Без символа рая «христианство как факт», словами Аверинцева, немыслимо. В определенной перспективе можно сказать, что христианская керигма, весть о спасении человека, состояла в возвращении рая в человеческую историю, возвращении уже произошедшем, но еще не исполненном; или же – произошедшем «в тайне», то есть мистически, как об этом говорят литургические православные гимны на Рождество и Крещение:
Готовися Вифлееме, отверзися всем Едеме, красуйся Евфрато, яко древо живота в вертепе процвете от Девы: рай бо оноя чрево явися мысленный, в нем же божественный сад, от негоже ядши живи будем, не якоже Адам умрем: Христос раждается прежде падший возставити образ.
Приготовься, Вифлеем! Откройся для всех, Эдем! Красуйся, Ефрат (одна из рек земного рая), ибо Древо Жизни произросло в пещере от Девы: утроба Ее предстала как рай духовный, и в нем божественное насаждение, вкушая от которого, мы будем живы и не умрем, как Адам: Христос рождается, чтобы восставить некогда падший образ (т.е. человека).4
Вифлееме, прими Христа, к тебе бо Воплотивыйся приходит, Едем отверзая мне. –
О, Вифлеем! принимай Христа: ибо к тебе приходит Воплотившийся (Бог), открывая мне Эдем
Едем Вифлеем отверзе, придите, видим, пищу6 в тайне обретохом: придите, приимем сущая райская внутрь вертепа.-
Вифлеем открыл (для нас) Эдем, приходите, увидим: мы таинственно обрели райское наслаждение: приходите, воспримем истинный рай, (заключенный) в пещере7.
Это утверждение о вновь открытом для человека рае, прямо следующее из события Боговоплощения, радикально отличает христианство от всех других религиозных традиций, для которых рай принадлежит или невозвратному, «совершенно иному» прошлому человечества – или же его «совершенно иному», метаисторическому или загробному будущему; в любом случае, связанному с настоящим состоянием мира только от противного.
Представление о некоем блаженном и невинном начале мира, в результате тех или иных событий безвозвратно утраченном, выходит далеко за пределы иудео-христианской традиции и принадлежит к универсалиям человеческой культуры. Независимо от конфессиональных традиций человечество хранит и передает память о некоем блаженном начале, положенном в основу мира и человека. «Из блаженства возникли эти существа, блаженством они живы и в блаженство они, растворяясь, уходят вновь», словами древних Упанишад (Taittriya Upanishad, III.6.1).
В перспективе личного опыта человека эта «память о рае» связана с памятью о собственном младенчестве, с первоначальным восприятием мира как бессмертного и великолепного пространства-события и себя самого как помещенного в самый центр этого бытия, к которому со всех сторон направлена любовь. К опыту младенчества и раннего детства как рая – опыту, несомненно, универсальному, но во многих случаях совершенно вытесненному – обратилось искусство двух последних веков; русской литературе, создавшей своего рода «роман детства», сопоставимый с европейским «романом воспитания», принадлежит здесь особое место. То, что психология и философия двадцатого века характерным образом «отменила» этот младенческий рай, в начале истории личности помещая «ранние травмы», «руины», входит в общую историю «борьбы с раем» (см. ниже).
Наша тема – христианский символ рая – естественным образом связана с тем представлением о рае, которое заключает в себе Св.Писание, ветхозаветный рассказ о сотворении мира, завершенном созданием «в начале/на востоке» сада Эдема как изначального места, предназначенного человеку, и утраченного им вследствие грехопадения.
Новый Завет отвечает этой истории, утверждая, что потерянный Адамом и недоступный его потомкам рай вновь открыт человеку через Воплощение, Крестную Жертву и Воскресение Христа. Человеческая история с этого момента предстает как история спасения, как движение к раю; она уже внутренне пронизана его присутствием.
Древо Жизни — апсида Сан Клементе
Еще живее, чем словесные произведения, этот образ рая с его Древом Жизни – Жертвой Христовой – в центре человеческой истории передают многочисленные пластические образы, среди которых можно назвать знаменитое мозаичное изображение в алтарной апсиде римского Сан Клементе 8 или более позднее «Поклонение Агнцу» на Гентском алтаре Ван Эйка 9.
«Поклонение Агнцу» Ван Эйк
Интересны здесь мозаичные полы ранних византийских базилик, изображающие первый рай (см. исследования О.С.Поповой): каждый входящий в храм, таким образом, сознает себя ступающим по земному раю, в то время как литургические песнопения присоединяются к ангельским хвалам, звучащим в рае небесном..
