Сегодня исполняется 22 года со дня кончины Святейшего Патриарха Пимена (Извекова). Каким он был как церковный иерарх, можно узнать из многих источников. Каким он был как человек, знают те, кто близко с ним общался. В нашем материале — воспоминания архиепископа Филарета (Карагодина), бывшего иподиакона Патриарха Пимена.
Архиепископ Филарет (Карагодин), в настоящее время на покое, родился в 1946 году в Одессе в семье священника. В годы обучения в Московской Духовной Академии нес иподиаконское послушание у Святейшего Патриарха Пимена и был регентом алтарного духовенства на Патриарших богослужениях. Был правящим архиереем Астраханской, Майкопской, Пензенской епархий. С 1992 по 1995 годы был ректором Московских Духовных Академии и семинарии. О Патриархе Пимене с ним беседует студент III курса МДА Александр Вишневский.
— Владыка, расскажите, каким остался в Вашем сердце образ Святейшего Патриарха Пимена?
— Я был студентом первого курса Московской Духовной Академии, куда я поступил в 1971 году по окончании Одесской Духовной Семинарии, когда меня назначили в число иподиаконов Святейшего Патриарха Пимена. Мы были первым набором иподиаконов к новому Патриарху, конечно, у нас были и промахи, Патриарх и поругивал нас, достаточно поругивал.
Первое впечатление было, конечно, что Патриарх очень строгий человек, что к нему страшно подойти. Но, по мере участия в его богослужениях, близкого нахождения рядом с Патриархом, а нужно сказать, что Патриарх Пимен часто служил – до него Патриархи служили по двунадесятым праздникам, а он служил все воскресные и праздничные службы, сформировался уже другой взгляд, и для меня он сегодня понятный и конкретный: что Святейший свое избрание воспринимал как Волю Божию, и отозвался на нее послушанием, и эта монашеская струнка крепко чувствовалась у него во всем.
Святейший Патриарх Пимен
Но что мне кажется самым главным в его личности – это молитвенное стояние за Церковь, он был молитвенник. Он был молитвенно глубоко сосредоточенным человеком. Это чувствовалось – он с детства был воспитан в вере, потом Троице-Сергиева Лавра, Параклит, Гефсиманский скит. На нем была печать всей довоенной жизни, начиная от Революции – он же все это видел…
И когда я находился рядом с Патриархом, я часто себя ловил на мысли: «Это же человек, на котором лежит печать тех поколений, которые прошли мучительные для Церкви годы». Хотя они ведь и спасительные… Знаете, мне не нравится, когда сейчас часто выступают и поливают грязью те времена: вот преследовали, гнали Церковь – особенно часто политики за это хватаются. Но, с другой стороны – это же было мученичество – «Блаженни есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради» (Мф.5, 11-12).
Правда всегда является антиподом зла, обмана, лжи – они не терпят друг друга. Зло нападает, раздражается, а правда – как гранитный камень, она крепко стоит, она никому не навязывает себя, но она, несомненно, колет глаза – это нужно понимать. И поэтому я часто ловил себя на мысли, что это человек, который видел Патриарха Тихона, который общался со всеми послереволюционными архиереями, который видел отца Кронида – наместника Троице-Сергиевой Лавры, о котором он часто выражался в превосходных словах, отмечая кротость, любвеобильность отца Кронида.
Патриарх сам был, своего рода, «посланием из прошлого». Но, еще раз повторяю – я считаю неправильным, когда постоянно и в нашей среде разговоров только что о гонениях, о преследованиях Советского периода… Христианство, во-первых – это радость о Христе. Это прежде всего. Но радость, которая перемежается и со скорбями. Радость – она сильнее. И как я часто говорил студентам, что самое сильное оружие человека – парадоксально – смирение… Бывает, внешне христианин терпит поражение, а нравственно – это победа. Это не диалектика, а правда жизни. И в Патриархе это чувствовалось.
Даже бывали случаи, что он поругает, сильно поругает – нам часто доставалось. Но начиналась Литургия, он преображался буквально – и как будто этого всего и не было. Да, в этом отношении он был отходчивым человеком. Чувствовалось, что это был монах, это был молитвенник, это был Патриарх, который находился в особых условиях жизни.
