«Прости меня, пожалуйста!» – какие простые, какие труднопроизносимые слова! Простота трудна по нашей самости, гордости, по нашему тщеславию, которые стыдятся всего, что порочным плотским умом ассоциируется со слабостью, проигрышем, унижением, «низким социальным статусом». В распространенном понимании победить — значит повергнуть, раздавить, смешать с грязью, после чего уничтожить или «закабалить милосердием». Ну, хотя бы просто вынудить противника публично признать свое поражение, согласиться с тем, что изначально был кругом неправ, подл и гнусен и т.п.
Для некоторых людей примирение с противником без танца на его костях (тем более — признание своей хотя бы частичной неправоты, не говоря уже о смиренном испрашивании прощения) несовместимо с представлением о моральной победе. Самое дикое, что эти «некоторые» могут быть избыточно начитанными в святоотеческой литературе, сами любят поучать, а как доходит до дела – словно щелкнуло что-то и переместило проблему в категорию ситуаций, не подлежащих решению с позиций Евангелия и Отцов.
То есть, нет… конечно же, подлежащих, но требующих особого подхода, который заключается в том, что банальное властолюбие преподносится как попечительная мудрость и твердость, равнодушие – как, происходящие от доверия Промыслу Божию, смиренное невмешательство в личную жизнь и «внтурисемейные дела». Зато отзывчивость – это, оказывается, гордыня, принципиальность – тщеславная дерзость, а обличение – «Хамов грех». И все это обосновывается выдернутыми из контекста словами от Писания и Отцов.
Осознать порочность этого «предохранителя на совести», начать отслеживать его щелчки, мало-помалу отказываясь от привычного лукавства – это подвиг, на который не каждая душа решится, особенно, если этот механизм обеспечивает стабильность, благополучие и расположение всех и вся.
Мы горазды исповедовать себя великими грешниками и грешницами, готовы обвинять себя во всех мыслимых и немыслимых грехах и охотно просить прощения «вообще», но до чего же мы оказываемся неготовыми признать свою греховность не на словах только, а в сердце (чтобы это следовало из наших дел), исповедовать не то, что надо в душе откапывать с археологической скрупулезностью, а то, что лежит на поверхности, но как-то очень ловко закамуфлировано, и прощения просить за то, чего реально стыдимся (или, по идее, должны стыдиться): за вполне конкретные пакости, которые сделали ближнему, или не сделали (как правило, по не вполне зависящим от нас причинам), но вынашиваем в душе.
Вот такое «прости» дорогого стоит.
«Прости меня, пожалуйста!» – какие кроткие, мужественные и… благородные слова! Ложный стыд порождает малодушие, которое вызывает страх: ой, а что подумают? – ах, а вдруг не поймут?! – а если скажут, что я во всем прочем тоже неправ и потребуют компенсации?!!.. – а ну как, вообще решат, что я слабак, и затопчут?!!
Да, для того, чтобы попросить прощения искренне, из глубины души за что-то мелочное, низменное, а потому особенно постыдное, требуется большое мужество и «аристократическая добродетель» (иером. Гавриил (Бунге) о наследии аввы Евагрия) – кротость.
Тут следует сделать небольшую ремарку. Мы – христиане, мы – род Христов, чада, усыновленные Отцу в Единородном Сыне. Говоря о кротости, как аристократической добродетели, следует обратить внимание, что благородство в изначальном смысле слова – знатное происхождение, однако, в современном употреблении оно сохранило лишь этическое значение: хорошее происхождение предполагает соответствующий образ мыслей и жизни.
Человек должен быть достоин своего рода, с честью носить фамилию (родовое имя). С понятием родовой чести в миру не все так просто в силу испорченности нравов, хаотичности нравственных представлений, происходящей, в том числе, из-за путаницы в критериях чести и достоинства, но, вне всякого сомнения, неслучайно под благородством принято понимать возвышенный образ мыслей и чувств, бескорыстную жертвенность, самоотверженность и принципиальность.
Благородство – антоним подлости: тоже слово, изначально лишенное какой-либо этической нагрузки, так же неслучайно утратившее свою, скажем так, социальную составляющую («подлый» – худородный, низкого происхождения).
«…Научитесь от Меня, – говорит Господь, – ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим» (Мф. 11; 29). Кротость и смирение – существеннейшие признаки принадлежности к Его благому роду наряду с любовью – опознавательным признаком Его учеников (Ин. 13; 35). Это странно звучит для обыденного сознания, для которого знатность, «статусность» ассоциируется с мигалками и прочими привилегиями, произволом, высокомерием, презрением к «людишкам», а кротость и смирение с положением подчиненным, зависимым, неудачливым, «отстойным». Ну, так у Христа «все не как у людей»: благородство Его «братьев меньших» проявляется в кротости и смирении, выражающихся, в частности (а может, и в первую очередь), в умении просить прощения и прощать от сердца.