Удивительный образ нового рая мы находим на мозаике алтарной абсиды равенской базилики VI века Св. Аполлинария в Гавани (St. Apollinario in Classe): это не сад, не город, не небеса, а зеленый луг в цветах, пастбище с овцами и их Пастырем в епископском облачении (образ, вероятно, основанный на стихах Псалма: «Господь пасет мя и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя.» – Господь пасет меня, и ни в чем мне нет нужды; где густые травы, там Он водит меня, у воды изобильной кормит меня Пс.22, 1-2, ссылки на этот Псалом содержатся и в древних евхаристических текстах).
Сам Пастырь, св. Аполлинарий (по преданию, мученик апостольских времен, просветитель Равенны и ее окрестностей) и его овцы вписаны в общий сюжет, который опознается как Преображение, причем такая иконография Преображения нигде больше не встречается.
В золотых небесах синий, в золотых звездах диск с золотым крестом византийской формы внутри; на пересечении его перекладин – маленький медальон с ликом Христа. В небесах с двух сторон к этому диску обращены Илия и Моисей; с зеленого луга на него смотрят три овцы, символизирующие трех избранных учеников, свидетелей Преображения. Над крестом древний греческий акростих ΙΧΘΥΣ (Иисус Христос Сын Божий Спаситель); у его подножия латинская надпись SALUS MUNDI (спасение миру).
Рай со всей очевидностью осмысляется в этой композиции как иерархически устроенная Церковь, силу которой сообщает Богоявление с образом Креста в сердцевине.
Исследование символа рая (или двух раев: «первого», земного, и «нового», небесного10 – но, может быть, и трех: совпадает ли «жизнь будущего века», «новое небо и новая земля», которые явятся после Второго Пришествия, с небесным раем?) в ходе двух тысячелетий христианской культуры призвано прояснить значение того предельного и нерушимого блаженства, которое он несет, и входящих в него элементов бессмертия, мира, нетленности, красоты, света, гармонии, а также двойную, пространственно-событийную природу этого символа. Символ рая как истинного места (состояния) человека и всего создания открывает особенности христианской антропологии и космологии. Его символические составные: древо жизни, древо познания, райские реки; благоухания; особая сладостная пища (ср. раннехристианские мотивы небесного причастия медом и молоком, нерукотворными продуктами, а не хлебом и вином, плодами человеческого труда, как на земле 11) – имеют свою огромную историю. Единственным учрежденным в раю таинством, вынесенным изгнанниками в падший мир, остается брак, как об этом вслед за современными богословами напоминает С.С. Аверинцев.
Символ рая получал самые разные трактовки, от наивных народных представлений «блаженства» как ничем не омрачаемого удовольствия, «исполнения всех (простейших) желаний», представлений картинных, близких к happy-end’у волшебных сказок (окончательную деградацию этих сюжетов мы находим в современной рекламе – ср. такие характерные именования торговых центров, как «Электронный рай» или проспекты туристических агентств, зазывающие в «лазурный рай»), до изощренных толкований у христианских мистиков и созерцателей, сосредоточенных на рае как месте «возделывания и хранения» (ср. представление земного рая как области блаженной герменевтики, чтения знаков у бл. Августина и Данте, или как «равнины практической философии», то есть аскетического подвижничества, в восточной патристике).
С символом рая традиционно связаны такие представления, как царство Божие; царство небесное; небесный Иерусалим; сад огражденный12; лоно Аврамово; вожделенное отечество; рай сладости; место упокоения, вечный покой (два последних образа соотносятся, как показывают исследования Н.В.Брагинской и А.И.Шмаиной-Великановой, с ветхозаветной Субботой); вечная жизнь; (новая) земля обетованная; новый ковчег; трапеза; брачный пир. В христианский контекст включаются и языческие аналоги рая, такие как золотой (Сатурнов) век; острова блаженных; небесный Олимп; Элизиум.
В истории христианской мысли мы находим отождествление рая с храмом; с Престолом; со Святая Святых; с Евхаристией; с молитвой; с пением; с Пасхой; со Христом; с Богородицей; с Церковью 13. Замечательна мысль о внутренней области рая в душе человека, связанная с антропологией византийских отцов церкви, где человек – точно наоборот античному образу – предстает как макрокосм, «великий мир», помещенный в «малый мир», микрокосм видимого мира14. В этом раю внутри человека-космоса Древо Жизни – Дух Святой, а Древо познания добра и зла – «чувство» (т.е. чувственное восприятие).15 Наконец, раем представляется человек, достигший «возраста Христова» (гимны преп. Симеона Нового Богослова).
С темой рая как истинного назначения человека и человеческой общности связаны разнообразные попытки устроения рая на земле, от хилиастических движений внутри христианства до секулярных и богоборческих утопий, закончившихся построением настоящего ада на земле.
