Поделись своей жизнью (+Фото, Видео)

Издательство «Никея» представило книгу священника Максима Вараева «Смерть и воскресение».
Презентация проходила в форме диалога автора книги и протоиерея Алексия Уминского с пришедшими людьми, которых набрался почти полный зал.

О том, насколько важна тема смерти, можно судить по тому простому факту, что изначально, по словам отца Максима, задумывалась маленькая брошюрка о заупокойной молитве, но в процессе работы она выросла в полноценную книгу. Коротко и формально о смерти не поговоришь.

Добро пожаловать в реальность

— Тема смерти очень травматична, — рассуждает отец Максим. — Человек предпочитает жить в незнании, в игрушечном мире, в котором все роли распределены, всегда известно, кто хороший, кто плохой, все элементы мироздания связаны определенными линейными связями. В таком мире человеку комфортно существовать. Смерть, а если брать более широко – тема зла из этого мира выбивается, ведет к психологическому дискомфорту. Поэтому человек живет, как будто ее нет, он ее лишает права на существование.

Но эмпирическая реальность такова, что так ли иначе она иногда врывается в этот маленький замкнутый мир, в эту мировоззренческую клетку, в которой живет человек, и ее разрывает. Тогда человек попадает в мир реальной действительности. Как он будет себя в нем вести, зависит только от него самого. Кто-то опять пытается вернуться в это гетто, которое отчасти он сам для себя создал, отчасти смоделировано социумом. Кто-то ищет большего, чем эмпирическая данность – мир, в котором царят смерть и время, который во зле лежит, по слову Евангелия. Возникает вопрос: а есть ли большее, чем то, что мы можем со всей честностью и искренностью своего восприятия видеть в окружающей нас действительности? Есть ли иной мир – не тот, который будет где-то потом, а соприсутствущий с этим, погрязшим в несовершенстве, абсурде и хаосе?

Здесь возникает некое религиозное чувство, которой является первичной интенцией к поиску Абсолюта – абсолютной красоты, совершенства, того, что является запредельным и по определению прекрасным, противостоящим всему хаосу и бессмыслице окружающей жизни.
Для этого шага требуется определенное мужество. Достоевский говорил, что человек убегает от свободы. Человек, столкнувшийся с реальностью зла, предельно свободен. Здесь, пожалуй, и осуществляется самый главный выбор человека: либо обратно, в клетку, либо в некое иное бытие. Потому что есть жажда этого бытия. А если есть жажда, должна существовать вода. Живая вода пакибытия. Это и есть начало пути от смерти к спасению – от смерти не как биологической реальности, а как от небытия, неполноценной жизни, от нашей греховной ограниченности.

Смерть – все, что мы знаем о жизни

Тему бегства от смерти подхватил протоиерей Алексий Уминский:

— Для человека естественно избегать смерти. Потому что мы с предельной точностью знаем о себе только одно: что мы обязательно умрем. Это знание абсолютное и совершенно достоверное. Больше нам о нашей жизни ничего не известно.

Но думать об этом, жить с этим, помышлять и помнить об этом человеку совершенно не удается. Не то чтобы он специально от себя отгонял эту мысль – нет, наоборот, многие из нас хотели бы об этом думать чаще. У нас существует такое понятие, как память смертная – но она неуловима. Мы молимся на каждой литургии, чтобы Господь послал мирную, безмятежную кончину. Мы молимся, молимся, молимся, – но это где-то там, не понятно, где. Реально представить себе себя мертвым никому не удается, потому что это вообще непредставимо.

В моем представлении это одно из доказательств нашего бессмертия. Человек для этого не рожден, человек для этого не сотворен, в этом нет никакого смысла.

Задабривание смерти или общение с усопшими?

Смерть, с одной стороны, – самая реальная из реальностей, с другой – совершенно не представима и не ощутима, пока не встречается в нашей жизни как реальность умирания наших близких.

Мир придумал массу вариантов, как заговорить, подкупить, задобрить смерть. Все ритуалы смерти, все, что связано с погребением – проявления архаичного сознания – попытки сделать так, чтобы она появилась сейчас, а потом сразу куда-нибудь ушла. Ушла с погребальным ритуалом, с чином отпевания, со всеми традициями.
Человек задабривает смерть, уговаривает ее, совершает массу всевозможных языческих или христианских – какая разница, каких! – ритуалов. Но только для того, чтобы смерть ушла из жизни. А потом – что?

