«Блудный», «заблудший», «блудник» — слова однокоренные, а насколько разные по содержанию в представлении большинства людей! Первое какое-то«книжное» и эмоционально-нейтральное, второе с жалостливыми, снисходительными интонациями, третье в порицательном значении… Не странно ли?
Протоиерей Игорь Прекуп
В русском переводе Евангелия от Луки сказано, что блудный сын «расточил имение свое, живя распутно», в церковно-славянском тексте: «живый блудно» (Лк. 15; 13). Слова «распутство», «разврат» и «блуд» в обыденном словоупотреблении означают примерно одно и то же, тем не менее, когда мы говорим о блудном сыне, то не увязываем это нарицательное имя непосредственно с его развратной жизнью, о которой упомянул старший брат (Лк. 15; 30), но с его скитальчеством, с блужданием, продолжавшимся до того момента, когда он опомнился и решил вернуться в отчий дом.
Его блудный, в смысле половой распущенности, образ жизни (до обнищания) в термине прямо не отражается: «блуд» по-гречески — πορνεία. И греческий термин ἄσωτος υἱóς, и латинский filius prodigus скорее переводятся как «расточительный сын».
«Живя распутно» — «живый блудно» (слав.), ζῶν ἀσώτως (живя расточительно (гр.)), vivendo luxuriose (живя роскошно, пышно (лат.)) — распутство блудного сына обусловлено его расточительностью (ἀσωτία — мотовство, расточительность), а расточительность его включает распутство как знаковый компонент шика (возможна расточительность и без распутного образа жизни, по наивности, глупости, или из тщеславия, например).
Однако есть у слова ἄσωτος и другое значение: безнадежный, потерянный, пропащий, погибший, не спасительный (отрицательная приставка α- и σώζω — сохранять, спасать, сберегать). В этом отношении точнее немецкий перевод: der verlorene Sohn — «потерянный сын», что, опять же, ближе к нашему привычному пониманию «блудного сына».
Акцент смещается с его порочного образа жизни, постыдного, достойного строгого порицания — на бедственное состояние, достойное жалости, скорби. Не столько потому, что он промотался и теперь голодает и зябнет, сколько потому, что он… да он же потерялся! Потерялся ребенок… и неважно, что он — великовозрастный балбес. Для своего отца он — потерявшийся сын. И Господь, повествуя о нем в притче, рассматривает его не самого по себе, а в связи с отцом, чьей смерти он все никак не мог дождаться, чтобы почувствовать себя хозяином своей жизни, ее собственником.
Даже в наше время либерализации внутрисемейных отношений требование сына, которое, как отметил митр. Антоний Сурожский, подразумевает «отец, ты зажился», выглядит не очень красиво, а каково было это слышать из уст Спасителя Его современникам при тогдашних патриархальных обычаях?.. И ведь поразительно: отец мало того, что не одергивает, не наказывает своего младшего сына за дерзость — он уступает ему!.. Хотя и понимает, что тот не в состоянии толково распорядиться наследством.
Сын просится на свободу — и отец его отпускает, не неволит, потому что отец в притче символизирует Отца Небесного — Бога, Который есть любовь, а любовь не попирает свободу, но уважает ее, потому что, «где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3; 17), и «без свободы нет добродетели».
Но любовь не только отпускает. Она еще и ждет, и надеется на вразумление, возвращение и восстановление отношений, но уже на новом уровне — достойном. И отец ждет. Именно потому, что ждет, он видит своего сына еще издалека и выскакивает из дома ему навстречу, подбегает и заключает в объятия.
Рембрандт Харменс ван Рейн. Возвращение блудного сына
Но кто приходит? Домой возвращается ἄσωτος υἱóς — как только что было отмечено, это устойчивое словосочетание говорит о нем и как о расточительном сыне, и как о пропащем, погибшем. Но вот, что интересно: и отец, и его старший сын (хороший, послушный, работящий и т. п.) видят одного и того же человека, однако отец воспринимает его как бывшего мертвым, но ожившего, пропадавшего, но нашедшегося, а старший брат продолжает его воспринимать по-прежнему: как раз и навсегда пропавшего и умершего — вычеркнутый из жизни «отрезанный ломоть».
Это большая проблема многих «праведников»: неспособность воспринимать человека просто, без предубеждения; склонность смотреть на человека через его грех, а то и не через грех даже — сквозь призму сложившегося усердием «доброжелателей» представления об этом человеке.
Разница в понимании возвращения блудного сына определяет различное отношение к нему: отец ликует, видя сына не только живым, но возродившимся для жизни по Богу, брат же скорбит, угнетаемый мнимым чувством справедливости. И немудрено: его трудолюбие и прочие добродетели отцом воспринимаются как нечто в порядке вещей, а пришел «расточительный сын», промотавший свою часть наследства, и отец в его честь закатил невероятный праздник… Да с какой стати?! Чему тут радоваться, что торжествовать? Да не будьте вы все наивными! «Каким он был — таким остался», просто оголодал малость и сразу домой поворотил. Погодите-погодите, сейчас отъестся и снова за свое: «Папа, дай денег на кабак и девочек!»
Отец не порицает старшего сына за его черствость, зависть, за его упрек («…ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими» (Лк. 15; 29), но с любовью переводит его внимание с второстепенного (прежняя порочная жизнь младшего брата и причиненный семье ущерб) на главное (его покаяние, спасение, возвращение домой). Он при этом как бы игнорирует один немаловажный аспект возвращения «расточительного сына»: имущественный.
Заключая его в объятия, отец перебивает, не дослушав заранее подготовленную покаянную речь, и полностью восстанавливает сына в правах наследования («дайте перстень на руку его» (Лк. 15; 22). А ведь ту долю из отцовского имущества, которая должна была ему отойти по наследству, он уже расточил… Это значит, что теперь, после кончины отца, он, как полноправный наследник, вновь получит свою долю, но уже из той части имущества, которая должна была полностью отойти старшему сыну, если бы не его возвращение.
Старший об этом не говорит и пока, быть может, об этом даже не думает: его душит ревность, захлестнула зависть, которая на время перекрыла все остальные соображения, но это не значит, что его данный аспект не волнует. Однако отец не то, чтобы не замечает или игнорирует проблему. Нет, он просто указывает на несопоставимость по своей значимости достоинства человеческой жизни (в свете Божественного Откровения) и преходящих ценностей, показывая, что не надо бояться ради спасения человека жертвовать чем-либо земным, наоборот, радоваться надо такой возможности.
Он предупреждает все остальные упреки и, как бы пренебрегая представлениями о справедливости, отметает любые рассудочные аргументы, деликатно указывая старшему сыну на крен в его сознании: устроенный пир — не награда младшему сыну за возвращение, но торжество по поводу его спасения: «А о том надобно было радоваться и веселиться (выделено нами — прот. И.П.), что брат твой сей был мертв и ожил; пропадал, и нашелся» (Лк. 15; 32).
Читайте также:
Блудный сын: потерянный и найденный