то это тоже дорогого стоит. Бросалось в глаза искреннее, человеческое отношение к усопшему.

Могу говорить только о том, свидетелем чего был сам. Весть о смерти Патриарха застала меня на экзамене в Свято-Тихоновском университете. Сидевший рядом со мной один из московских церковных ктиторов, приняв телефонограмму, вскочил в полной растерянности и почти прокричал на всю аудиторию: “Патриарх умер!”. Во всём его голосе и внешнем виде чувствовалось неподдельное личное горе. На моём мобильнике за считанные мгновения отразилось огромное количество вызовов и sms-сообщений, звонили даже из Киева. Да и у всех остальных присутствовавших телефоны разрывались, — такова была первая мгновенная реакция. Все тут же встали и с глубоким и искренним чувством пропели Вечную память.

Количество народа в ту рядовую пятницу в храме во время вечернего богослужения было значительно больше обычного. Самый главный вопрос, интересовавший всех присутствующих, — будут ли уже сегодня поминать Патриарха. Один довольно пожилой мужчина — казалось по виду, что он впервые переступил порог храма, — торжественно нёс свечку и, озираясь по сторонам, спрашивал у всех, где тут можно за Патриарха её поставить? Ведь не возникло же у него сомнения, что именно в храме Божьем он сможет отдать свой долг человеку, возглавлявшему Русскую Православную Церковь. И таких всколыхнувшихся людей, я уверен, была масса не только в Москве, где существовала возможность непосредственного прощания, но и во всех других городах и весях нашей страны. Значит, религиозное чувство не выхолощено из душ людей, прошедших советскую школу воспитания, даже если они не нашли дорогу к храму… А нескончаемые очереди в промозглую погоду, и днём и ночью тянувшиеся к храму Христа Спасителя, свидетельствуют о том, что людей туда привело личное отношение к усопшему, личная благодарность за тот труд, который он поднял на свои рамена за время своего служения.

Провожали Святейшего и православные, и инославные, и атеисты — и все говорили о личном к нему отношении. А это означает, что его личность и его дела сфокусировали в себе некий центр притяжения для всего народа. Равнодушных не осталось. Профессор С. А. Фролов, человек нецерковный, говорил, что очень хорошим и добрым человеком был наш Патриарх судя по тому, что не поленился он навестить своего водителя в той клинике, в которой трудится Сергей Алексеевич, и при этом долго расспрашивал докторов, отнюдь не формально интересуясь всеми подробностями лечения. А ведь Его Святейшество, как утверждают многие из знающих людей, всегда обязательно сам просматривал всю документацию, то есть хоть и утверждал, что администратор он лишь во вторую очередь, но к этим своим обязанностям относился крайне серьёзно. И такое свидетельство о заботе к людям из уст человека нецерковного тоже дорогого стоит.

Вся страна простилась с Патриархом, вся страна выразила ему огромную благодарность и признательность, вся страна склонила голову перед значимостью личности Святейшего и той Церкви, достойным Архипастырем которой он был. Дать взвешенную и трезвую оценку личности Патриарха и его эпохе возможно будет только лет через пятьдесят, когда с большого расстояния лучше будут видны масштабы свершившихся дел. Недаром вопросы о канонизации в Православной Церкви детерминированы именно этим сроком. К этому времени иссякают эмоции, ибо практически все лично знавшие того или иного человека уходят в путь всея земли. Но наши нынешние сердечные оценки, надеюсь, не потеряют своей значимости, так как вырываются из недр души.

Иеромонах Димитрий (Першин)

Расстояние между нами и Святейшим Патриархом Алексием II стало иным: пространство и время отошли в прошлое, и теперь только от нас зависит то общение с почившим Предстоятелем, которое ныне совершается в молитве и литургии, а во всей своей полноте станет возможным в день Пасхальной встречи всех усопших и живых.

В надвременной перспективе уже по-другому воспринимаются ситуации, в которых действовал и принимал решения Патриарх. Вот лишь несколько воспоминаний.

Молитва о наводнении

10–11 января 1991 года, Ленинград, не предполагающий, что уже в сентябре он вновь станет Санкт-Петербургом, Казанский собор, ещё не освобождённый от экспонатов музея атеизма — идолов и антихристианских экспозиций, и новость, облетевшая весь Советский Союз, — в запасниках собора найдены мощи преподобного Серафима Саровского, Чудотворца. Их передают Церкви.

Святейший подписывает акт, музейные работники вручают ковчег Патриарху, тот благодарит их за то, что их трудами и заботой эта святыня была спасена от осквернения и уничтожения. Хлопки вспышек, суета телевизионщиков…

В те дни крепость святого Петра готовилась к наводнению. Незадолго до приезда Святейшего Нева поднялась, до затопления оставалось менее метра. По радио давали ежечасные сводки. Но сразу после передачи мощей и молебна у них уровень воды начал снижаться, атеисты были поставлены перед очередным фактом, а Александро-Невская Лавра собрала в своих стенах почти всё духовенство Северо-Запада России. Некоторым, как, например, игумену Андронику (Трубачёву), тогда наместнику Валаамского монастыря, пришлось добираться на вертолете. Несмотря на слякотную погоду — внезапная оттепель слизывала снега — на улицах и площадях по ходу перенесения мощей — множество людей с детьми и младенцами. Стоят часами, чтобы приложиться к святыне.

В Александро-Невском соборе Патриарх совершает Божественную литургию. Он радостен, сосредоточен и сдержан. Причастников очень много, штатных священников не хватает, и батюшки-гости выходят исповедовать народ. Чиновники растеряны: такого торжества Церкви никто не ожидал. Журналисты осваивают новую тему: Православие разворачивается в событийный ряд, который уже не покидает новостных лент. Мощи преподобного Серафима начинают свой путь по России.