Самая большая проблема на самом деле оказывается в нашей молитве за усопших. Что она значит? Церковь устами священников, проповедников говорит, что мы имеем возможность общаться с нашими усопшими, не терять с ними никакой связи. Но кто реально, опытно, по-настоящему может свидетельствовать, что его поминальные записки, сорокоусты, акафисты за умерших, литии и другие действия – это и есть общение с усопшими во Христе? Может быть, это продолжение задабривания смерти? Может быть, это продолжение логики людей, которые не понимают смерти вообще, не понимают, что это такое и как с этим жить дальше?
Что делает наше общение с мертвыми во Христе живым? Колоссальный вопрос.

Жажда общения

Богословского учения о смерти почти не существует. У нас есть только погребальный чин отпевания, а о существовании души после смерти ничего не известно. Придумано устрашающее, вполне нравственно продуманное учение о мытарствах, в общем не соответствующее Священному Писанию, потому что в Священном Писании ни слова о мытарствах не говорится. Оно возникает достаточно поздно, в VIII веке, одновременно с католическим учением о Чистилище, и в целом они друг с другом вполне совпадают – это юридическое объяснение того, как душа проходит сорокадневный период. И совершенно не понятно, чем это подтверждается, кроме как сказочным апокрифом о мытарствах Феодоры.

А человеческое сознание цепляется за это, за хоть какое-то знание о том, что же будет со мной? Или даже, со мной не важно, что будет, – что происходит с моими близкими? Что происходит с моей любовью, которая сейчас на моих глазах умерла – любовью к моей матери, любовью к моему мужу или к моей жене, любовью к моим детям? Что сегодня для меня, как христианина, значит Воскресение Христово, которое мы празднуем как победу над смертью, –когда я провожаю своих усопших? Где эти люди? Где эти души? Как я могу с ними общаться?
Церковь говорит: подавайте заупокойные записки в Евхаристии, служите панихиды. Но это ровно ничего не значит. Я отслужил панихиду, я помянул в записке, человек поставил свечу за упокой, помолился о своих усопших, – а ответ–то где? Мы знаем, что такое, например, молитва как опыт разговора с Богом. Он может быть у нас совсем небольшой, не очень возвышенный, – но он есть. Иначе хождение в храм, причастие и вообще наша вера в Бога бессмысленны. А присутствие усопших?

Смерть без жала?

Как жадно человек хватается за сны! Как жадно он хочет через сон узнать о том, что там есть эта жизнь, что его слышит любимый человек! Но Церковь говорит не верить снам, и правильно говорит, потому что в данном случае это иллюзия общения.

Как же прояснить: что происходит с душой? Ведь мы знаем, что еще нет Второго Пришествия, еще нет ни рая, ни ада, Царство Небесное в силе не пришло, Суд еще не совершен. Что значит жизнь усопших до воскресения из мертвых? Мы чаем воскресения мертвых, когда все воскреснут и друг друга увидят – мы в это верим, мы на это надеемся. Но сейчас что происходит?

Для протестантского сознания все понятно: ничего не происходит. Пока нет Второго Пришествия, все бессмысленно. Вот мы все очнемся, оживем, и когда Суд пройдет, все и начнется.

Но мы–то по-другому смотрим. Если Христос воскрес, то смерть уже лишена своего жала. Если Христос воскрес, то смерти уже нет. Нет уже победы смерти – значит, уже есть продлившаяся жизнь.

Наши святые – те же самые усопшие, ожившие в Боге мертвецы. Но они не те, кого мы знаем доподлинно, как своих родителей, детей, братьев и сестер, ушедших от нас. Святые – очень добрые и хорошие, мы к ним обращаемся, они у Бога, они нам помогают, с ними происходит диалог и общение.

А с нашими–то близкими как быть? Можем ли мы с ними разговаривать? Можем ли мы им молиться? Должны ли мы о них молиться иначе, нежели мы молимся о наших живых? Это совсем другие существа или это те же самые люди?

На этот вопрос по-настоящему еще никто не отвечал. Может быть, он по-настоящему никогда всерьез и не задавался, хотя о нем много думают и очень много спрашивают.

Молитва о живых

Насколько наше отношение к смерти – отношение не к смерти, а к жизни? Насколько мы не убегаем от смерти, а через смерть прорываемся в жизнь? Лично я знаю, как можно общаться с усопшими, – но знаю совсем крошечно. Интуитивно чувствую, что это возможно только тогда, когда люди, о которых мы молимся как о своих близких, Там действительно живы – то есть полны жизни, полны Христа. Но когда человек далек от жизни…

Мы все время говорим о смерти: человек жил и умер. А если человек не жил, а существовал – что умирает? О чем можно молиться?