Хочу напомнить, о чем часто говорил покойный Патриарх Алексий II – часть общества любит осуждать 30-е годы, «Декларацию» Митрополита Сергия. А ведь Митрополит Сергий как-то с оказией передал письмо, через надежные руки, епископату Русской Зарубежной Церкви . И там были такие интересные слова, которые, может быть, и поясняют это время в истории Церкви: «Когда вы поносите Советскую власть, вы забываете, что я нахожусь в одной клетке со львом». Так вот в моем понимании Патриарх Пимен – это человек, который все это прошел, все это видел – конечно, поэтому он был крайне молчаливым. Позднее мы стали понимать, почему.
Только когда мы ездили в Одессу на отдых, то там можно было его разговорить, потому что он там был свободнее, без груза обязанностей, без Патриархии, и там можно было увидеть Патриарха другим, совершенно другим. Я коснусь и своей личной жизни, как-то мы возвращались со Святейшим с отдыха из Одессы в Москву – это было перед IV курсом Академии. Я уже получил тогда у мамы благословение на монашество. В дороге мы дежурили в соседнем с Патриархом купе поезда, и я решил использовать этот момент, набрался смелости и сказал Святейшему о своем намерении, попросив его благословения на переход в Троице-Сергиеву Лавру.
И на мое удивление этот вроде бы строгий, неразговорчивый человек поднялся, неспешно благословил меня и обнял – и знаете, я просто оторопел – да кто я такой был, мальчишка, студент… Да никто! А это ведь сам Патриарх. Видите, есть и другая сторона, которую знают только очень близкие к Патриарху люди – хотя я не отношу себя к таким людям…
Положение Патриарха Пимена можно охарактеризовать как положение человека в золотой клетке – его выступления подвергались строгой цензуре, его передвижения были ограничены. Но я не стал бы из этого делать какую-то фатальность, ой, как плохо, как тяжело было. Это была реальность, в которой мы жили. Ну что роптать? И как один архиерей однажды поделился со мной: «Знаете, владыка, вроде и тяжело было в то время, а мы ведь были крепче». Вообще Церковь по природе своей гонима, вспомните апостола Павла. Потому что зло не терпит истины, не терпит добра.
— Владыка, что запомнилось Вам из богослужений Святейшего, из старых традиций, возможно, уже забытых в наше время?
— Да, я бы сказал, что многое сегодня забывается… Первое, что нужно отметить – Патриарх был превосходным священнослужителем. Его очень любили москвичи. У него был превосходный голос, глубоко церковный, не артистический. Знаете, иногда слушаешь диаконов, и такое впечатление, что он не Евангелие читает, а себя показывает, о чем Патриарх Пимен, как раз, однажды очень мудро заметил: «У кого голосок, у того и бесок».
У Патриарха на службах все было равномерно – не быстро и не медленно, все очень четко, он приезжал в 9:30 в Собор (входные читались у Престола, торжественные встречи были редко, он не любил этого, он любил скромность, был очень скромным человеком), а в 11:40 он уже выходил к машине. Это при том, что после Литургии всегда читалась молитва Казанской Божией Матери, как святыне Собора, и святителю Алексию, митрополиту Московскому.
Да, Святейший был и прекрасным знатоком Устава, и прекрасным певцом – это был музыкально одаренный человек. Что говорить, ведь он был регентом, прекрасно знал московские напевы. Никогда не забуду (где-то эти записи, наверное, сохранились – архимандрит Трифон (Кревский) почти все службы Патриарха записывал на магнитофон) – как он на Литургии Преждеосвященных Даров сам пел в алтаре несколько раз «Да исправится», замечательно пел.
На богослужениях он был строг, не любил пауз – все должно было быть органично. Я был регентом алтарного духовенства, и когда на Литургии после Малого входа на «и ныне» мы пели кондак, то на первых порах меня не устраивала тональность, и я перезадавал тон, возникала некоторая пауза. Святейший меня подозвал и сказал: «Ты пой в тон с хором, подстраивайся». И с тех пор я всегда пел в тон с хором, за исключением каких-то особых нотных кондаков.
Патриарх любил пение, и нас поощрял к этому – мы даже разучили с иподиаконами и духовенством «Приидите поклонимся» С.В.Рахманинова и часто пели на Патриарших Всенощных. Мы очень много пели: в Посту и «Чертог Твой», и «Се Жених». На праздник Похвалы Божией Матери он меня однажды подзывает и говорит: «Видишь, лежат синие книжечки с Акафистом, раздай их духовенству и будем петь нараспев Акафист». Я говорю: «Ваше Святейшество, а как?» — «Ну как? – Будем петь». И все прошло настолько торжественно, пели на 3 хора: Правый хор, левый хор и духовенство.