Такому утопизму, как реакция на него, отвечает противоположная тенденция, к нынешнему времени, несомненно, победившая. В наш сборник включены работы, исследующие исчезновение и деградацию символа рая в позднейшей европейской культуре и такие характерные мотивы Модерна и Постмодерна, как «борьба с раем», «анти-рай».
_________________________________
3 В своей обзорной энциклопедической статье С.С.Аверинцев разделяет два рода представления рая: собственно теологическое – и мифологизирующее. «С точки зрения строгой теологии и мистики о рае известно только одно – что там человек всегда с Богом» («Рай» – С.С.Аверинцев. Ук.соч., с. 375). Блаженство этого состояния непредставимо для смертного человека: тем самым, фантазии на этот счет отменяются. Среди «мифологизирующих разработок образа рая» Аверинцев прослеживает три основных линии: рай как сад; рай как город; рай как небеса.
4 Тропарь Предпразднества Рождества, гл.4.
5 Канон Предпразднества Рождества Христова, песнь 1, тропарь 2.
6 С темой рая в славянских литургических текстах всегда связан мотив пищи: это слово, пища, появилось в переводе, по всей видимости, из-за смешения греческих слов trophe (питание) и truphe (наслаждение, блаженство).
7 Второй Канон Рождеству Христову, Кир Иоанна, Песнь 6, икос 1.
8 Вот замечательное описание-истолкование этой мозаики, сделанное нашим современником:
«Если мы помедлим перед мозаикой, мы заметим, что этот центральный Крест в действительности представляет собой дерево, у корней которого бьют четыре водных источника, и олени утоляют из них свою жажду. «Как лань стремится к источникам водным, так желает душа моя к Тебе, Господи! Жаждет душа моя Бога…» (Пс.41,2-3). Дерево, растущее у живых вод, приносит плоды. Мы видим, что богато раскинутые ветви, наполняющие всю ширину изображения, – не просто орнамент. Это огромная лоза, чьи ветви растут из основания и перекладин Крестного Древа. Они распространяются по всему миру круговыми движениями, вбирая его в себя. Сам мир становится одним огромным виноградником. Между побегами лозы и в их спиралях движется вся полнота исторической жизни. Труды пастухов, земледельцев и монахов, всевозможные животные и люди, все цветное многообразие существования мы найдем здесь: оно передано в образах, полных фантазии и joie de vivre .
Но это еще не все. Крест раскинут не только в ширину. У него есть своя высота и своя глубина. Начнем с высоты. Сверху, из таинства Бога протянута рука Отца. Так в изображение входит движение. С одной стороны, Божественная длань является, как бы опуская Крест с высот вечности, чтобы принести в мир жизнь и примирение. Но в то же время она и поднимает все, что изображено, вверх. Сошествие Божьей милости превращает все древо со всеми его ветвями в Вознесение Сына, в направленную вверх динамику Его любви. Мир движется от Креста вверх, к свободе и шири Божьих обетований. Крест творит новую динамику: вечное, тщетное кружение вокруг одного и того же, бессмысленное круговое движение вечного повторения взорвано. Нисходящий с высот Крест есть одновременно закинутая рыболовная снасть Бога, на которой Он поднимает весь мир в высоту. Теперь уже не движение по кругу, но восхождение становится вектором истории и человеческой жизни. Жизнь получила свое назначение: вместе с Христом она идет в руки Бога.
Но теперь мы должны спросить: а правда ли все это? Или это одна из тех неисполнимых утопий, которыми человечество пытается утешить себя от бессмыслицы и тщеты собственной истории? Стоит ли за этим образом какая-то реальность? Возможен ли в действительности мир примиренный, мир, который стал огромным райским садом жизни? Два соображения помогут нам найти ответ. Художник выбрал картину мира как Божьей лозы, растущей из Креста, не без оснований. Он думал о словах Христа: «Я лоза, и вы ветви» (Ин. 15.5). Крест как лоза указывает нам, из углубления мозаичной ниши, на алтарь, где плоды земли вновь и вновь преображаются в вино любви Господа Христа [имеется в виду литургическое пресуществление Св.Даров – прим.перев.]. В Евхаристии лоза Христова разрастается во всю широту земли. В своем всемирном прославлении лоза Божья раскидывает свои ветви по всей земле и вовлекает ее жизнь в сотрудничество с Христом. Так образ сам показывает нам путь к реальности: он говорит нам: войди в виноградник Господа. Предай твою жизнь этому святому дереву, которое вечно изнова растет из Креста. Стань сам его ветвью. Храни свою жизнь в том примирении, которое исходит от Христа, и дай Ему влечь тебя вверх.