Ведь умереть можно тогда, когда ты жил, и тогда эта смерть имеет смысл. А если человек принципиально далек от центра жизни, от Бога, – и не живет, а просто существует, – что значит эта смерть? Что значит молитва о таком человеке?

А если я не живу или живу недостаточно – что значит моя молитва об усопших?

В какой-то момент становится понятно, что молитва об усопших – на самом деле, молитва о тех, кто живет, жил, умеет жить и этой жизнью наполнился. Молитва о живых и мертвых – это одна и та же молитва – о жизни во Христе. Когда мы молимся о живых, мы молимся прежде всего о их спасении. Когда мы молимся о мертвых, мы тоже молимся об этом. А Спасение – это сам Христос. Мы молимся только о том, чтобы человек всегда был очень близок ко Христу. Если человек близок ко Христу, значит, он близок к жизни.

В этом контексте можно разговаривать с нашими усопшими так, как мы разговариваем со Святителем Николаем. Мы знаем, что святой Николай – живой. Он так близок ко Христу, что с ним оказывается очень просто разговаривать. Как и с Матерью Божьей, или с кем-то еще из святых, которых мы подлинно познали как наших друзей во Христе.

Так же легко разговаривать с нашими усопшими.

Проще ритуала

Этот мир не разделен смертью, если твой усопший близок ко Христу. Либо ты его все время тянешь ко Христу, либо ты сам движешься к Нему, несмотря ни на что – движешься, движешься, движешься, и приходишь, и жизнь жительствует.

И тогда понятно, что молитва об усопших – это не свечка на панихидном столике, даже не Родительская суббота, а что-то другое, гораздо более простое, менее ритуальное, но очень очевидное. Потому что мы все время уходим в ритуал, а ритуал, повторю, – это задабривание смерти. Мы хотим как бы откупить своего усопшего от смерти и дать ему через нашу молитву какой-то бонус туда, какую-то гуманитарную помощь, посылку в тюрьму, и наши заупокойные записочки – это правила переписки.

Но ведь движение ко Христу – это совсем другое.

Смерть и Пасха

Мне очень странно, что в наших панихидах не звучит самой главной погребальной молитвы – тропаря Пасхи: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

Лучшей и более осознанной заупокойной молитвы в мире не существует – это молитва победы над смертью.

Мне не понятно, почему в Пасхальные дни мы не ходим на кладбище, почему это в Церкви запрещено – что в этот период открываются за непонятные врата, что эти бедные несчастные заключенные там получают возможность подышать свежим воздухом. Слушайте, но ведь с нашими усопшими, на их могилах надо петь пасхальные каноны, Пасху Христову радостно возвещать победу Христа над всякой смертью! Они сейчас со Христом, и мы можем с ними вместе едиными устами славить воскресшего Спасителя.

Наше погребальное богослужение, с сугубыми ектениями, с трагичным хором и кадилами, – это все ритуализация смерти и уход от сознания того, что Христос – победитель смерти.

Единственное, что действительно побеждает смерть и дает нам возможность молитвенного разговора с нашими усопшими – это любовь, которой мы движемся ко Христу.

Биологическая смерть – не трагедия

Большинство людей вообще не живет.

Мы не говорим о биологической смерти – она как таковая не является трагедией. Если бы биологическая смерть была трагедией, тогда поедание любого помидора было бы пожиранием смерти. Сорвал цветочек – вот она, смерть. Подарил любимой – подарил любимой смерть… Я уже не говорю про мясо убитых животных, – для того, чтобы мы могли съесть любой биологический продукт, он должен умереть. Цветок умирает, елку наряжаем – кругом сплошное царство смерти.

Но биологическая смерть не трагична. Умершая бабочка – нет в этом трагедии. Умершая птичка – нет в этом трагедии. Котенок – да, жалко, любимый котик, любимая собачка, но это мы, люди, делаем из этого трагедию, а для мира это не трагедия.

А вот человеческая смерть – это вселенская трагедия. И сопоставлять эти вещи – биологическую смерть и человеческую – нельзя ни в коем случае. Если мы их сопоставляем, то начинается игра в ритуалы и все то же задабривание смерти. А это и есть отказ от жизни, поражение перед смертью и свидетельство того, что она побеждает. Ритуалы – это постоянные свидетельства того, что Христос не победил смерть, даже для христиан.

Две стороны смерти

Отец Максим и отец Алексей говорили о двойственности смерти. Отец Максим напомнил, что в глобальном метафизическом смысле смерть есть отрыв от Бога, следствие грехопадения.