Святейший Патриарх Пимен
Что бы еще хотел отметить, и что особенно любили москвичи – Патриарх очень членораздельно все читал, произносил возгласы – все буквально ложилось на душу. Я уже не говорю о том, как он прекрасно читал Великий Покаянный канон – сейчас эти аудиозаписи тоже изданы: во всех уголках Собора все было слышно, читал с таким глубоким смыслом, мне кажется, никто так больше не читал. В нем была живая Традиция.
Святейшего везде любили – и в Псково-Печерском монастыре, и в Лавре, и в Москве, и в Одессе. Искренне любили. Очередь, чтобы попасть на Патриаршее пасхальное богослужение в Елоховском соборе, начиналась у Казанского вокзала. Были барьеры милиции, и люди стояли в очереди целый день, чтобы попасть на ночную службу. Елоховский собор и другие храмы на Патриарших богослужениях всегда были битком набиты людьми – на помазании мы буквально вытаскивали людей из толпы – они просто сплошной стеной стояли, перекреститься было нельзя.
Особенно тепло Святейшего встречали в Одессе: одесситы очень горячий народ, эмоциональный – с какой любовью они стремились получить его благословение! Я шел впереди и видел, как Святейший улыбается необычно, как-то ласково. Обычно он сдерживался, а здесь такая широкая улыбка. У меня даже фотография сохранилась, на которой видна эта его добрая улыбка. Его редко таким можно было увидеть, обычно он суровый был – воин… А здесь чувствовалось, что Одесса ему многое напоминает.
Он с особой любовью относился к одесситам. Помню, я как-то спросил его: «Ваше Святейшество, как Вы относитесь к Одессе?» — «А мне нравится здесь, и одесситы нравятся». Я говорю: «Ну, а чего они нравятся?» — «А они не в бровь, а в глаз скажут тебе, не злобно, а просто скажут». Он это отметил тогда. И в Одессе действительно так.
Что касается богослужебного репертуара – мне кажется, сейчас уходит классический, напетый репертуар. Появляются какие-то неизвестные авторы, напевы, не очень, прямо сказать, интересные произведения. Это, конечно, дело вкуса – но сегодня утрачен вкус. У Патриарха же Пимена был превосходный музыкальный вкус – он в этом отношении и архимандрита Матфея наставлял, когда приезжал в Лавру, и отец Матфей очень любил эти замечания, они были для него ценны. Патриарх очень любил лаврские подобны, лаврские распевы, и всегда отца Матфея за это благодарил.
Понимаете, в чем была жемчужина Патриарха? Ведь он все слышал, что пелось еще в то время! Я не буду называть этого регента и этот хор, чтобы никого не обижать, но как-то в поезде, когда мы ехали в Одессу, я спросил Святейшего: «Ваше Святейшество, Вы еще до Революции слышали хора Данилина, Смоленского, все выдающиеся хоры. Как Вы считаете, в наше время есть что-то похожее?» И я ему назвал одного регента и один храм, этот хор лучший был в Москве. Патриарх ответил: «Нет, это все далеко не то…»
И тогда я говорю: «А из того, что есть, Вы можете назвать что-то, хоть отдаленно напоминающее дореволюционные хоры?» И он мне сказал, что еще будучи митрополитом Крутицким он приехал в Почаевскую Лавру – этот хор был небоподобный! И еще один хор он назвал – это в Луцке, на Волыни. Я сам был в Луцке – даже и сейчас там действительно, замечательный хор. Это действительно «поющий» хор.
Как это объяснить? Знаете, есть такой пианист Мацуев – ну это технарь… Его называют «гладиатор на рояле» — там нет смысла того, что играется, там не чувствуется души. Вот Почаев и Луцк – эти два хора выделил Патриарх Пимен. Украина вообще она певучая – юг, погода другая, климат ласковее, темперамент у людей другой – здесь-то суровость такая, север…
А что касается хора Успенского Одесского собора, то здесь я попадал несколько в неловкое положение, потому что регент художественного правого Митрополичьего хора, Николай Георгиевич Вирановский – это мой учитель по семинарии, преподавал у нас церковное пение. И когда Святейший приезжал, то Николай Георгиевич всегда меня донимал: что Патриарх любит, какую Херувимскую спеть, какую Милость Мира. Но Святейший всегда благодарил наш одесский хор.