В тот приезд Святейший останавливается в гостинице “Ленинград”, в фойе которой меня подвели к нему. Памятно благословение Святейшего — широкий плавный взмах и внимательный взгляд, вопрос, как зовут, напутствие. Он проходит к лифту, двери затворяются, а меня перестает мучить вопрос, правильно ли я сложил руки и т. п. Вопросов больше нет, тишина.

Чётки, внимание, мир…

1992 год, осень, резиденция Святейшего в Чистом переулке. Встреча с Патриархом. Мы — журналисты-второкурсники МГУ из группы церковной журналистики. Нас двенадцать и нам по девятнадцать. Спрашиваем о разном; мои вопросы по большей части проблемные, например, о том, что заявления некой крайне агрессивной организации дискредитируют Церковь, искажают образ Православия для людей, которые судят о нём по этим заявлениям, — и какова же будет реакция Священноначалия? В общем, 19-летняя шелупонь учит Святейшего Патриарха, который был более чем в три раз старше, как управлять Церковью. Хороший повод дать ремня.

Врезались в память чётки, которые перебирал Патриарх, спокойные ответы, полное отсутствие раздражения, внимание. Целый час Святейший слушал своих гостей, пояснял свою точку зрения, фиксировал проблемы, сам интересовался нашей жизнью. В конце — благословил и подарил каждому икону Воскресения Христова, освящённую в Иерусалиме.

Мудрый, мирный и терпеливый Патриарх.

А проблемы как-то вдруг сами собой отошли в сторону.

Пасхальные дары

А с 2006 года Синодальный отдел по делам молодёжи Московского Патриархата начал “дарить” Патриарху следопытов — на Пасху и к Рождеству. В последнюю Пасху было так: храм Христа Спасителя заполнен московским духовенством. Отошла пасхальная вечерня, и все батюшки, слегка покачиваясь под тяжестью громадных букетов, потихонечку выстраиваются в очередь и идут вручать эти букеты и праздничные пасхальные яйца своему Правящему епископу и одновременно Предстоятелю Церкви. Но среди пальмовых ветвей и голландских цветов мерцают яркие синие пятна — это православные следопыты в скаутских галстуках и парадной синей форме с нашивками. Каждый из них тоже надеется подарить Патриарху свой букет и яйцо. И конечно, они побаиваются, волнуются и по мере приближения к Святейшему теряют дар речи.

А тот, напротив, улыбается, благодарит, благословляет и успевает сказать несколько слов подошедшему к нему подростку. Совершенно потрясённые добротой и тёплой человечностью Патриарха, они проходят и в хорошем смысле взрослеют на целых полчаса. В тот понедельник, когда гроб с телом почившего находился в храме Христа Спасителя, наши православные следопыты, не сдерживая слёз, прощались со Святейшим, прикладывались ко гробу и, как умели, молились о его упокоении.

В годы, когда в нашу страну вновь вернулась свобода, Предстоятелем Русской Церкви оказался человек, у которого был уникальный опыт церковной жизни, поскольку детство и молодость его прошли в гораздо более свободной, нежели СССР, Эстонии (за вычетом лет фашистской оккупации).

Надо полагать, в этом был Промысел Божий.

Вечная память новопреставленному Святейшему Патриарху Алексию!

Марина Журинская (+2013)

Восемнадцать лет

Очень уместно и правильно считать, что жизнь и деяния человека нуждаются во временной удалённости, дабы можно было увидеть их в их истинном масштабе. Но ведь удалённость на шкале времени может отсчитываться и в другую сторону.

Попытаемся вернуться в мыслях к самому началу 1990 года, вспомнить, как мы тогда жили, и задать себе серию вопросов[2].

Могли ли мы представить себе, что вскорости Ленинград станет Санкт-Петербургом, что в Свято-Иоанновском монастыре на Карповке будут покоиться мощи святого праведного Иоанна Кронштадтского, а мощи преподобного Серафима Саровского будут извлечены из недр музея атеизма и переданы Церкви, дабы обрести себе место в Дивееве, и сам Саров вернёт себе это своё имя, освободившись от псевдонима “Арзамас-16”, а музей атеизма официально будет вновь называться Казанским собором (неофициально назывался всегда) и в нём будут совершаться богослужения?

Кто мог тогда думать о богослужениях в кремлёвских соборах, в Покрове на Рву, в других старых московских храмах?

О паломничествах и крестных ходах к святыням Православия?

О пребывании в храме Владимирской иконы Божией Матери?

О том, что по благословению Первосвятителя московские храмы будут открыты целыми днями — и на Пасхальных службах мы будем причащаться, хотя раньше это, мягко говоря, не приветствовалось?

О том, что по молитвам и мудрым словам Святейшего Патриарха будут засыхать на корню гражданские нестроения?

О том, как страшный забор, ограждавший Бутовский полигон… не исчезнет, нет, а станет оградой храма (а потом и двух) в честь Новомучеников и исповедников Российских, тысячи которых будут прославлены, а ежегодные службы под небесным кровом соберут в сослужение Святейшему сотни священников и тысячи исповедующихся и причащающихся мирян?

О том, что как-то в одночасье (это для нас — в одночасье, а сколько было положено трудов и молитв, знает лишь Господь) рассеется рознь между двумя ветвями русского Православия, — рознь, которая казалась уже вековечной и неистребимой?

Наконец, о том, что хлынет поток православной литературы (честно говоря, отчасти несколько излишне бурный) и что считать все православные периодические издания нужно будет уже с помощью интернета и калькулятора, равно как и радиостанции (и просто время и волны, выделенные на светских радиостанциях)?