– Смерть болезненна тем, что человек расстается с самим собой, — поддержал тему отец Алексей. — Но человек вообще редко находит самого себя в мире. По крайней мере, он не ставит перед собой такой цели. Поэтому такая смерть вдвойне трагична: человек не жил да еще плюс ко всему и умер.

– Но есть и другая сторона смерти, — продолжает отец Максим. – Смерть – это врата в Царство Божие. «Смертию смерть поправ». Смертью попирается смерть, – есть амбивалентность смерти. Признание своей собственной смерти – это всегда религиозное или квазирелигиозное обращение, это всегда поворот к самой серьезной стороне жизни. В нем и открывается человек. Только тогда я могу сказать, жив я или нет, вообще хочу ли я жить или нет. Ведь в общем-то не каждый человек отважится жить.

– Не каждый, — согласен отец Алексей. — Огромное количество людей под тем или иным предлогом ищут возможности поскорее умереть: наркомания, повсеместный алкоголизм – это одно из проявлений суицидальности человеческого сознания. Нежелание жить, уход от жизни, желание поскорее умереть.

Когда смерть попирает смерть

– Глубина жизни как дара раскрывается, только если человек совершенно честно смотрит в эту бездну небытия, принимает ее и готов ее преодолеть, как бы смиряя себя перед смертью, — заметил отец Максим.

Отец Алексей в ответ привел пример из классической литературы:

– Помните эпизод из «Братьев Карамазовых», когда старец Зосима рассказываете о своем брате Маркеле: «И одного дня достаточно, чтобы быть счастливым». И одного дня на этой земле оказывается достаточно, чтобы так его прожить в полноте, чтобы быть счастливым. Мы с вами, отец Максим, счастливые люди, потому что Господь нам дает возможность видеть это через трагедии: у священника есть опыт прихода к умирающему со Святыми Дарами – и священник очень многому учится у страдающих людей по-настоящему. Порой с удивлением и радостью видишь, как человек победил смерть – видишь, как человек на грани жизни и смерти не боится ничего, когда он полон необыкновенного благородства, как он красив в самом уничижительном виде, с уткой под ним, с памперсами, с неприятным запахом смерти и умирания! Чаще всего человек становится христианином в этот момент – когда с достоинством оказывается способен принять смерть и как-то успокоиться перед Богом.
Это очень красивые люди, это высокие трагические моменты их умирания, последних исповедей. Но главное – что это потрясающее мужество перед лицом окружающих, которые всего боятся, за все трепещут, которые пытаются каким-то образом заговорить эту смерть, – а она уже побеждена, оказывается, этими страдальцами. Уже нечего бояться.

Поделиться жизнью

— В ваших словах прозвучало, — напомнил отец Максим, — что человеку надо протолкнуть Туда ближнего своей любовью, своим стремлением ко Христу. Поэтому заупокойная молитва – это покаянная молитва, в том числе и молитва о себе.

– Мне кажется, это прежде всего молитва о себе, — согласился отец Алексей. — По крайней мере, мною чин заупокойного богослужения всегда переживается так.

– Почувствовать, что происходит с человеком, который не жил и умер, — продолжает рассуждать автор книги, — Если я жив, и он мне не безразличен, даже если он не жил, – могу ли я поделиться своей жизнью с ним? Не является ли это целью вот этого заупокойного поминовения?

– Поделиться своей жизнью, как Христос, собственно говоря, поделился, — подхватывает отец Алексей. — В этом, собственно говоря, и смысл христианского отношения к уходу. Я отдаю тебя в руки Божии, но если у тебя еще нет той жизни, которую дал тебе Христос, я тебе отдаю свою.

– И в этом преодолевается коммуникативный барьер: как я обращаюсь ко Христу, и Он меня слышит и отвечает, так я обращаюсь молитвенно к усопшему. Если есть эта коммуникация, если есть этот контакт, если от меня эта жизнь принимается, то этот вопрос снимается. Усопший соприсутствует рядом.

Когда смерть дает жизнь

Отец Алексей с сожалением заметил, что это понимание встречается редко.

– Именно этот посыл молитвы об усопших должна знать христианская душа. За записочками и просфорочками стоит какое-то жертвоприношение. Но жертвоприношение осуществилось – Христова жертва уже принесена. И к этой жертве никаких других жертв не надо – ни свечек, ни просфор.

Остается одно: поделись своей жизнью.