Мне кажется, здесь в какой-то степени была и его ностальгия. Потому что Патриарх Пимен рукополагался в сан епископа в Одесском Кафедральном соборе, с этим хором, знал его. А в те времена хор был еще больше и лучше, потому что он доходил по численности до 80 человек. Одесса музыкальный город – филармония, консерватория, театры, музыкальные училища – там выбор прекрасный. И тогда почитали за счастье петь в кафедральном хоре.
Пели там преподаватели консерватории – уже это одно говорит об уровне хора. И Святейшему нравилось служить в Одессе, это было видно, хотя, в Одессе, в отличие от Москвы, все было немного более помпезно. Вообще в Одессе очень интересные традиции – там же были архипастырями Никанор (Бровкович) , Иннокентий (Борисов) , Димитрий (Муретов) , очень высококультурные, одаренные архиереи, хорошие писатели, гимнотворцы – сочиняли службы, акафисты. И в Одессе при кафедральном соборе ключарем велся особый журнал – на каждой архиерейской службе отмечалось, какие в этот раз были особенности, цвета облачений, какие-то распоряжения архиерея, репертуар хоров. И видимо оттуда Святейший завел потом и в Москве, что ему всегда перед службой подавался лист с репертуаром Всенощного бдения и репертуаром Божественной Литургии.
Также в Одессе на Патриаршей даче в число наших послушаний входило и петь за Литургиями в крестовом храме преподобных Сергия и Никона Радонежских. Святейший иногда служил там иерейским чином, и, что интересно – в священническом облачении. Жалею, что мы не сфотографировали тогда его, но это нужно было видеть – Патриарх, и в священническом облачении.
У Святейшего была превосходная память, многое он знал наизусть, например, Троицкий отпуст. Проповеди его были лаконичны, немногословны, емки – но в них было все. Он говорил доходчиво, ясно и понятно. В немногом он умел сказать о главном. Часто замечаешь, что некоторые проповедники говорят, говорят – и народ даже устает от этого многословия. У Патриарха в этом отношении было, чему поучиться.
Помню, как в Одессе, когда он служил на праздник Преображения, а это на Украине такой очень веселый, красивый праздник, с освящением плодов – и Патриарх очень хорошо сказал, что «не забывайте, что та красота, которую мы принесли в храм освящать, она должна нас навлекать на мысль, что мы должны преображать и свою душу, чтобы она блистала своей красотой перед Богом».
У Патриарха было очень интересное лицо, очень живое, но когда ему, например, что-то не нравилось из того, что пел хор, то оно становилось таким ничего не выражающим, и так же было и на приемах иностранных делегаций.
Да, Святейший Патриарх Пимен был глубоко верующим и православным человеком. Но, знаете, он был не из тех людей, которые на каждом углу бьют себя в грудь: вот, надо защищать Православие… В нем не было фанатизма, но по всему было видно, что он своей жизнью, своей молитвой свидетельствовал о Православии. И многое он делал именно этой своей незримой для посторонних глаз молитвой.
Нужно свидетельствовать о Православии, а не орать об этом на каждом перекрестке, или, как сейчас, напрашиваться на какие-то муки – это патология духовной жизни. Так никогда себя святые не вели. Себя они не защищали, а защищали истину Христову – и тут они могли сказать крепко и твердо. В Святейшем глубоко проявлялся дух кротости и смирения, это был человек, полностью преданный Воле Божией, чувствовалось, что он живо ощущал Промысл Божий. Он это не говорил, не выражал, но во всех его действиях и поступках это было видно.
Было приятно слышать, как ныне здравствующий Патриарх Кирилл тепло говорил о Патриархе Пимене, когда я был приглашен в Софрино на открытие памятника Святейшему Патриарху Пимену. Я считаю, это правильно, это по его заслугам – потому что при нем было образовано Софрино, тот завод, который сейчас разросся, стал большим, и его директор Пархаев Евгений Алексеевич тоже был назначен Патриархом Пименом. Это огромная заслуга Святейшего.