Получается, что наше отношение к прощению – это своего рода способ самоидентификации: кто мы Иисусу Христу, кто мы Отцу Небесному, Его ли мы род? Уточню: не то, насколько у нас это хорошо получается, насколько мы преуспели в искусстве прощать и просить прощения, а само наше отношение к данному признаку принадлежности роду Христову, насколько мы стараемся этого придерживаться – вот критерий нашей адекватности заявленному вероисповеданию.
Помню, как был удивлен, услышав на заре своего христианства от одной женщины, что есть, оказывается, вещи, которые нельзя прощать… Я был ошеломлен. Даже спорить не стал. Во-первых, это было сказано безапелляционно, во-вторых, ее безапелляционность как бы «по умолчанию» исходила из того, что она с детства верующая и знает, что говорит, а с моей стороны было бы несколько самоуверенно что-то возражать, ну и, в-третьих, просто не люблю доказывать очевидное.
Вернувшись домой, я полистал доступные источники святоотеческого наследия и отчасти успокоился: о безусловности заповеди прощения все я понимал правильно, только вот, чего я не мог понять: как «христианка со стажем» так может думать и даже уверенно заявлять?.. Впоследствии я с такой позицией в церковной среде сталкивался не раз (не все, правда, ее декларировали). Даже научился это понимать. Но понимание не означает принятия.
Одно дело, человек не справляется с собой, находит какие-то отговорки-отмазки-извинялки для своей немощи, но все же признает, что заповедь – она, как говорится, и в Африке – заповедь. Другое, когда, снимая шляпу перед Евангелием, человек расфасовывает заповеди по категориям, произвольно ранжируя их по степени обязательности, а некоторые ставя в зависимость от обстоятельств настолько, что в определенных ситуациях они признаются недействующими (не трудноисполнимыми, а именно невозможными, неуместными, поэтому неприменимыми, стало быть, недействующими). Это не просто немощь – это позиция, это курс. Ложный. Лукавый. Как бы в том же направлении, ко Христу, а на самом деле – мимо.
Это очень важно понять: одно дело, когда человек сбивается с пути, спотыкается, падает, лезет куда-то не туда, в кусты какие-то непонятные, топи-трясины, но при этом старается не утратить верные ориентиры; другое — когда вроде как человек не блуждает, а просто чуток, знаете ли, с умным видом «корректирует курс», как бы приспосабливаясь к окружающей среде, как бы в том же направлении, но… какой же это курс, когда ориентиры используются произвольно и отчасти?
Не надо обольщаться: невозможен верный курс при хотя бы частичной утрате ориентиров. Тем более, когда человек от этой, пусть малой, но Богом дарованной части отказывается произвольно. Это принципиально разные ситуации: одна, когда человек не ведает, что творит, потому что не знает новозаветных ориентиров, и, что немаловажно, объективно не имеет возможности их узнать, другая, если, хоть и не знает, но может узнать, употребив определенные усилия, и совсем уже иная, когда знает, но «сообразуется с веком сим» (Рим. 12; 2).
Пароль: «Прости меня!» – отзыв: «Бог простит, а я не в силах!» Как говорится, «в каждой шутке есть доля шутки». Ведь и в самом деле не в силах бываем. Почему? Потому что немощны мы, да? Люди, не Ангелы?.. Знам-знам! Нет, не потому, что люди, не потому, что немощны, а потому, что немощь свою не рассматриваем как нечто постыдное, погибельное, безбожное…
Да и с какой стати, в самом деле? «Все так живут». Сил у нас нет и немощны мы потому, что душа наша поражена грехом, из-за чего она как в рассеянном склерозе: тут есть сигнал, тут нет, тут само по себе дергается. А поскольку наше исцеление во многом от нас же самих зависит, постольку мы ответственны за свою немощь и за ее последствия. Мы не жертвы, мы – соучастники преступления настолько, насколько позволяем греху нас одолевать, насколько идем на поводу у греховных помыслов.
Да, мы в самом деле бываем не в силах вот так сразу исторгнуть из своей души ненависть, преодолеть обиду, забыть ее сердцем настолько, чтобы вообще никаких отголосков не возникало при воспоминании о человеке, который причинил горе нам или, что особенно тяжело забыть, дорогим нам людям.
Вообще-то было бы странно, если бы у нас легко получалось справляться со своими страстями. Легкость как раз должна была бы нас настораживать. Это… нет, не естественно, ибо грех противоестествен, однако, закономерно, что преодоление порочности проходит в муках: грех-то глубоко пустил свои корни в нашей душе.
Так ведь и Господь не стоит над душой с секундомером. Он указывает путь и помогает его пройти, а уж тем ли путем мы идем, опираемся ли на Него – это уже наш выбор. Во всяком случае, времени Он нам дает достаточно, чтобы справиться со своей проблемой (а если у нас не получается простить – это именно наша проблема, в первую очередь). Впрочем, сказанное не означает, что мы можем отодвигать преодоление своей косности в дальний угол.