Либо тебя забирают за собой, тебе дают жизнь Оттуда, – и ты вдруг начинаешь оживать после чьей-то смерти. Часто бывает, когда человек вдруг теряет единственную связь с жизнью, свою любовь, и больше у него на земле ничего не остается. Он жил только этим, у него жизни не очень много, и ее давала только любовь. Любовь к жене, к родителям, любовь к детям своим. И вдруг эта любовь оканчивается, и оканчивается единственная возможность жить на земле. Смысла нет.

И вдруг человек получает Оттуда, от того, живого, эту возможность жить. Вдруг он оживает во Христе через страдание. Жизнь к нему возвращается, его переворачивает, наполняет его через эту смерть смыслом. Тебя Оттуда позвали жить.

С одной стороны, ты Туда можешь отдать свою жизнь, а с другой стороны, тебя Оттуда могут позвать жить, и ты можешь на это отозваться.

Любовь не умирает

Оттуда через усопшего взывает к жизни Тот, Кто дает жизнь, подводит итог отец Алексей.

– Любовь – это единственное, что не может умереть никогда. Настоящая любовь, даже если она просто человеческая, даже не во Христе, даже неверующая – все равно умереть не может, если она настоящая. Потому что любовь – это божественное свойство.

Когда любовь как единственный способ жизни на земле обрывается смертью, то часто через нее открывается жизнь. Человек не хочет расставаться с любовью, ищет жизнь и находит ее во Христе через эту смерть – тогда жизнь приходит к нему Оттуда – и любовь продолжается. И это победа над смертью. Потому что любовь способна победить – способна даровать человеку жизнь, которой он лишился. Он меняется, он становится другим, он начинает жить по-другому. Через боль, через страдания, но он живет, и он у Христа. Потому что настоящая любовь не умирает.

Имитация жизни

Иногда человек после смерти другого начинает имитировать жизнь: боится приблизиться ко Христу, честно говоря, что у него была любовь, которой он жил. Призыв Христа ожить в Нем для него все равно бывает неожиданным и тяжелым. Для такого человека очень тяжело решиться – ведь значит так доверять Богу, чтобы ни в чем Его не обвинять. Ушел из жизни любимый, и у тебя есть возможность в этом обвинить, конечно же, Бога – ну кого еще в этом можно обвинить? А Он тебе в ответ посылает жизнь через боль.

Принять такой образ жизни не все готовы. Тогда происходит некая имитация жизни. Человек все время начинает вокруг себя «оживлять умершего» — то есть предметы, которые связаны с его жизнью. Он бесконечно пишет воспоминания о нем, например, издает его какие-то никому не нужные научные труды, обвешивает фотографиями квартиру, ставит огромные памятники на его могилу, все время совершает торжественные поминки, собирает друзей, чтобы все повспоминали.

А для вечной жизни это не нужно. Ни поминки, ни памятки на могилах, ни мемуары – это в общем все человеческое. К настоящему общению со своими близкими, с любовью, это не имеет общего, мне кажется, хотя это очень дорого многим людям.

Конечно, хранить память для нашего поколения важно. Но иногда это превращается в некую религию почитания мертвых. Да, мы живем как люди, передавая рассказы о поколениях из рода в род – но это не есть общение с нашими усопшими. Это что-то другое. Разговаривать с фотографией – это имитация общения. К сожалению, часто бывает так, что человек хранит любовь к самому себе, пытаясь ее удержать. А удерживать уже нечего.
Некрещеные младенцы: воспитывается ли христианин в утробе матери?

Должно ли меняться отношение к смерти тех, кто умер «нецерковно»? Меняется ли оно? Отец Максим считает – какие-то движения в церковной жизни идут. Появился чин поминовения самоубийц. Правда, отец Алексий заметил, что на самом деле это молитва не об упокоении, а утешения родственников, но отец Максим заметил, что раньше Церковь вообще обходила эту тему молчанием, а сейчас заговорила – что свидетельствует о том, что в том числе и в церковном сознании отношение к смерти меняется.

Отцу Алексею кажется, что надежда преждевременна: в разговоре о смерти очень много пробелов.

— Очень сложно говорить о молитве о неверующих умерших. Хотя почему об этом не начать разговаривать? Это что, табуированная тема, и за них вообще не надо молиться? Что, суд над ними уже произведен, и у них нет никакого шанса оказаться у Христа? Мы это решаем? Почему такая странная закрытость в молитве о людях, которые ушли без крещения? А молитва о детях? Немало их умирает в христианских семьях, не дожив до крещения, а в древности их было еще больше, потому что крещение совершалось в позднем возрасте. Никакого исторического чина поминовения таких младенцев нет, но разве они, будучи младенцами, не присутствовали в жизни Церкви в утробе матери? Матери причащались, молились, слышали Евангелие.