Мы жалуемся, что мало у нас эфирного времени на телевидении, что в общем-то правда. А могли ли бы мы себе тогда представить, что оно вообще будет?

Представить это себе для человека того времени (уже можно сказать так) было немыслимым.

А сейчас это есть, и мы уже привыкли, и только слегка ворчим, что всего мало, а из того, что есть, не всё по душе. Это вполне может быть правдой. Но допустим: в 1990 г. родился человек. Сейчас ему 18. Он что, уже полностью сложившаяся личность?

Нужно различать народ и народ: тот, именем которого манипулируют ораторы, и тот, который живёт себе потихоньку (или не потихоньку, но как-то всё равно наособицу). Так вот, именно этот народ хоронил Патриарха всея Руси как своего, не сетуя на непонятность церковнославянского титулования, а своим отношением показывая, что это значит всей России. С ним прощались и неверующие, и нецерковные, и инославные, и иноверцы, — не всегда “работают” эти наши классификаторы…

Сколько было споров и недовольств по поводу восстановления храма Христа Спасителя! Но вот когда я, выйдя из метро, впервые его увидела, я оцепенела. Большая часть моей сознательной жизни прошла здесь: училась в “старом” Университете на Моховой (так мы и говорили, для нас не существовал проспект имени чего-то, — а чего, я уже забыла), долгие годы работала в Институте языкознания на Волхонке. Насколько иной могла бы быть моя жизнь, если бы он всегда здесь стоял… Это была горькая мысль, но вслед за ней пришла радостная: зато для ныне молодых так и будет.

Сравнительно недавно мне пришлось пару месяцев провести в больнице; не самое лучшее времяпрепровождение. Правда, в любое время может придти священник со Святыми Дарами, и не только беспрепятственно пропустят, но и утренние процедуры могут отменить, и выделить пустующую палату. Но есть и каждодневное утешение: храмы. Больница на Садовом кольце, окна палаты выходят к центру. Совсем рядом — Троица в Листах. Слышны колокола, и воскресным утром кто-то в палате крестится под их звон и достаёт молитвенник. Если очень высунуться направо, то тут вам и монастыри, Рождественский и Высоко-Петровский. А прямо — Сретенский. А дальше — храм Христа Спасителя. А ещё дальше — купола кремлёвских соборов.

С высоты десятого этажа многочисленные помпезные новостройки центра как-то теряются, а вот купола храмов выделяются чётко и ярко. Москва обретает вид жилого и живого города. Легко себе представить, как на вопрос, как пройти, может последовать ответ: “Идите прямо, там слева увидите красивый красный храм; заверните за него и идите до беленькой маленькой церкви, а там вам направо”.

Очень красиво сказал Высоцкий: Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал. Это хорошая поэзия, но по правде, наверное, это делают для того, чтобы мы чаще “замечали” Господа. Будем смиренными и признаем, что нам это нужно. Будем разумными и признаем, что мы не выше золочёных куполов.

И будем хранить в памяти 1990-й год, чтобы чаще замечать, что было сделано при Святейшем Патриархе Алексии.

Георгий Гупало

Многие близкие к Патриарху люди знали, что он тяжело болеет. Чувствовали приближение смерти. Судя по всему чувствовал ее дыхание и сам Патриарх. Об этом говорят письма, посланные из Германии людям, которые его окружали последние годы. Письма дошли до адресатов, когда Святейшего уже не было в живых. Я читал одно из них. Может я ошибаюсь, но такое ощущение, что Святейший чувствовал свою скорую смерть и передавал последние наставления.

Были опасения, что он умрет осенью. Но все равно смерть стала неожиданностью. Довольно бодрое возвращение после лечения вселило некоторую надежду, но нить внезапно оборвалась.

Я был тогда в Болгарии, на Софийской международной книжной выставке. Мне позвонили из Москвы и сообщили, что Святейший скончался. Спустя несколько минут новость объявили наши СМИ и руководство русской делегации приняло решение устроить мемориальный стенд с фотографией Патриарха. Все были очень взволнованы, все переживали случившееся, без преувеличения могу сказать, что переживали как потерю близкого человека. Хотя мало кто с ним был даже знаком.

Спустя несколько часов множество болгар понесли цветы к русскому стенду, весь день мы принимали соболезнования от посетителей выставки. Надо заметить, что Церковь в Болгарии не пользуется особым уважением в обществе. Равно как нет сейчас большого уважения к России. Большая часть молодежи смотрит на Запад и с ним связывает будущее своей страны. Русский язык и культура почти забыты и только небольшая часть старшего, уходящего поколения чувствует свою родственную связь с нашей страной. Потому особенно трогательно было видеть детей и студентов, приносящих цветы к стенду. Видно было, что имя Святейшего Патриарха Алексия было известно простым болгарам и его образ вызывал уважение в довольно большой части болгарского общества.

…

Я много раз видел Святейшего, общался с ним и каждый раз это была волнительная встреча. Он обладал удивительным даром общения с людьми: никогда не создавал дистанцию в общении с собеседником, всегда было такое чувство, что разговариваешь с простым и добрым сельским батюшкой, хотя и очень образованным, с невероятной памятью на имена и лица. Простота и доступность, аристократизм в манерах и уважительное отношение к собеседнику — вот, что осталось в памяти от этих встреч.