Он был глубоко церковный человек, деятельный, энергичный, но, надо понимать, что он жил и действовал в рамках условий той жизни. Но не надо нагонять истерию: вот гонения, гонения. Вообще гонениями не нужно козырять. То, что мы перетерпели тайно, то Господь воздаст явно. А если мы хотим, чтобы нас еще и при этой жизни все прославляли – это дорога в никуда. И Святейший был обычный живой человек, который нес тяготу патриаршего служения – мы же не канонизируем его. Но мне кажется, что его облик, его образ может быть полезен для современного пастыря. Его личность поучительна во всех отношениях.
Я бы посоветовал всем студентам духовных учебных заведений почитать сборники его слов и речей, особенно его выступления в Московской Духовной Академии, где он с преподавателями и студентами очень дельно говорил. В моей памяти остались такие слова, которые он говорил в актовом зале Московской Духовной Академии: «Слово Божие постигается и понимается в меру нашей веры и духовной жизни». Он всегда подчеркивал значение духовной жизни для пастыря.
Из иподиаконского корпуса Святейшего Патриарха Пимена вышло нас 12 архиереев, и мы иногда встречаемся, опускаемся в крипту под Успенским собором Лавры, служим литию. И многие делятся своими размышлениями и говорят: если бы не школа Патриарха Пимена, мы бы не стали тем, чем мы есть. То есть, став архиереями, мы просто не знали бы, что делать. Мы ведь видели, как он работал, это было перед нашими глазами: его корректность, его скромность, его талант. Он, несомненно, был талантливым человеком. И блажен человек, который мог это заметить и понять.
Александр Вишневский и архиепископ Филарет (Карагодин)
Патриарх Пимен был последним Патриархом Советского периода, когда уже началась перестройка, пошли другие формации, другие обстоятельства, более свободные для Церкви. Но не нужно думать, что он во всем слушался властей или был слабовольным человеком.
Помню одно из Пасхальных богослужений в Елоховском соборе. По обе стороны от солеи отодвигали народ метра на три, ставили заграждения, там стояли послы, журналисты, операторы со своей техникой. И вот зашли мы с Крестного хода, встали на кафедру, началась пасхальная Заутреня. И как они включили все эти свои прожектора, софиты – невозможно было стоять, прямо на Патриарха светили.
И тут Святейший подзывает отца Матфея Стаднюка: «Отец Матфей, уберите их отсюда». Отец Матфей ему объясняет: «Ваше Святейшество, Вы знаете, это же иностранные корреспонденты, они имеют лицензию, нельзя, может быть скандал». А Святейший ему: «Уберите их! Если Вы их не уберете вон отсюда, то я разоблачусь и уйду в алтарь». И все, их оттуда прямо мигом сдуло. Понятно, что Патриарх был не против них как таковых – но это ведь Пасха, все устремлено к радости духовной. А тут они стоят, заняли почти всю солею, это просто невозможно было – лезут и лезут.
Ладно, когда еще протокольная съемка, минут 5, а они же всю службу хотели снимать. И я считаю, что это неправильно, когда из богослужения делают фотосессию. Ну снимите вы 2-3 минуты, потом возьмите после службы интервью – и этого хватит. А сейчас вообще – «Тебе поем», а они лезут со своими фотоаппаратами. Или просто бестактно – люди стоят, молятся, а они камерами и фотоаппаратами прямо в народ, снимают их. При Святейшем Патриархе Пимене об этом и разговоров не было – в алтаре не снимали. В алтаре снимали, если только какие-то официальные визиты Предстоятелей Поместных Церквей, тут уж некуда деваться, помню, например, приезжал архиепископ Кипрский Макариос – но он был одновременно архиепископ Кипра и президент.
— Что Вы можете рассказать о взаимоотношениях Патриарха с Советом по делам религий?
— Глаза, которые это лучше меня видели, к сожалению, уже ушли в Вечность – это келейник Патриарха епископ Сергий (Соколов), очень хороший человек, сын священника, в мою бытность ректора МДА он был инспектором семинарии. Вот он видел очень многое. Лично я в Совете никогда с Патриархом не был. Но я помню хорошо Куроедова, он бывал на приемах, которые устраивались в Патриархии и которые мы, как иподиаконы Патриарха, обслуживали. Он часто приезжал на такие узкие приемы. И я многократно слышал, как он за обедом тепло передавал поклон и теплые слова от Алексея Николаевича Косыгина .