Ребенок во чреве уже живет. Мы всюду слышим, что ребенок в утробе матери чувствует зло или добро, ему предлагают заводить классическую музыку, а не рок-н-ролл, чтобы он слушал, рос и воспитывался. А как христианин он воспитывается?

А если по каким-то причинам он умирает? Кто он тогда для Церкви и для нас? Кто он в победе Христа над адом и смертью? Тоже молчание, нет разговора. Не поставлена богословская проблема.

Есть ли границы для молитвы?

Отец Максим напомнил, о существовании канонического правила: если умирает оглашенный, то он не полагается вне церковного поминовения, а считается членом Церкви. По этой логике можно считать членом Церкви и некрещеного младенца. Отец Алексий ответил, что в современной практике известен только один случай церковного поминовение оглашенного – и оно осуществлялось по личному благословению Святейшего Патриарха Алексия.

— Пока такой младенец не отпевается, нет понимания, каким путем родители, члены Церкви, могут через Церковь о нем молиться. Их все время отправляют: «Молитесь сами по себе». Церковь молится о Вселенной на литургии, мы молимся о мире всего мира, а такие важные моменты оказались за рамками нашего сознания, прошла граница, что если ты здесь – ты здесь, в обществе спасенных, а там – уже не наше, мрак, погибель и тьма кромешная.

Есть видимые, совершенно очевидные для нас, живущих на земле, границы Церкви: юридические, догматические, мистериальные. Но есть ли граница для молитвы? Христос сходит в ад, в самые глубины ада. Не остается же ад неисчерпанным? Смерть побеждена полностью или только в границах какой-то истинно православной юрисдикции?

— Ад остается пустыней, если верить литургическому преданию, — заметил отец Максим.

— Тогда это должно хоть немного молитвенно подтверждаться, — поставил точку отец Алексий.

Случайные люди

Священникам был задан вопрос о молитве за крещеных, но не имеющих отношения к Церкви людей.

— Это еще одна проблема, — признается отец Алексий. — Мне по милости Божьей очень редко приходилось отпевать людей, которые были вне Церкви. Я настоятель достаточно активной общины, где случайных людей нет. Но в основном священникам приходится отпевать покойников, которые никогда не знали ничего о Боге, и родственники которых тоже пришли совершить этот ритуал. Это очень тяжелое переживание. Есть храмы, где священник привыкает, отгораживает себя от всего и тем самым себя спасает. Но если принимать молитвенное участие в этом, серьезно относиться, то это катастрофа, потому что каждое слово, которое ты произносишь, отзывается ложью. И ты не можешь этого не понимать. И люди, которые стоят, не понимают, что происходит.

Здесь нужны какой-то особенный чин отпевания и серьезная, без сюсюканья, проповедь о смерти, объясняющая, что происходит и что может быть с тем, кто не жил и кто не живет, что смысла в этом отпевании не может быть никакого, если вы не будете молиться по-настоящему и жить во Христе.

Это один из не отвеченных случаев. Уже мы сто лет прожили в ситуации атеизма и формального отношения к очень многим вещам. С крещением и венчанием как-то пытаются разобраться, идет катехизация, а отпевание проходит как оплаченная треба. Умер – помахали кадилом, крепко выпили, «пусть земля им будет пухом», на могилу водки вылили, сигаретку положили. Сейчас еще мобильный телефон кладут в могилу.

Отец Максим снова согласился с отцом Алексием:

— Действительно чувствуешь диссонанс, внутренний дискомфорт, нужны какие-то новые формы решения этого вопроса. Мы выходим на очень сложную проблему: не всегда современная Церковь может ответить и иметь ответы на экзистенциальные вызовы со стороны современности. Творческая активность Церкви достаточно низкая. Мы все время больше тяготеем к традиции, к тому, что было, а не к тому, что есть и будет. Это в каком-то смысле кризисный момент: его сформировали и годы безбожия, и современное секулярное сознание.

Лично я, когда отпеваю, читая разрешительную молитву, чтобы совсем уже нагло не врать, если человек мне не знаком, не читаю слов «чадо по духу». Я слышал это и от некоторых других священников, все как-то независимо приходят. Может, что-то надо поменять?

Люди Ветхого завета

Из зала прозвучал вопрос от священника: можно ли отнестись к нашим современникам, верящим в благое (а таких большинство), как к праведникам Ветхого завета – эпохи, когда смерть еще не была побеждена? Ведь для них та же ритуализация смерти имела совсем другой характер.