Я много путешествую, встречаюсь с разными людьми, бедными и неизвестными, с высокопоставленными чиновниками и бизнесменами. И всякий раз, когда разговор заходит о Церкви, все вспоминают Патриарха Алексия. Вспоминают его визиты в регионы, общение, какие-то ситуации. Просто невероятное количество историй я слышал за свою жизнь. И никто ни разу не рассказал что-то дурное о Патриархе. Только хорошее, только с любовью и глубочайшим уважением. Видно, что его уход стал невосполнимой потерей для многих. Две истории расскажу. Однажды я был в одном исламском духовном институте в иранском городе Кум и общался с ректором вуза. Ну никак я не мог представить себе, что он заведет разговор о Патриархе Алексие, будет рассказывать о своей встрече с ним и какое огромное впечатление произвела она на ректора. Очень необычно было слышать слова о великом праведнике и святом человеке от ректора исламского вуза в далеком Иране.

Как необычно было видеть некоторых очень высокопоставленных чиновников России, которые приезжали в ХХС проститься с любимым Патриархом перед его отпеванием. Я видел некоторых самых влиятельных лиц нашей страны, которые едва сдерживали слезы, видел их жен, которые не смогли сдержать слез. Это было не напоказ. Не для камер или журналистов, которых даже не было вокруг в это время. Я стоял тогда у гроба и думал: сколько же любви и радости подарил Патриарх людям, для скольких людей он стал отцом и мудрым наставником, настоящим духовным авторитетом. А ведь вроде и не делал ничего. Никаких реформ и перемен, никаких громких слов не говорил. Просто был человеком на месте, которое ему даровали Небеса.

Помню спустя несколько дней я встретился с одним высокопоставленным человеком, воспитанным в старой советской традиции, который не обрел веру, к Церкви относится с недоверием, но Патриарха Алексия почитал. Мы выпили с ним по рюмочке за упокой Алексея Михайловича. Так по-советски он привык его называть. Было видно, что и для него эта потеря была горькой.

Святейший Патриарх оказал большую честь нашему издательству: все наши книги получали от него благословение на издание. Только издательства ставропигиальных монастырей и издательство ДАРЪ имели такую привилегию. Это не только большая честь, но и ответственность. И я надеюсь, что мы своим трудом не подвели доверие Патриарха. Одной из последних бумаг, который подписал Святейший при жизни, стал издательский план нашего издательства. Больше полугода после его кончины выходили книги с грифом Патриарха. Он вообще был книжным человеком, для него православные книги были важной формой проповеди, он понимал и часто говорил, что важнее не количество книг, а их качество. Он не успел и не мог уже начать реформы отрасли, но на мой взгляд, своим отношением к книге сделал для нас, издателей, очень много. Своим неравнодушием, своей молитвой, своим сердечным участием ко многим издателям и вниманием к их трудам. Такого внимания и любви сейчас не хватает.

В последний раз я видел Святейшего Патриарха на Пасхальной службе в Храме Христа Спасителя. Я стоял недалеко от западных врат. Когда начался крестный ход и служащее духовенство выходило из храма, Святейший заметил меня в толпе, улыбнулся своей мягкой улыбкой и поклонился. Для многих вокруг это приветствие было неожиданным, хотя Патриарх часто здоровался и кланялся знакомым людям, некоторые решили, что я какой-то большой чиновник или известный человек. Им даже в голову не могло прийти, что перед ними всего-навсего руководитель маленького издательства православной литературы. Та улыбка и поклон Патриарха останутся со мной до конца дней. Они как лучик света согревают сердце, наполняя его тихой радостью от встречи со светлым и благородным человеком.

Владимир Легойда

В моей жизни было всего несколько встреч со Святейшим Патриархом Алексием, и все они вспоминаются сегодня с особенной теплотой и тихой радостью. Самой дорогой для меня, конечно, стала встреча, на которой Святейший подписал указ о строительстве храма при МГИМО.

Когда инициативная группа по созданию храма собралась впервые, мы хорошо понимали, что нам предстоит долгий и непростой путь, связанный с получением земли, сбором средств на строительство храма, самой постройкой и прочими заботами и хлопотами, неизбежно сопровождающими любое подобное дело. И всё-таки самым главным было получить благословение. И вот 13 апреля 2005 года основная часть инициативной группы во главе с ректором МГИМО А. В. Торкуновым отправилась на аудиенцию к Святейшему Патриарху в Чистый переулок. Все мы очень волновались, — и потому уже, что предстояла встреча со Святейшим, а так как нам предстояло обсудить весьма непростой вопрос, то и переживали мы вдвойне. Волновался даже наш ректор, которому, казалось бы, чего переживать: ему ведь доводилось принимать в МГИМО и министров, и президентов, и королей… Мы прибыли, когда у Святейшего заканчивалась предыдущая встреча. Потом нас проводили в комнату приёмов и попросили немного подождать. Всё было очень чинно, спокойно и даже торжественно. Через несколько минут ожидания двери открылись и вошёл Святейший Патриарх. Мы подходили под благословение, и уже тогда я почувствовал, что волнение начинает проходить. Святейший благословил каждого и предложил нам садиться. Когда началась беседа, я вдруг понял, что волнение полностью исчезло: синдром больших и важных кабинетов, в которых трепет обычно лишь нарастает в присутствии их хозяев, здесь явно не работал. Было очень спокойно и радостно. Патриарх внимательно выслушал нашу просьбу и сказал, что считает строительство такого храма очень важным и благословляет учреждение Патриаршего подворья со строительством храма во имя святого благоверного князя Александра Невского, покровителя дипломатов.