Косыгин как-то очень доброжелательно относился к Патриарху. Даже машину для Патриарха делали через Косыгина. Еще был случай, когда за обедом Куроедов заявил: «Ваше Святейшество, можно бы расширить количество поступающих в семинарию и академию, чтобы больше было священнослужителей». А Святейший сидит, молчит. Куроедов опять: «Ваше Святейшество, можно бы расширить количество поступающих в семинарию». И Святейший ему: «Ну, это вопрос к преосвященному владыке Алексию». В то время председателем Учебного комитета был владыка Алексий (Ридигер). Но это было уже в эпоху некоторого потепления отношений.
Когда назначен был председателем Совета Христораднов, Патриарх был уже болен, тяжело передвигался. По протоколу нужно было познакомиться с новым уполномоченным, и стали договариваться с Христорадновым, приглашать его в Чистый переулок, но он заупрямился и сказал: нет, пусть Патриарх сам ко мне приедет. Ему тактично сказали, что, знаете, Патриарх уже в возрасте, ему трудно передвигаться. Но уполномоченный настоял на своем. Это мне рассказывал покойный владыка Сергий. И Патриарх поехал с постоянными членами Синода на эту встречу.
Сели за стол, и Патриарх Пимен ни одного слова не произнес – говорили митрополиты, а Патриарх молчал. Это не значит, что он был в отключке – у него с ногами было плохо, а так он все прекрасно понимал, что происходило. Он намеренно это делал, давая понять, что он Патриарх, и с Патриархом так не поступают. Ведь мог бы чиновник со здоровыми ногами, со служебной машиной приехать в Патриархию, это было бы и для Патриарха удобно. Вот было и так. Что Вы думаете, Председатель Совета по делам религий хотел нас понять? У него, как у чиновника, просто была установка, которую он и выполнял.
Но в основном все эти встречи с чиновниками были официальными, те, на которых я присутствовал в Патриархии. Святейший в конце всегда благодарил их за внимание, но это была обычная форма приличия и дипломатии. Не все было гладко и хорошо. Хотя, по апостолу Павлу: «За все благодарите» (1 Фес. 5, 16). Ведь и апостолы, когда были взяты под стражу и их избили, шли и благодарили Бога. И когда к нам плохо относятся — это значит, что мы на правильном пути находимся.
Радикализм, на который нас сейчас зачастую толкают – это опасный путь. Ведь, посмотрите, Христос не только пострадал, но и оставил нам образ христианской жизни. И когда Его били, плевали, унижали – Он ни слова не говорил. Это очень тонкая вещь. Ведь что Он сказал Пилату: «Не имаши власти ни единыя на Мне, аще не бы ти дано свыше». (Ин. 19: 11) А у нас хотят все сделать или белым, или черным, или кого-то во святые сразу, или все демонизировать. Но жизнь – она тоньше и сложнее. Нужно было находить какие-то возможности сосуществования Церкви и государства, не забывая, что есть материя, а есть дух. Церковь занимается своим делом, а власть занимается своим делом.
Мне рассказывали, что как-то в Священном Синоде шло обсуждение кандидатуры одного будущего архиерея, была бурная полемика, а Патриарх Пимен сидел, молчал, молчал, а потом говорит: «Ну что вы спорите? Разве вы не знаете, что Совет по делам религий уже решил, а нам только подписать осталось». Нельзя говорить, что все решал Совет – но были и такие моменты.
Мне кажется, Святейший Патриарх Пимен в этом отношении напоминает святителя Филарета (Дроздова). Некоторым тоже не нравилось, что он некоторые вещи не делал, а он говорил: «А зачем делать, если ничего из этого не получится».
Мы не вправе судить Святейшего Патриарха Пимена за те или иные уступки власти – время было особое. Хочется ответить на претензии некоторых современных его критиков словами Шота Руставелли: «Каждый мнит себя стратегом видя бой со стороны».
Посмотрите, как обошлись в то время с владыкой Ташкентским Гермогеном , сослав его в белорусский монастырь за то, что он не закрыл ни одного храма при Хрущеве. Конечно, и Патриарх, и архиереи боялись – ведь не так давно еще расстреливали. Это же живые люди, всем свойственен страх смерти. Или кода митрополита Сергия (Страгородского) Сталин в 1943 году вызвал ночью в Кремль , то он написал завещание и попрощался со всеми, думая, что его снова посадят. А там получился иной поворот.