Отец Алексий настаивает на том, что ритуал – явление архетипическое, но не ветхозаветное.

— Ветхий Завет, в отличие от язычества, говорит об отношениях с Богом Живым, которые как раз и были самым главным камертоном отношения к смерти. Заупокойная молитва до пришествия Христа – нечто совершенно иное, чем заупокойная молитва сегодня. Ветхозаветный рай – это шеол, место, где нет Бога, человек с Богом разлучен. И представление о жизни Ветхого Завета – это представление о жизни в поколениях, которые рождаются, и тем самым жизнь побеждает смерть.

А когда мы говорим о ритуализации смерти, мы говорим о другом. Мне бы хотелось, чтобы акценты сами священники попытались расставить правильно. Отпуст, которым завершается заупокойная служба – пасхальный. «Христос Воскресый из мертвых и смертью смерть поправый…». А акцентирование идет на плач и рыдание.
Мне кажется, было бы очень важно поменять этот акцент на «смертию смерть поправ», на смерть и воскресение, на «творяще песнь: Аллилуия». Митрополит Антоний Сурожский замечательно говорил о том, что венчание и отпевание начинаются со слов: «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, во веки веков». Благодарность Богу за эту прожитую жизнь и за эту принятую им смерть.

Заканчивается заупокойное моление тем, что надгробное рыдание претворяется в песнь «Аллилуия». Мы должны возвещать эту песнь «Аллилуия», она должна помогать людям понимать, что будет потом.

Великая суббота

Самая главная служба смерти – это Великая суббота. Самая главная служба чина погребения – чин Великой Субботы. Все, что потом складывается в чине погребения, происходит оттуда. Каждая родительская суббота – это воспоминание той самой Великой субботы, в которой Христос почил, это то самое поминовение усопших, потому что в Великую субботу смерти уже нет, субботствует сын Божий, готовый к воскресению. Следующим днем будет Воскресение Христово.

Когда люди приходят в храм и молятся о своих усопших, они поступают абсолютно правильно и верно, просто это не до конца наполнено смыслом.

Эти люди – христиане, они не из Ветхого завета, они уже здесь, и мы вместе с ними. У нас есть возможность через проповедь отпевания, проповедь родительской субботы говорить о смерти. Много говорить об этом, не бояться этих разговоров. Только об этом по-настоящему можно поговорить в последнее время.

Кто должен молиться на службе?

Ведущий вечера, Владимир Лучанинов, поставил острый вопрос о молитве в общине:

-Вот человек обретает в своей жизни Бога, он его чувствует, он к нему идет, приходит в церковь. Это естественный ход вещей. Но далее (об этом писал Бердяев) его религиозный опыт, его ощущение Бога зачастую приходит в противоречие с традицией, которая выработана общиной. Мы не говорим сейчас о догматах и канонах Церкви, это могут быть местные традиции. Можно ли все-таки, если говорить о нашей теме, человеку руководствоваться своим экзистенциальным внутренним опытом?

Какое-то время я алтарничал, и мне казались странными огромные поминальные тетрадки и записки. Помню, я как-то спросил священника, как их можно успеть прочитать, а он ответил: «Несколько имен прочитай, листай и всё». Мне показалось это странным и бессмысленным.

Единственное переживание, которое меня потрясло – когда я участвовал в отпевании двухлетнего младенца, который погиб от того, что по вине матери на него была опрокинута кастрюля с кипятком. Мать убивалась слезами, вокруг стояли родственники, малыш лежал в гробе – и это было единственное событие за все время моего пономарства, которое меня потрясло, когда я действительно мог как-то молиться.

Что первично для человека, который безусловно не может себя отделить от Церкви? Он в Церкви и не мыслит себя по-другому, но что делать, если в противоречие входит опыт его личной веры с опытом традиций общины?
Отец Максим предложил сменить общину. Отец Алексий заметил, что тоже не может ответить на вопрос о смысле вычитывания бесконечных записок, непонятно за кого.

— Когда я читаю записку, я понимаю, от кого она. Вопрос, прочел все имена или нет, довольно формален: молитва проскомидийная совершается за приношение, и по большому счету, прочел ты это или не прочел, большого значения не имеет. Ты уже помолился всей литургией о всех приносимых.

Важно, что сам человек молится за свою проскомидию. Он, а не священник, который эту функцию у него взял и поминает его записки. Молитва-проскомидия это молитва приносящих на проскомидию, а не тех, кто принес на проскомидию и ждет, когда его имя будет громко помянуто.