Отведённые протоколом двадцать минут пролетели очень быстро, но Святейший продолжал беседовать с нами, расспрашивая об институтской жизни, о том, чем живёт молодёжь и, конечно, о том, как родилась наша инициатива и насколько в ней принимают участие студенты. Мы передали Святейшему несколько экземпляров свежего номера “Фомы”, и ректор попросил Патриарха об интервью нашему изданию. Святейший согласился и тогда я, осмелев, спросил: “Вы обещаете, Ваше Святейшество?”. — “А разве Вы не знаете, что обещанного три года ждут?”, — уточнил, засмеявшись, Патриарх. Я сказал, что мы готовы ждать и больше (интервью вскоре состоялось). Мы ещё говорили о разных вопросах и вдруг (как мне показалось) Святейший стал говорить о том, как важно, чтобы храмы были открыты — в прямом смысле, чтобы любой желающий мог войти в храм и помолиться, когда у него возникнет такая потребность. Что ситуация, когда храм открыт только на время богослужения или тем более только воскресного богослужения — неправильная, ненормальная ситуация, которая, увы, сегодня стала чуть ли не нормой. Было видно, что Патриарх говорил о том, что очень сильно его заботит и что он давно пытается изменить, но пока не получается.

…А ещё в памяти сохранилась одна маленькая, быть может, совсем незначительная, но очень человеческая и какая-то трогательная деталь. Когда Святейший подписывал документ об учреждении подворья, он, взглянув на нас и, улыбнувшись, сказал: “Я подпишу завтрашним числом. Не все любят сегодняшнее”.

Вот таким мне запомнился Патриарх Алексий: радостным, светлым, понимающим и близким. Настоящим пастырем и Предстоятелем Церкви — не учреждения, но собрания верующих.

Наталья Лосева

5 декабря 2008 года я очень хорошо помню… В этот день на Старой площади назначили какое-то совещание для топ-менеджеров СМИ. Мы стояли в длинной унылой очереди на контроль, когда мне пришло сообщение. Это было неожиданно и как-то очень больно. Я всегда любила патриарха Алексия, относилась к нему очень лично, очень трепетно.  Помню, что казалось странным, что вот,  горе такое, а люди – взрослые солидные дядьки с портефлями – стоят, шутят, смеются, обсуждают рутинное. Я развернулась и поехала в редакцию. По дороге звонила Андрею Золотову, который  был в это время в Канаде и там было наверное  3 или 4 утра, разбудила его, попросила сделать материал, понимая, что мало кому  удастся написать актуально, но тихо и глубоко.

Первая встреча… Это было в 2011 или 2002 году, он приехал к нам в «Известия» в день своего рожденья. У них с Кожокиным (тогда главный редактор «Известий») день рожденья в один день. Это была суббота, очень узкий состав, стол с печеньем. Было ощущение буквальное «наш дедушка пришел»- настолько домашним, искренним, очень мирным и добрым оказался патриарх. Вообще, есть  наверное два  лучших и самых точных слова, описывающих его: светлый и добрый. В самом глубоком, содержательном и метафизическом их значении.

Потом мы много раз встречались в разных обстоятельствах: он любил приезжать к нам в Татьянинский храм 25 января, на каких-то мероприятиях, случайно. И везде ощущение вот этой чистоты и сердца… Помню очень трогательный момент: он служил на Преображенье в Оптиной, было очень жарко, душно в храме и в какой-то момент, когда патриарх вышел на крыльцо, он очень неформально снял клобук и платком отер голову. В этом было столько человека и про человека. Потом улыбнулся и благословлял детей долго, бесконечно, пока «не кончились» .

Святейший навсегда — образец и урок любви. Физически ощущаемой. Он был абсолютно человеком, без пьедестала, без надрыва и в  то же время примером какой-то небытовой, небесной  совершенно любви. Я верю, что рано или поздно он будет прославлен как святитель. Скучаю по нему и часто  заезжаю в Елоховский  – поговорить…

Наталья Сухинина

18 июля 1990 года, в день обретения мощей преподобного Сергия Радонежского, в Троице-Сергиевой Лавре меня, тогда успешную журналистку газеты ЦК КПСС «Рабочая трибуна», Святейший Патриарх Алексий II благословил отправиться в паломничество. В Иерусалим. Пешком…

Мной тогда руководило желание сделать «эдакий материал», который всех сразит — наповал. И только поэтому я решилась на такую авантюру. Именно авантюру, потому что тогда, в 1990-м году между Израилем и нашей страной ещё даже не существовало дипломатических отношений. И я пошла в страну, с которой даже государство еще не выстроило официальных отношений.

Но главное в этой истории то, что тогда, в покоях Патриарха, я еще не знала, что Святейший благословил меня не только на пешее паломничество, но и на новую жизнь. Не знала, что вернусь на Родину уже совершенно другим человеком. Никогда не забуду той минуты, когда увидела Святейшего, его строгие глаза, мягкую улыбку, услышала его твёрдый голос. Он говорил мне, но как будто не только для меня: «Русские паломники всегда ходили к святым местам. Но семьдесят лет туда путь закрыт. Дай Бог, чтобы у вас появились последователи. Много последователей, потому что путь ко Гробу Господню — это путь к духовному возрождению».

Потом было ещё много этих дорогих сердцу встреч. Но в память особо врезались две — та, самая первая, и последняя.

Был угрюмый, холодный, мокрый день. Наши дела вдруг измельчали почти до бессмысленности. Стрелки часов будто замедлили свой ход, устыдившись суетливого бега. Время стало сдержанным. В этот день мы хоронили нашего Патриарха. Казалось, сама природа оплакивала его уход вместе с нами. Мы шли и шли к Патриарху: днём, ночью, ранним утром, опять ночью…

И стоя в этой бесконечной очереди, я вспоминала — вспоминала его добрый, мудрый взгляд, его мудрость и то, как он молчаливо нёс свой подвиг молитвы и терпения. Подвиг терпения Святейший понёс сполна. А справедливый Божий суд всё расставляет по своим местам. Длинная, нескончаемая очередь к Храму Христа Спасителя. Похороны Патриарха? Нет. Проводы в Небесное Царство. И наше прощание с Праведником.