Трудно судить о том времени. И нельзя забывать, что председатели Совета по делам религий с Патриархом говорили довольно властно, они просто ставили определенные вопросы: «да» или «нет». Или как-то Патриарх собрался в Почаев, мы порадовались, стали собираться, но что-то все поездка откладывалась. А потом Патриарху позвонили из Совета по делам религий и «посоветовали» не ехать туда.
Ему доставалось сполна. Я бы сказал, он стоически все это переносил – как мальчик для битья. Но он стоял и стоял. Вглядитесь в фотографии Патриарха Пимена: даже на тех, где он еще маленький, с мамой, на лице у него какая-то решительность, твердость во взгляде. На лице было написано: «Мою веру не трогайте». Поэтому, характеризуя Патриарха Пимена, повторюсь, что это был прекрасный пример, как человек в стесненных условиях своим обликом, своей жизнью и верой показывал образец жизни во Христе. Кто хотел его слышать, тот слышал.
— Владыка, что Вам запомнилось из моментов неформального общения со Святейшим Патриархом?
— Помню, в первый год моего иподиаконства, это было под Новый год, мы отслужили молебен в Елоховском соборе, и потом я остался дежурить в Патриархии. Вдруг нам говорят: Патриарх приглашает. Что там такое, думаю? А Святейший позвал нас на трапезу, предложил шампанское, мы очень тепло поговорили.
Еще помню, мы, иподиаконы, пели в Лавре в Крестовом храме праведного Филарета Милостивого – Святейший сам не выходил, а просто открывал дверь и слушал службу. И однажды ко мне наш старший иподиакон, отец Антоний, подходит и говорит: «Сегодня будешь петь один». Я: «Как это один?» — «А вот так, Патриарх тебе благословил одному петь». Не знаю, этого ли добивался Святейший, или другого, но мы на минут 40 раньше закончили – потому что напевы-то все были обиходные.
Касперовская икона Божией Матери из Свято-Успенского Одесского кафедрального собора
Святейший ко мне хорошо относился, по-доброму. Я это чувствовал и сам, и потом мне уже об этом говорил Николай Семенович Капчук: «Владыка, а Вас любил Патриарх Пимен». Хотя я не отношу себя к людям, близким Патриарху. У меня такой характер, что я никогда не пытаюсь близко войти куда-то. Самая лучшая позиция: не близко, и не далеко. Потом, я всегда чувствовал эту дистанцию, для меня всегда Патриарх был человеком особым, к которому я относился с особым трепетом.
Еще один случай описан и в книге владыки Сергия (Соколова), когда я после своей архиерейской хиротонии приехал к Патриарху Пимену взять благословение на кафедру. Он был уже тяжело болен. И думаю, нужно какой-то дар Святейшему, но что ему подарить, он человек уже больной, что бы ему такое подарить? И тогда я отыскал икону Касперовской Богоматери, нашей одесской святыни, и думал, что это ему было бы приятно, потому что он рукополагался у этой иконы. Он очень чтил Касперовскую икону, всегда особо прикладывался к ней в одесском соборе, в проповедях часто говорил об этом образе.
С этим образом я пришел в Патриархию, преподнес ему этот образ, сделал земной поклон и говорю: «Ваше Святейшество, благословите и помолитесь». Он поднялся, улыбнулся, благословил, сказал мне несколько напутственных слов. А я был назначен в Астрахань, и Святейший мне говорит: «Что, владыка, на икру собрался?» Мы посидели, поговорили, мне Святейший подарил архиерейский жезл, я его храню как память. Это была моя последняя встреча cо Святейшим. И как пишет в своей книге владыка Сергий, «по лицу Патриарха было видно, что ему приятно видеть своего бывшего иподиакона в архиерейском достоинстве».
Я по сей день с благодарной памятью молюсь о Святейшем Патриархе Пимене, потому что такое маленькое мое присутствие при нем мне очень многое дало. Часто в трудных обстоятельствах я вспоминал Патриарха и представлял, как бы он поступил на моем месте. Потому что он был великий христианин, глубоко духовная личность, человек, целиком преданный Церкви и подневольно несущий на себе иго Патриаршества. Это уже история.
Читайте также:
Патриарх Пимен — светлый пастырь
Смерти нет. Памяти Святейшего Патриарха Пимена