Если от нас Господь не ожидает немедленного окончательного результата, это не значит, что завершение трудов над очагом заболевания можно откладывать. Работать над своими проблемами надо начинать сразу по обнаружении, делая все от себя зависящее. В том числе, конечно, и не воротить нос от ближнего, особенно, если он просит прощения. А не просит, так самому попросить. И неважно, что он «сам виноват»! Твоя душа страдает от разъедающего ее памятозлобия – это Господь наш в тебе страдает, а потому надо сделать все, чтобы как можно скорее твое сердце очистилось от этой страсти.
Страсть по-славянски значит «страдание». Истинно так. Человек страдает злопамятством, душа мучается, разлагается из-за скопившейся нечистоты. Лечение откладывать не только опасно, но бессовестно по отношению к Богу и к Его дарам. А уж сколько успеем и насколько преуспеем – не наша забота.
Думаю, уместно будет привести пример из своей жизни. Случилось как-то одной моей близкой знакомой, невольно меня ранить. Она этого не хотела. Просто в разговоре где-то с кем-то рассказала обо мне историю, каковой не могло быть в принципе (насколько вообще чего-то не может быть, если не какое-то чудовищное попущение), и которую знающий меня человек, по меньшей мере, не должен был принимать всерьез. Ну ладно, рассказала и рассказала. Так ведь мир не без добрых людей. И дошло это до меня.
Я догадывался, что она это не выдумала сама, и просто повторила услышанную, я даже предполагал от кого, чушь. Был бы кто-то другой на ее месте, я бы поморщился и только. Не привыкать. Но я настолько с ней всегда был откровенен, настолько доверял, что с ее стороны было невыносимо больно такое… ну, предательство, или я уж не знаю, как это еще назвать. Ведь если она услышала обо мне что-то порочащее, и ее это зацепило, ничто не мешало меня же и спросить — верно ли люди врут, но она этого не сделала… Просто поверила, да еще и стала распространять дальше.
В душе моей поселилась устойчивая неприязнь. Нет, я не желал ей зла, не помышлял уязвить, не припомню за собой такого, но в душе образовался какой-то плотный осадок, и всякое воспоминание о ней как-то глухо отзывалось.
Спустя некоторое время она уехала из Таллинна в Питер и неожиданно вышла замуж. Не лишне отметить, что эта женщина вкусила страданий за свою жизнь сверх всякой меры. За несколько лет до описанной ситуации она в течение года пережила четыре смерти самых близких людей: на седьмом месяце беременности она потеряла близнецов и сама чуть не умерла от заражения крови, затем разбился на машине и сгорел муж, после этого скончался от длительной болезни отец. Замуж она не собиралась, тем более, что ей, вроде, некий старец сказал, мол, все будет хорошо, только вот, замуж больше выходить не надо. Ну, так она, пока жила в Таллинне, и не собиралась.
В общем, гуляли они как-то с мужем и друзьями в сезон белых ночей по Питеру, а их возьми да и сбей вынырнувший из-за поворота «Мерседес»… Муж выжил, а она скончалась на месте. Когда это случилось, я находился в Питере на весенней сессии (как раз восстановился в СПбДА экстерном), и узнал эту печальную новость на следующий же день. Известие, конечно, потрясло. Однако это было не единственное, что меня тогда неприятно поразило.
Знаете, как бывает, когда узнаешь о трагедии, сердце сжимается, резонирует звонко, да? Так вот, очень было неприятно констатировать, что, конечно, определенная реакция есть, но какая-то… тупая что ли? Как будто чувствительность души притупилась, отзвук в ней какой-то глухой: осадок старой обиды давал о себе знать. Это было неприятной неожиданностью, потому что долгое время я о ней не вспоминал и думал, что простил, а тут…
Нет, я не радовался, не торжествовал, слава Богу, ничего подобного не было! Но живого сочувствия, полноценного сострадания я в себе тоже не обнаруживал. Не скажу, что меня это чрезмерно удручало, но было неприятно констатировать в себе злопамятство. И стыдно. Я понял, что с этой проблемой надо работать.
Теперь всякий раз, вспоминая о ней, я прислушивался к своему сердцу и, замечая в нем знакомую глухую неприязнь, просил у Бога прощения и молился о ней. Я так делал и раньше, но после того, как обнаружил, что и смерть нас не примирила, стал как-то скрупулезней в себе это отслеживать. Прошел год.
Снова сессия, которую я проводил, кочуя от одних знакомых к другим. Так получилось, что в годовщину ее кончины я проживал у наших общих знакомых, вместе с которыми я пришел на панихиду. Каково же было мое удивление, когда при взгляде на ее фотографию не услышал в своем сердце привычного глухого звука: рассосалось. Как бы ничего и не было. Это и было то самое «прощение от сердца», из которого, по милости Божией, испарились последние сгустки былой обиды.
Так что, было бы желание и надежда на Бога. Прощать осознанно, ради Христа, прощать через силу, ловить себя на непрощении, каяться и просить, просить и прощать, не отчаиваясь: Господь поможет преодолеть злопамятство, Он очистит от осадка. Только потерпеть, продержаться в неотступном желании простить.
И спешить. Спешить просить прощения, спешить прощать. А то, кто знает, кому сколько осталось?