Инокиня Ксения (Чернега)

Поступив на работу в Московскую Патриархию в 2004 году, я нечасто виделась со Святейшим Патриархом Алексием. Однако редкие встречи с ним оставили глубокий след в моей душе.

Каждый верующий испытывает благоговение к Первосвятителю, даже не общаясь с ним и не зная его. После знакомства с Патриархом Алексием это чувство у меня стало еще глубже.

Я помню ощущение праздника, детской радости, которое охватывало меня после встреч со Святейшим и надолго оставалось в моей душе. Я ждала этих встреч, как ребенок ждет Рождества Христова или Нового года. Чем это объяснить? Не знаю. Но все в нем — манеры, слова с его характерным выговором буквы «л», улыбка, — было каким-то особым и очень располагало.

В беседе в ним почему-то хотелось открыть свою душу, поделиться сокровенным. Думаю, что Святейший Алексий несомненно имел редкий дар пастырства, который привлекал в нему людей.

Владимир Крупин

Мне дороги воспоминания всех встреч со Святейшим. Он по-особому смотрел на всех, очень по-доброму.

Как-то секретари правления Союза писателей оказались на приеме у Патриарха Алексия II. И один хороший поэт, редактор журнала, тогда еще совсем не воцерковленный, но испытывающий уважение к Патриарху, в своей речи назвал его «батюшка». Мы все, сидящие за столом, внутренне ахнули. А Святейший улыбнулся и сказал: «Батюшка — это хорошо. У нас на батюшках все держится». Я слышал, как сочувственно он отзывается о священнослужителях, о их проблемах, трудностях…

А что касается личного отношения: я очень благодарен Патриарху, что он благословил мою книгу «Православная азбука». Я был в первом совете возрождения храма Христа Спасителя. И с трепетом принял от него награду — орден святого благоверного князя Даниила Московского.

Святейший Патриарх Алексий был незауряднейший и нужнейшей для России личностью. Он пришел на капитанский мостик корабля Православия очень своевременно.

Даже если просто сравнить число храмов, которые действовали до его патриаршества и их число открывшихся во время его патриаршества! Открывались монастыри и храмы по всей России и в Зарубежье. Москва засияла и похорошела. И сколько он служил, сколько ездил по стране и миру!

Святейший Патриарх Алексий был величайший труженик и молитвенник. То, что он упокоился рядом со святым Алексием, митрополитом Московским, совершенно справедливо.

Сергей Харламов

О Святейшем Патриархе воспоминания у меня самые светлые.

Я познакомился с Патриархом Алексием, когда он еще был митрополитом Таллиннским и Эстонским. Помню, однажды пришел к нему на встречу и увидел на стене репродукцию моей работы «Молитва перед боем», вырезанную из «Комсомольской правды». Говорю: «Владыка, а ведь это моя работа!» Он улыбнулся в ответ: «А я думал — это репродукция картины художника XIX века».

В 1988 году в нашей стране отмечали тысячелетие Крещения Руси. В Великом Новгороде в Дни славянской письменности и культуры собрались писатели, ученые, государственные и общественные деятели, художники. Последние, в числе которых был и я, сделали там выставку, посвященную этому событию.

О православии тогда заговорили во весь голос на государственном уровне. На эти торжества прибыл Митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, будущий Патриарх Московский и всея Руси. Помню, что он и тогда производил впечатление человека, в котором присутствуют одновременно невероятная внутренняя сила и — безмерная доброта.

В мае 2000 года уже Святейшему Патриарху Алексию была вручена Международная премия имени М. А. Шолохова. Во главе комиссии (в которую входил и я) был Сергей Владимирович Михалков. Он зачитывал приветствие, в котором говорилось об огромном значении деятельности Святейшего для укрепления православия в наше трудное время, рассказывалось о книгах Патриарха об истории Церкви, о ее роли в становлении нашего народа. Затем Патриарху вручили диплом, знак лауреата премии и цветы. И — начался уже менее официальный разговор.

В мае 2000 года Святейший как раз вернулся из Японии. Он рассказал об этой стране, о том, что народ там живет скученно, что отношения между людьми очень дружественные, особенно уважительные — к детям, больным, старикам.

Потом принесли шампанское. Сергей Владимирович Михалков вдруг с грустью сказал: «Ваше Святейшество, мне уже 87 лет. Это немало. Как быть, как справляться с тяжестью, которую накладывает возраст?» На что Святейший, слегка воздев руки, ответил: «Вот и хорошо. Будем радоваться милосердию Божию!»

Анатолий Заболоцкий

Одна из моих встреч со Святейшим Патриархом Алексием II состоялась в Гостином дворе. Там проходила моя выставка, и один из работников Союза писателей предложил: «Сейчас будет проходить Патриарх, поднесите ему вашу работу — фотографию, где изображена старинная деревенская церковь — шатровый деревянный храм середины 19 века в деревне Межурки Вологодской области».

Я снял работу со стены и поднес Святейшему, который, в окружении большого числа людей, направлялся на какое-то выступление. Патриарх остановился и стал меня расспрашивать про эту фотографии, про церковь, которая там запечатлена. Он сказал, что такой вот старинный деревянный храм — большая редкость. «Храма, к сожалению, уже нет, он сгорел. Фотография сделана в семидесятые годы», — объяснил я. «Как жаль!», — расстроенно воскликнул Патриарх и попросил рассказать подробности.

