Выступление Святейшего Патриарха Кирилла против монашеского карьеризма заставляет задуматься об этом нездоровом явлении в церковной жизни. Что это? Только ли тщеславие, гордость — личный грех конкретного монаха? Или проблема значительно глубже?
О предпосылках к возникновению монашеского карьеризма рассказывает проректор Московской Духовной Академии, главный редактор портала Богослов.ru, протоиерей Павел Великанов.
О «масштабности» карьеризма среди монашествующих едва ли корректно говорить, поскольку никаких объективных данных собрать всё равно не удастся. А вот о предпосылках, которые могут подталкивать к появлению желания регулярно подниматься на очередную одну ступень служебной лестницы, говорить и можно, и нужно. Ведь «монашеский карьеризм» – лишь небольшая, но приметная вершина из целого комплекса проблем монашеской жизни, которым не год и не два, а десятки и даже сотни.
Первая пробл
ема, на мой взгляд, это устойчивое представление о монашестве как «духовной элите» Церкви, особом статусе монашествующих в церковной иерархии. Но это противоречит пониманию монашества святыми отцами, которые настаивали, что монашество, будучи особым служением в Церкви, не составляет особого духовного сословия в церковном народе согласно 2-му правилу Халкидонского, 81-му правилу Трулльского, 5-му, 9-му и 13-му правилам VII Вселенского Соборов. Другими словами, монахи – это миряне (как ни странно это звучит сегодня!), но имеющие особое служение.
Духовная же «элитарность» монашества родилась из практики духовного окормления в монастырях, и в этом нет ничего удивительного. Однако здесь мы забываем об одной маленькой, но принципиальной вещи: монах в священном сане – уже не монах в буквальном смысле слова: он уже наставник, а не послушник, руководитель, а не ведомый, предстоятель, а не проситель.
Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин писал: «Монах всеми путями должен бежать от епископа и женщины»: ведь женщина может его соблазнить, а епископ – рукоположить. Другими словами, ни супружество, ни священство не дадут возможности во всей полноте исполнять монашеские обеты. Если же монах не выполняет свои обеты – в чём же его монашество заключается? Достаточно ли одного безбрачия для причисления к лику ангельскому? Едва ли.
Но практика рукоположения в священный сан почти всех монашествующих в нашей Церкви в настоящее время является господствующей. И этому есть свое обьяснение: нехватка духовенства, лёгкость перемещения с прихода на приход иеромонаха, не обременённого семьёй, возможность направлять на бедные и удалённые приходы – всё это с точки зрения архиерея является несомненными преимуществами по сравнению с «белым» духовенством. Соответственно, поступающий в монастырь в надежде через год — другой стать иеромонахом и спасать Церковь и мир от апостасии, – и бегущий от мира в тишину монастыря с готовностью оставаться до самой смерти послушником – это два совершенно разных понимания монашества…
Ни в коей мере не умаляя святости и достоинств большей части священноиноков нашей Церкви, хотелось бы отметить, что практика Поместных Православных Церквей несколько иная, и поступающий в монастырь рукополагается в священный сан в исключительных случаях, а не как правило. При этом в большинстве монастырей количество священноиноков чётко соответствует богослужебным потребностям монастыря. В такой ситуации быть послушником 10 — 15 лет, а потом «просто монахом» до самой кончины не то что незазорно, но совершенно естественно и целиком отвечает изначальному замыслу ухода из мира.
В нашем же церковном сознании, если монах не в сане – значит, это какой-то «ущербный», «неполноценнный», «недоросший до священства» монах. С такими представлениями надо бороться путём открытия обителей, где главной задачей было бы не обслуживание духовных потребностей паломников, а сокровенная молитвенная жизнь уединённых подвижников, физически изолированных от мирской жизни стенами монастыря. Духовное же окормление паломников осуществлять соответственно имеющимся возможностям и не вопреки уставу обители.
Монах Герасим. Фото архиепископа Вологодского и Великоустюжского Максимилиана
В ряде Афонских обителей, например, этим занимаются образованные и опытные в духовной жизни монахи, которые проводят просветительские беседы с паломниками. Причем это не десять или двадцать братий, а один — два, даже в крупной обители. И это – их послушание; они никого не окормляют и не исповедуют, а только делятся с пришедшими своим опытом монашеской жизни. Как миряне, изъятые от тревожной суеты мира сего – с мирянами, в житейском море пребывающими. Разве это не прекрасно? Духовное же руководство находится целиком в руках «геронда» – игумена и духовника обители, облечённого священным саном. Нормальный пример функционирования живого и здорового церковного организма, где есть место и дело каждому члену, а голова – одна.
Ещё одна проблема заключается в том, что у нас ряд ответственных церковных послушаний сегодня исполняют по преимуществу монашествующие, а епископское служение – только имеющие малую схиму. При этом в силу совершенно объективных причин образ жизни этих служителей Церкви далёк от той тишины и «неотмирности», которую рождает келейное подвижничество в монастыре.
В то же самое время епископат других Поместных Церквей – за редким исключением – рясофорные иноки, а не мантийные монахи; соответственно и их «надзирательское» служение не входит в противоречие с обетами монашества. Но ведь есть ещё немало иных направлений церковной деятельности, в которых свободный от семейных уз может принести больше плодов: например, миссионерство, служение в местах лишения свободы, научно-богословская деятельность.
Возможно, хорошим лекарством от «монашеского карьеризма» стало бы появление монашеских братств или общин, где братия была бы вдохновлена единой для них и ставшей родной идеей церковного служения, будет ли это социальная помощь, просвещение или же научно-исследовательская деятельность. Если данное служение требует священного сана – рукополагать как инока, без пострига в мантию. Это позволило бы «деятельному и амбициозному» молодому человеку, не желающему жениться, быть максимально востребованным и полезным Церкви Христовой. И развитие было бы не в стремлении к изменению внешних форм или «карьерным ступеням», но в постоянном совершенствовании в своей области до превращения любого дела в подлинное искусство. Когда же придёт в сердце мир и опытность «ходить пред Богом» в любой ситуации, в любом месте – можно и постричь в монахи, если кроме Бога его душу уже ничто не занимает…
Читайте также: Никак не ожидал, или о церковном карьеризме