Хотели бы вы, забирая новорождённого из роддома, получить в нагрузку книгу с описанием его будущей жизни? Страх, правда? Вот где страх подлинный и неподдельный.
Книга была бы весьма объёмной в том случае, если бы языком Толстого, или Тургенева, или Джойса в ней описывалось детство, отрочество, юность. Перипетии взросления, привычки, страсти, мечты, друзья… Планы достигнутые, идеи реализованные; планы, растаявшие, как Снегурочка; идеи, отлетевшие, как сон… Не все доживают до старости, но если старость и не была бы предусмотрена, — всё равно книга была бы толстой, возможно — многотомной. Трудно было бы удержаться от того, чтобы прочесть оглавление или пролистать последние страницы! Что там? Как там? Последний вздох, подпись на завещании, а может, «пропал без вести», «братское захоронение»…
Но книга могла бы быть и тоненькой. Даже не книга уже, а так — тощая тетрадка или папка с двумя листками. Это в случае, если жизнеописание было бы дано в виде сухой биографии, вроде тех, что пишут при приёме на работу или в некрологе. Родился, учился, женился. Супруга, дети, имущество. Стоял на учёте, лечился от… Умер в возрасте N лет.
Эта жалкая версия земной биографии, пожалуй, страшней, чем объёмная. Всё же, когда холм насыпан, крест водружён и лития пропета, лучше оставить по себе подобие романа, нежели подобие жалкого меню в дешёвом ресторане.
Жизнь каждого человека — это материал как для многотомника, так и для единственного листка с сухими датами. Но, согласитесь, какое это всё-таки томительное счастье — оставаться в неведении! И какое милостивое чудо то, что, получая в роддоме из рук санитарки драгоценный конверт с пятидневным сокровищем, мы не получаем в нагрузку точное знание о будущей жизни новорождённого! О возлюбленные! Как ни лезем мы иногда в будущее, как ни стремимся отодвинуть занавеску на окнах земной темницы, — лучше не заглядывать далеко, лучше не знать, что будет завтра.
Но вот тёплый праздник в холодную пору года опять привычно приближается к нам. Рождество приближается к нам, и мы через Рождество приближаемся к Богу. Ведь мы идём к колыбели, не правда ли? Мы идём к Новорождённому и Его Матери. И вот теперь нам пригодится всё, что было сказано несколько выше.
Мы идём к колыбели Ребёнка, Чья жизнь нам известна. Здесь не стоит гадать и спрашивать: что же из Тебя вырастет, Маленький? Не стоит раскладывать перед Дитём книгу, машинку, рабочий инструмент, надеясь, в зависимости от того, к чему Ребёнок потянется, угадать Его судьбу и род занятий. Всё уже известно. Разложив перед Сыном Марии много вещей из мира взрослых, мы рискуем увидеть, как Он потянется к рубанку или пиле, которыми будет зарабатывать на хлеб рядом с Иосифом. А потом, возможно, Он возьмёт в ручку гвоздь, и никто из нас не ошибётся с ответом на вопрос «почему?».
Он пришёл страдать, умирать — и потом разрывать смертные оковы. Поэтому в Символе веры сразу после слов о вочеловечении идут слова «и страдавша, и погребена. И воскресшаго в третий день…» Но страдать нужно будет в возрасте совершенной жертвы, в зрелости. Поэтому нужно будет сначала расти, проходить поступательно детство, и отрочество, и юность, наполняя Собою человеческую природу.
Если люди в толстых книгах описали подробно и увлекательно своё и чужое детство, а Он Своё детство от нас утаил, то не потому, что Его детство было менее интересно, нежели наше. Наоборот, именно уверовав в Него, люди стали способны создавать то, что называется детской литературой. В детстве, в котором долгими веками люди видели только слабость, глупость и лишний рот, совсем не так давно научились видеть свежесть, святость и трогательную наивность. Посольством иных миров стали дети в новое время. Только в новое. И лишь потому, что Он сказал: Таковых есть Царство Небесное, — и ещё потому, что Сам Он был ребёнком.
Вот уже много столетий для всех христиан Иисус — это Младенец, в нагрузку к празднованию Рождения Которого людям выдаётся книга о Его жизни — Евангелие. И надо идти к Младенцу, помня обо всём, что будет. Будет крайняя простота в детстве и юности, будет полная неразличимость с миром простых людей. Ведь действовать нужно вовремя — не позже и не раньше. А потом, когда Иоанн проповедью даст знак, поднимется вихрь событий — от Крещения на Иордане до самой Голгофы, и далее до слов Я с вами во все дни до скончания века.
Никто не дарил и не обещал человечеству больше, чем Иисус Христос. Своим Воскресением Он окрылил человечество надеждой на окончательную победу и подлинную вечную жизнь. Закваску бессмертия Он уже вложил в род наш. Но Он и растревожил многих, смутил, измучил загадками, истомил тяжестью вечных вопросов. Люди будут недоумевать о Нём, спорить, злиться, сомневаться. Они будут листать старые книги, размышлять по ночам, вопрошать Небо, отчаиваться. Они будут приходить к вере и отпадать от неё, будут воевать с Ним и потом склоняться перед Ним же, когда благодать растопит лёд упрямства. Так будет и при Его жизни, и после Его Вознесения даже до конца истории. О, Великий Царь родился нам в городе Давида! Это такой Царь, который даже в детстве не будет играть мягкими игрушками. Верите ли, что Он — Царь, и даже больше, чем Царь?
Не беря в руки оружия, Христос объявит и возглавит такую войну в истории человечества, какую не под силу вести обычным владыкам и полководцам.
Не покидая за время земной жизни Палестины, Он после Воскресения, дориносимый Своими служителями, в Тайнах и книгах, в чудесах и знамениях посетит все континенты, содействуя проповедникам и покоряя вере народы. Сегодня повсюду на земле есть следы присутствия Христа и веры в Него.
Он мог родиться в царской палате и в любой роскоши, но родился в пещере, потому что Царство Его не от мира сего. «На земле — мир!», — пропели Ангелы над головами пастухов, но Он добавит потом: «Не мир, но меч!» — потому что любовь Его зрячая. Она не смешивает добро и зло, но различает и разделяет, благословляет одно и проклинает другое.
Мы умиляемся детству, страстно влюблены в сильную и здоровую молодость и боимся старости. А Он? Ему не дано постареть. Это не Его чаша. Он должен будет умереть молодым и воскреснуть. Что же до детства, и юности, и зрелости, то всюду Он — Царь. Простой, без потери величия; иногда незаметный, как воздух, но такой же необходимый; сильный, хотя и не окружённый страхом.