Пока Святейший беседовал со мной, расспрашивал о деталях со знанием дела, с позиции очень тонко разбирающегося в нюансах церковной архитектуры человека, сопровождавшие его люди заметно нервничали — нужно было идти на выступление, а тут я со своей фотоработой… В заключение беседы Патриарх сказал: «Мы с вами еще поговорим об этом».

Во время встреч со Святейшим Патриархом Алексием II у меня сложилось о нем впечатление как о деятельном человеке, воплотившем светлый, высокий образ монаха.

Хорошо помню его взгляд — короткий, но четко и точно определяющий того, кто стоит перед ним. Святейший был большой человековед. Он сразу видел, кто чего внутренне стоит. И — был снисходителен к тому, что вокруг не так уж много по-настоящему глубоко воцерковленных людей. Ведь мы часто только учимся верить, жить церковной жизнью. Патриарх умел нашу неосведомленность, порой — даже незнание этикета незаметно и тактично сгладить, никогда не давая почувствовать собеседникам, что те в чем-то ниже его.

Патриарх располагал к себе. С ним хотелось делиться своими мыслями, рассказывать ему то, что тебя волнует. Было видно, что ему все интересно.

Константин Бенедиктов — руководитель художественной галереи «Феофания»

В феврале 2007 году мы открыли нашу первую галерею под названием «Феофания» на Чешском подворье при храме Святителя Николая в  Котельниках. Именно благодаря этому событию началось в мое «знакомство» с приснопамятным Святейшим Патриархом Алексием II. Это не было в прямом смысле знакомством, т.к. я никогда не был ему представлен и не обмолвился с ним ни одним словом. Настоятель подворья приглашал меня сопровождать его на Патриарших службах, куда его часто приглашали как представителя Митрополита поместной православной Церкви Чешских земель и Словакии. Я брал с собой камеру и пытался что-то снимать с довольно большого расстояния, в основном используя телеобъектив. Тогда мне стало отчетливо понятно, что тот его образ, который мы видели из официальной хроники, из телевизионной картинки и других СМИ, совершенно не раскрывает глубину его личности и служения.

С этого времени этот вопрос стал во мне жить. Единственное, что я мог тогда делать — всматриваться в него. А редкие удачные съемки мог спасти только редко заглядывающий в нужное время в Храм Христа Спасителя дневной свет (обычно световые условие съемки там очень тяжелые). Сложилось так, что через некоторое время мне выдали удостоверение внештатного фотографа Издательского Совета и я мог снимать тогда, когда были время и возможность и уже с другого расстояния и в алтаре. Иногда это были довольно частые съемки, как на Страстной и на Пасху 2008 года (это была его последняя Пасха), а иногда случались большие паузы. Такая пауза случилась и после поездки в Киев в конце июля того же 2008 года.

Это было очень напряженное время, очень хотелось тогда быть рядом с ним и хоть как-то (не очень понятно как) его поддержать. Мы не были в составе официальной делегации, но поехали с Мишей Масленниковым (известным теперь фотографом) своим ходом. Это была памятная поездка. Три очень важных и внутренне насыщенных дня в Киеве. Съемка потрясающего фестивального концерта на Крещатике (на который нас аккредитовал сам Юра Шевчук). Там можно было почувствовать наше общее единство с братьями из Украины и Белоруссии. Очень памятно, как тепло и искренне эта огромная толпа людей, края которой не было видно даже со сцены, приветствовала видео-обращение Святейшего. Тот вечер остался в памяти ощущением подлинного счастья от причастности к чему-то большому и подлинному. А на следующее утро была Литургия на Соборной площади Киево-Печерской Лавры. И это была моя последняя съемка при его жизни. Хотя казалось, что все еще впереди.

Только-только, где-то очень отдаленно и глубоко интуитивно, начинал проступать «метод», через который можно было бы приблизиться к раскрытию той задачи, которая передо мной встала. Во мне внутренне все время происходил заочный диалог с ним и, что бы я не делал (снимал ли пейзаж на Карадаге или готовил выставку в Феофании), хотелось делиться и посвящать ему. Весть о его кончине застала меня как раз в «Феофании». О этом стало известно из сообщений в интернете. И хотя по началу не было особых оснований верить этой новости т.к. ложные «вбросы» случались до этого неоднократно, внутри все оборвалось. Вечером того дня была первая встреча нашего Творческого объединения фотографов, которую мы не стали отменять, а посвятили его памяти…

Ярких воспоминаний у меня, пожалуй, несколько. Первая памятная встреча произошла так. Был официальный визит митрополита Чешских земель и Словакии Христофора в Москву. Его сопровождал в поездке архиепископ Оломоуцкий и Брненский Симеон (ныне местоблюститель предстоятельского престола Церкви Чешских земель и Словакии). Делегация почти на сутки задержалась в Пражском аэропорту из-за страшной пурги. Когда группа прилетела в Москву, владыке внезапно стало плохо, открылось внутреннее кровотечение. Он был госпитализирован в 5-ую Градскую Больницу имени Святителя Алексия. В один из дней настоятель нашего подворья говорит — бери камеру, поехали, сейчас Святейший приедет навещать владыку Симеона. Оказалось, что они однокашники по Ленинградской Духовной Академии.

