Это было Благовещение 1994 года. После службы я привезла в больницу к тете Веронике — соседке с верхнего этажа, самой близкой маминой подруге, крестнице — священника со Святыми дарами. Но было поздно: она еще дышала, но уже спала под воздействием морфина… «Как же так?! — негодовала я, — зачем они ее усыпили, ведь даже причаститься не смогла перед уходом!» — «Глупая! Онкобольные испытывают такие боли! И это милость Божия, что с помощью наркотика можно хоть как-то помочь человеку. Наркотик он на то и создан Богом, чтобы облегчить боль». А потом священник, простой пожилой человек, встал на колени, наклонил голову к умирающей спящей женщине: «Ника! Девочка моя! Ты слышишь меня? Властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тебя! И ты за все прости!»
Через несколько лет роковой диагноз поставили маме. Сразу IV стадию. Ей оставалось прожить четыре года, четыре года скитаний по раковым корпусам с облезлыми зелеными стенами и запахом обреченности. Рак груди дал метастазы в кости. Она только раз случайно призналась, что каждый шаг причинял ей боль, словно андерсоновской русалочке, которой казалось, «будто она ступала по острым ножам и иголкам». А мама молчала, терпела, как русалочка.
Она вытерпела свой страх и боль, вытерпела мой ужас и тревогу, вытерпела некроз кожи после неудачного укола «химии» и неоднократные врачебные ошибки… Чтобы получить рецепт на лекарство, я сидела в четырех-пятичасовых очередях, а дома — школьники, младенец, но просить пустить без очереди не могла: всем этим людям, растянувшимся вдоль бледных печальных коридоров онкодиспансера, было больно.
Не выдержала мама только однажды, когда попросила врача выписать положенный больным с ее показаниями дорогой препарат для поддержания костей, а ей не только отказали, но и унизили: мол, «зачем трата сия»? Мама была журналистом, она написала в «Коммерсант», ее строки были криком души, на который способен человек, обреченный на пожизненную боль. Друг — редактор газеты — привез дорогостоящие лекарства…
… Жизнь есть боль. Бой с собой.
Боль не чья-то — моя.
Боль зубная, как бор,
как таблетка, мала.
Боль, как Божий топор, —
плоть разрубленная.
Бой — отпор, бой — сыр-бор,
игра купленная.
Боль моя, ты одна понимаешь меня.
Как любовь к палачу,
моя вера темна.
Вся душа — как десна
воспалённая.
Боль — остра, боль — страна
разорённая.
Соль Звезды Рождества
растворённая.
Соль — кристалл, боль — Христа —
карамболь бытия.
Боль — жена, боль — сестра,
боль — возлюбленная!
Это право на боль
и даёт тебе право
на любую любовь,
закидоны и славу.
«Жизнь есть боль. Бой с собой», писал один из любимых маминых поэтов, Андрей Вознесенский, а каждый поэт в России, как известно, больше, чем поэт. Он еще немножечко пророк. «Право на боль» дано каждому человеку, который еще может видеть, слышать, чувствовать.
…Он не проиграл бой с собой. Он, наверное, как воин, хотел — из последних сил — победить главного врага своей страны: бездушие и расхлябанность. С фотографии смотрит очевидно замечательный человек: красивое русское лицо, умные голубые глаза, почти смоляные брови, веселые морщинки в уголках глаз. Он терпел свою боль, но не смог вынести страданий ближних. «Сам готов мучиться, но видеть страдания своих родных и близких непереносимо», — написал он в своей предсмертной записке, выдвинув обвинения в адрес Минздрава и правительства.
Контр-адмирал. Человек, возглавлявший управление ракетно-артиллерийского вооружения ВМФ. Кавалер орденов и медалей. Ученый, разрабатывавший оружие для атомных подлодок, радиация которых, быть может, и вызвала болезнь. Отдавший всю жизнь служению Родине. Он не мог получить лекарство. В Москве. Контр-адмирал…
Нетрудно представить, что творится в больницах хотя бы за тридцать километров от столицы, где на роды нужно приносить с собой марлю и йод… А каждый год от рака в России умирает около трёхсот тысяч человек. Более восьмисот жизней в день. Сколько сдавленных криков, сколько стонов людей, лишенных обезболивающего, слышит Небо каждую ночь?
От выстрела, прозвучавшего в ночь на 7 февраля, словно черные вороны в пустынном парке, переполошились журналисты, чиновники, медики. «Ослабить контроль выдачи наркотических препаратов, наказать виновных, провести проверки» — полетели по инстанциям комментарии, инструкции, санкции. Шум скоро затихнет, все успокоятся. Так всегда бывает. Инстинкт самосохранения общества умеет притупить любую боль.
«Боль — это не наказание и не обида, это дар Божий! — сказал один умный врач в романе Меира Шалева „Эсав“. — Человек, не чувствующий боли, может умереть от простой дырки в зубе». У того, кто не чувствует боли, царапина может незаметно привести к гангрене. А бесчувствие и равнодушие (казна сами знаете, на что пошла, ну где взять средства на оплату дополнительных ставок врачей, чтобы сократились очереди; где деньги на покупку очень дорогих лекарств для людей, которым и жить-то осталось…) — к вырождению нации. «Атавизм? — спрашивал тот же пророк Вознесенский. — Или может быть — рак души?..»