Я принес на проскомидию, и не важно, что священник помянул. Важно, что я это имя сказал, во время литургии оно от моего сердца дошло до Бога через Евхаристию. Я Евхаристию принял, и через нее мы опять едины жизнью со Христом и нашими усопшими.

А бесконечные записки в родительские субботы, когда никто не причащается (где-то даже в Москве раньше вообще не причащали в родительские субботы из-за большого количества приходящих людей, только записки читали) – нужно ли это? молитва ли это? Я не знаю.

Из зала был задан вопрос, подтверждающий утверждение священников, что молитва о живых и усопших – одна и та же:

— Когда происходит смерть физическая, мы всполошаемся. А что делать с той душой, которая еще живет, но умерла духовно, перестала быть вместе с Церковью? Как быть родственникам, нам, собратьям в этой ситуации?

Отец Алексей напомнил, что молитвы о живых и усопших сильно не разграничены.

— У некоторых людей есть опыт, когда они в единой молитве, принося себя Богу, молятся сразу и за живых, и за усопших. В этом смысле всегда действует наша любовь. Если мы видим, как на наших глазах умирает душа, то мы делаем все нашей любовью, чтобы этого не случилось. У нас больше шансов, пока человек жив, все можно исправить.

У меня нет никакого другого способа по-настоящему, как молитва и любовь. Ничего другого не придумано и не будет придумано.

Отец Максим переформулировал вопрос: чего не надо делать, чтобы обратить человека ко Христу? – и сам же ответил:

— В первую очередь, не надо агитировать, не надо предпринимать каких-то внешних действий. Митрополит Филарет Московский сказал, что с советом идут в открытую дверь, а в закрытую стучатся с молитвой.
Работает только свой собственный пример. Если человек видит, как благодать Христова преображает вас, как вы меняетесь, вероятно, это будет для него свидетельством.

Когда душа умирает

Можно ли при жизни человека говорить, что он душой мертв? С этим вопросом к священникам также обратились из зала. Снова ответил отец Алексей:

— Бывают ситуации, когда ты действительно видишь, как умирает духовно на твоих глазах человек, и ничего не можешь сделать. Человек исчерпал все внутренние возможности. И страшнее и трагичнее этого не может быть ничего. Не все истории кончаются хорошо, к сожалению.

Ставить такой диагноз ставить не может никто, но не замечать стремления человека к погибели не можем. Любящее сердце видит, когда человек на наших глазах стремительно летит в пропасть.

Чудесный мир проскомидии

Вновь вернулись к вопросу о проскомидии: зачем вообще нужно подавать записки? Отец Алексей ответил через опыт священника:

— Важность подавания записок на проскомидию – это важность нашего сердечного молитвенного участия, мы отдаем это имя Богу вместе со своим сердцем.

Сама проскомидия – удивительный мир. Я поминаю приход и знаю, за кого молюсь, знаю, кто принес записки… Каждое имечко частичкой кладется на дискос рядом с агнцем. И вдруг ты понимаешь, что вот она – Церковь – живых и мертвых, праведных и грешных, умных и глупых. Она вся собрана у Христа и уже являет собой общество спасаемых и спасенных.

Очень важно, когда это приносится, но когда из этого делается культ записок, теряется всякий смысл. Человек пишет записочку, и для него сам факт написания записочки является квитанцией в Царство Небесное: он посылает записку, и ее читает священник.

Должно быть иначе. Я приношу себя с этой запиской, свою молитву и кусочек своего сердца, и участвую в литургии, и в этой же общей нашей молитве я молюсь. Священник всё равно не успеет всех помянуть, скажет: «Господи, помяни имена всех, кого ты знаешь здесь принесенных».

Их не забыли. Ты сам знаешь имя каждого, Господи – в этом смысл, и нет никакой проблемы и трагедии, если кого-то не назовут. Но если ты приносишь только пустые записки с именами и больше ничего, то наверное, какой-то смысл в этом есть, но для меня он кажется проблематичным.

Отец Максим напомнил, что и записка, и молитва имеют значение в Евхаристии:

— К сожалению, мы теряем это знание о том, что любое священнодействие Церкви актуализируется только лишь в евхаристическом контексте. Мы сами должны являться членами этого Тела единого во Христе. А все остальное – это язык, на котором я говорю с Богом. Если мы язык наделяем каким-то сакраментальным значением, то мы уклоняемся от христианства и уходим в какую-то магическую реальность.

Именно через Евхаристию и осуществляется встреча живых и усопших во Христе.