Встречал Святейшего, конечно, весь персонал больницы, включая руководство, врачей и сестер. Фотографов нас было трое. Правда из «личников» никого, кажется, не было. Сняли проход Святейшего в палату. И они довольно надолго остались наедине. Встреча, показалось, затягивалась. И к тому моменту, когда охранник позвал «прессу», все куда-то разбрелись и у дверей оказался я один. Замешательство. Вошел. Очень небольшая скромная палата с иконкой в углу. Святейший сидел в кресле, а владыка Симеон напротив. Святейший попробовал встать, чтобы сделать общий с владыкой портрет. Но кресло было очень глубоким, а вокруг никого. Помог Святейшему подняться. Через некоторое время подошли другие фотографы и мы сделали то, ради чего нас позвали. Но эти несколько мгновений наедине и это прикосновение, очень памятны, как прикосновение к тайне этого человека, его жизни, истории дружбы через всю жизнь.

Чтобы рассказать о другой встрече, придется зайти несколько издалека. Памятный день Воссоединения Церквей я почему то не снимал, а смотрел дома по телевизору. Через некоторое время, уже в конце февраля 2008-го мы работали в храме Преображения Господня в Переделкино. И у меня для технических нужд была с собой камера. И вот кто-то сказал, что сейчас, перед приемом в резиденции Святейшего, в храм приедет митрополит Лавр. Конечно я взялся за камеру. Приснопамятный владыка с сопровождающими осмотрели храм, поклонились святыням, прошли в алтарь, где владыка поклонился престолу и образу Спаса Нерукотворного, вложенному туда Святейшим Алексием (Симанским). А потом всей делегацией служили панихиду на могиле митрополита Нестора (Анисимова), похороненного за алтарем храма — известного миссионера и некогда иерарха РПЦЗ, вернувшегося в 1946 году под юрисдикцию Московского Патриархата. И вот, казалось, теперь все только начинается, Церковь едина и еще есть время снимать эту нашу новую историю — митрополита Лавра, Святейшего… Все оказалось не так — это был последний день пребывания владыки Лавра в России в его земной жизни. Буквально через две недели он преставился в своей келье в Джорданвилле…

«Если ты не смог сделать хороший снимок — значит тебе не удалось подойти достаточно близко…» — Роберт Капа (фотограф).

Это был воскресный день — Неделя Торжества православия. Служба в Храме Христа спасителя. В тот день я дерзнул приблизиться к Святейшему на расстояние 35-и миллиметрового объектива. Приблизиться, чтобы услышать его молитву. Молитва — это было то, что в нем всегда поражало. Какая-то особенная внутренняя сосредоточенность в Евхаристии. Сосредоточенность, которой, пожалуй, я больше никогда не видел. И вот на Херувимской песни я подошел близко к жертвеннику с левой стороны от него и вжался в стену чтобы не мешать служащим и не быть замеченным. Святейший совершал проскомидию, поминая своих собратий-предстоятелей, своих предшественников, своих почивших родителей, близких, духовных наставников, друзей и чад. Его молитва, соединяла в пространстве алтаря — Церковь земную и Небесную. Она пронзала насквозь ощущением абсолютной реальности присутствия этих двух миров здесь и сейчас. Не помню нажал ли в тот момент, на кнопку спуска затвора, но фотографий с той службы, кажется, не случилось. По крайней мере я их не помню. А вечером того же дня стало известно о кончине митрополита Лавра. История замкнулась…

Еще одним памятным моментом была последняя Пасха Святейшего. Особый режим охраны. На службе присутствовали действующий президент и новоизбранный. И только после того как они уехали, мне позволили войти в алтарь и снимать. И вот уже на отпусте литургии, я стоял с правой стороны солеи, откуда кроме меня больше никто в этот время не снимал. В какой-то момент, мне показалось, что Святейший полуобернулся в мою сторону и на несколько мгновений зафиксировал взгляд в мою камеру, как бы помогая мне снять его портрет. Возможно, мне всего лишь показалось (ведь я не был в постоянном пуле его «личников», хотя к тому времени уже успел примелькаться), но этот снимок воспринимается теперь как его предчувствующий и прощальный взгляд.

Как и многие из нас, я входил в Церковь в начале 90-х, когда Святейший уже был Святейшим. И работая в храме все 90-е и начало 2000-х, так или иначе случались «соприкосновения» по крайней мере через одно «рукопожатие». Или через помощников Святейшего по управлению московскими храмами или через нашего настоятеля, который дважды в год поздравлял его с Рождеством и Пасхой (обычная московская традиция). Нежность к Святейшему, уважение и абсолютное доверие были изначально, как у ребенка. Мы рождались в мир Церкви, а он уже был, и было совершенно естественно, что он становился нашим отцом. Иногда, в то время и теперь, можно услышать критику в его адрес от своих и чужих. Возможно они и правы. Но в нем было то одно, ради чего можно покрыть все человеческие и неизбежные на его посту управленческие ошибки — это его МОЛИТВА. Только видеть как он совершает Евхаристию было большим счастьем. Помню как он буквально просветлялся, когда хор под управлением отца Матфея (Мормыля) исполнял стих на облачение: «Да возрадуется душа твоя о Господе…» Только быть с ним рядом и видеть его — побуждало внутренне изменяться. Не только вдохновляло, но и давало силы и мужество следовать за Христом.

Потом была история «Прощания» со Святейшим, и об этом можно рассказывать отдельно. Сама история отражена в нашей с Георгием Колосовым одноименной фото-книге. В предисловии к которой, Георгий, написал очень важные слова: «Память — не всегда любовь. Но любовь — всегда память…».

Молюсь о том, чтобы Господь дал сохранить это драгоценное чувство в сердце. Вечная и светлая память тебе, дорогой Святейший отец!

 

С использованием материала альманаха АЛЬФА и ОМЕГА

Читайте также:

Памяти Патриарха Алексия

 Патриарх Алексий. Начало пути в фотографиях

Патриарх Алексий: инаковость, «ужасная» анкета и улыбка (+Видео)