… эта мозаика показывает, как Евхаристия охватывает мир и преображает его. Евхаристия принадлежит не только храму и замкнутому сообществу людей. Весь мир должен стать евхаристичным, он должен жить в винограднике Бога. Ибо вот что такое Тело Христово: это значит совершать Евхаристию вселенски, космически, вынести ее на наши улицы и площади, так чтобы мир, от плодов новой лозы, мог принять исцеление и примирение через Древо Жизни Креста Господня. – Images of Hope by Joseph Cardinal Ratzinger (Pope Benedict XYI). Ignatius Press, San Francisco. (Перев. О.Седаковой).
9 Совсем редкий сюжет для своего времени! Во втором тысячелетии– и на христианском Востоке, и на Западе – мы видим, как образ рая, составлявший центр храмового убранства, последовательно уходит и замещается сценами Страшного Суда и загробного наказания за грехи.
10 Вот как представляет соотношение двух этих раев средневековое латинское пасхальное песнопение:
Tunc servi dicebantur futuri, nunc filii.
Tunc oboedientibus immortalitas promittebatur, nunc augetur et dignitas.
Tunc portio habenda cum deliciis; nunc communio futura cum Angelis.
Tunc cum creatura vivendum; nunc cum Creatore regnandum.
Tunc evitandus diabolus; nunc et subiciendes edicitur.
Tunc erat admonitio de cautela praecpti; nunc hortatio de pompa iudicii.
Tunc proponebatur in lege metus; nunc in voluntate suggestus.
Tunc non licuit paradisum habere her culpam; nunc caelum sperare datur per gratiam.
Тогда слугами подобало нам именоваться, ныне же – сыновьями.
Тогда за послушание бессмертие нам обещано было, ныне же и достоинство добавляется.
Тогда доля наша была с наслаждениями, ныне же будущее причастие Ангелам.
Тогда с тварью уготовано нам было житие, ныне же с Творцом царствование.
Тогда следовало нам остерегаться диавола, ныне же он объявлен поверженным.
Тогда увещевание было нам хранить заповедь, ныне же с ликованием действовать.
Тогда предложен был нам страх в законе; ныне же к доброй воле ободрение.
Тогда закрыт был для нас рай за преступление; ныне же на небесное жилище нам надеяться даровано.
11 Удивительным образом ожившие в стихах Мандельштама об «ином мире» в тонах античного Элизия:
«О где же вы, святые острова, где не едят надломленного хлеба, Где только мед, вино и молоко, Скрипучий труд не омрачает неба…» («На каменных отрогах Пиерии», 1919).
12 этот образ, восходящий к Песни Песней (см. ниже статью М.Н. Эпштейна) получил развитие в русской барочной иконографии. См. напр.: Турцова Н.М. Икона Никиты Павловца «Богоматерь Вертоград заключенный»: Символика предметного фона // Филевские чтения. Тезисы конференции. 22-25 декабря 1997 г. М., 1997.
13 Вот как перечисляет другие (кроме первоначального Эдема) значения слова «рай» византийский богослов 11 века: «Во-первых, раем называется и именуется сам Бог … Затем – Церковь верных, имеющая в себе, как насаждения Жизни, святых, питающих житием своим и словом тех, кто жаждет и алчет правды Божией. Затем и все творение, являющее величие Бога Творца и славу Его нам, людям, ибо от красоты его (творения) мы восходим к Создателю, как и Соломон полагает. Сверх того – Божественное Писание, сам цельный человек и мудрая жизнь по Богу». Никита Стифат. «Послание к софисту». – Свящ. Николай Ким. Рай и человек. Наследие преподобного Никиты Стифата. Научное издание. – Алетейя. СПб., 2003. с. 209.
14 Традицию этой мысли (св. Иоанн Дамаскин, св. Григорий Богослов, св.Григорий Нисский, преп.Максим Исповедник, преп, Симеон Новый Богослов, преп.Никита Стифат) обсуждает свящ. Николай Ким . – Свяш. Николай Ким. Op.cit., с. 30-38.
15 «И поэтому как в великом мире (Бог) насаждает в нем (в человеке) и другой божественный рай, так как в действительности украшен он бессмертными и вечноцветущими насаждениями и освещен Солнцем Правды Это же есть место Царства Небесного, которое расположено на восходе Солнца Правды, в земле кротких…. Далее в этом раю насаждено Богом само Древо Жизни и Древо познания добра и зла… Древо Жизни – это Дух Святой, живущий в верующем человеке…. Древо же познания добра и зла – это чувство (aisthesis), приносящее противоположные друг другу плоды, двоякое по природе». Никита Стифат. Трактат о рае. Гл. 19, 20. – Свяш. Николай Ким.Op.cit., с. 109.